Евгений Сухов - Царские забавы Страница 42

Девушки-дворянки держались поскромнее: не имели они шелковых нарядов, были совсем не кичливы и бродили по Александровской слободе потерянными сиротами, однако именно они и отличались от купчих и княгинь природной красотой.

Особенно красивы были девушки из-под Великого Новгорода: приметные из-за белизны кожи и отличные от южных славянок светло-русым цветом волос, с глазами, напоминающими бирюзовую глубину Ладожского озера, они представлялись Еленами Прекрасными, пришедшими из ветхих сказок, для того чтобы завладеть соображением государя. Грех было не обернуться на невинную красу и не позавидовать втихую Ивану Васильевичу.

Краса новгородских девиц была особенной потому, что предки их не связывали себя браками со степным соседом, чья кровь была не так светла, как на севере, и часто разбавлялась ордынскими племенами. Новгородская красота походила на свежесть северных чащ с глубокими озерами, с правильными, словно края блюдцев, берегами. Даже наряды и узоры на платьях отличались от московских, были светлыми и веселыми, какой может быть только березовая кора. Новгородские мастерицы умели удивлять не только соседок — по всей Руси славились наряды северных белошвеек.

Взгрустнулось государю: эти смотрины напоминали ему выбор первой жены. Хороша была Анастасия Романовна, грех было пройти мимо и не заглянуть в потупленные очи.

Нет уже Анастасии Романовны, погиб первенец, почила дщерь, а сам государь шагнул от юных лет так далеко, как будто успел прожить семь жизней.

Тяжко было смотреть Ивану Васильевичу на беззаботную молодость, а в невинном смехе девиц государю чудилось зловещее карканье.

Царь Иван ходил по двору достойно, поменяв на время монашеское рубище на самодержавный наряд, даже вместо привычного клобука носил венец, который поражал девиц не столько своей красотой, сколько величавым содержанием. У шапки был соболиный ободок, а на самой маковке махонький золотой крестик.

Скоро похожий убор получит право носить одна их этих девиц.

Государь повелел принести царицыну корону, к которой приставил двух дюжих стрельцов в красных кафтанах. Девицы, пораскрывав рты, взирали на царицын венец. Здесь же лежали кольцо и вышитый золотыми нитями платок — подарки, которые Иван Васильевич вручит своей избраннице.

Девицы прибывали каждый день. Для них уже не хватало места в монастыре, и государь распорядился смастерить в слободе преизрядный, украшенный дом. Плотники работали день и ночь, а через три дня на пустыре поднялись огромные хоромины в три клети с шатровой крышей и резными рундуками у Красного крыльца. Палаты украсили коврами и цветастыми тканями, особо нарядную комнату подготовили для государя — здесь-то ему смотреть девиц! Не позабыли и про царское место, стул смастерили с тем изяществом, на какое способен изворотливый и пытливый ум русского мужика. Плотники подсмотрели этот стул на картинках византийских рукописей — спинка прямая и широкая, ножки растопырены в виде лап диковинного зверя — могучие и когтистые, а от себя приладили скрученный хвост и вытесали на седалище чешую. Трон больше напоминал сказочного дракона, приготовившегося к прыжку, а государь будет напоминать всадника, усмирившего такую невидаль. Царское место украсили золотой парчой, которая была не более чем попона на спине изящного зверя.

В каждой из палат государь повелел поставить клетку с соловьями. Соловьи умели петь только ночами, потому они и были ослеплены, и, позабыв про печаль, птицы радовали слух заливистыми трелями даже в солнечный полдень. Соловьи напоминали слепых гусляров, которые во множестве плутали по московским порогам и за полкопеечки могли исполнить былины о Владимире Крестителе и Вещем Олеге.

Приближался день смотрин.

Радостное ожидание было омрачено тем, что на монастырском дворе кто-то подбил насмерть кукушку. Серая, в рябых темных пятнах птица долго лежала у архиерейских палат. Чернецы с ужасом обходили горемышную и неистово крестились, как если бы видели рассыпанную просфору. Долго не могли отыскать смельчака, который отважился бы подобрать убитую божью тварь, а когда таковой нашелся, все в облегчении перекрестились. Монах завернул кукушку в полу рясы, прочитав молитву, похоронил птицу неподалеку от монастырского кладбища.

Убить кукушку испокон века на Руси считалось тяжким грехом. Об этой строгой заповеди — оберегать всяко святую птицу — каждый православный был наслышан с раннего детства. Именно через кукушку господь сообщал, сколько кому осталось изживать годков, и расправиться с божьей птицей — это все равно что прервать речь господа на полуслове. А потому и чести птица сподобилась особой, похоронили ее рядом с монастырской стеной, где покоились пустынники, снискавшие себе в миру славу святых.

Об убийстве кукушки монахи тотчас донесли Ивану Васильевичу.

Государь велел учинить строгий сыск и призвал чернецов к покаянию. Монахи молились в три смены, исповедовались в незатейливых грехах, а потом привели к царю хмельного послушника, уличенного в святотатстве.

— Ты порешил божьего вестника? — хмуро спросил самодержец.

— Спьяну, государь, — признался послушник. — Не знаю, как и вышло, за галку принял.

Подумав, лишать живота грешника государь не стал — чего омрачать великий праздник, — отправил неразумного отрока на вечное заточение в Соловецкий монастырь. Монахи сорвали с воспитанника рясу, скрутили ему за спиной руки, а потом, побросав на телегу осиновых прутьев, посадили на нее позорно и самого охальника и, отзвонив очистительный набат, спровадили злодея в северные края.

Тяжесть от свершенного святотатства начала понемногу ослабевать, и уже на третьи сутки Иван Васильевич повелел предупредить девиц, что после заутренней службы состоятся смотрины.

Боярышни и княгини облачились во все праздное: на головах кокошники с жемчугом, в косы вплели алые ленты, на шее бобровое ожерелье, только немногие девицы были в простом — не имели отцы нужного достатка, чтобы справить царским невестам по платью и по паре золотых серег. Многие мужи предпочитали хитрить — брали для дочерей наряды у зажиточных соседей за пяток серебряных монет и обязывались вернуть платье в срок и без пятен.

Глава 3

Государь еще не определился в своем выборе.

Все девицы походили одна на другую, и нелегко выбрать среди них лучшую. Все как одна тонконосые, с большими глазами, с румянами на щеках и толстыми косами, они напоминали государю молодую Анастасию Романовну. Не определил Иван Васильевич своего выбора даже во время подглядывания за переодеванием девиц — кожа у всех до одной бела и не ведала изъяна. Поразмыслив малость, царь решил определиться по разуму, чтобы девка в речах была смела и умом остра.

Государь ожидал девиц, восседая на троне. Боярышни и дворянки низко кланялись царю в ноги, и Иван в который раз убеждался в том, что выбор воевод сделан тщательно.

Государь был в палатах вместе с боярином Морозовым, которого приблизил к себе в последние годы.

Михаил Морозов заметно изменился: седая борода, плешина заползла на самый затылок, только живот прежний, огромадный.

Государь во время смотрин частенько оглядывался на боярина и с интересом вопрошал:

— Хороша девица?

В голосе Ивана Васильевича порой слышалось столько чувства, что можно было бы подумать о том, будто бы Михаил Морозов распоряжается государевой судьбой, произнеси боярин: «Мила, государь», и самодержец непременно побежит под венец.

Иногда Иван Васильевич поднимался с места и обходил красавицу со всех сторон, точно так же поступает разумный хозяин, подбирая для пахоты тягловую лошадь.

Причмокнет государь губами, покачает головой, а потом поинтересуется:

— Государя ублажить желаешь?

Девицы на откровенный государев вопрос обычно потупляли взор и вспыхивали так, как угольки на сильном ветру, и только одна из девиц осмелилась дерзко посмотреть на государя и отвечала уверенно:

— Ежели государь всея Руси моим мужем станет… так отчего же не ублажить?

— А смела-а-а! — по достоинству оценил девицу Иван Васильевич. — Чья ты такая будешь?

— Марфой меня величать. Дочь Собакина Василия, купца новгородского.

— Вот оно что… знаю я вас, Собакиных. У батюшки твоего мошна великая.

— Не бедствуем, государь. Котомка и нищенский посох — это не про нас, — не спешила опускать большущие серые глаза Марфа Собакина.

— Что верно, то верно. Может, твой батюшка побогаче будет, чем государь? — малость насупился самодержец.

— Ты государь всея Руси, хозяин земли русской, а мой батюшка только дюжиной купеческих судов владеет, — наконец опустила глазища девица.

— Умна ты, Марфа, — нестрого заметил государь, — и перед государем своим не умеешь робеть. Хм… а как жениха меня не страшишься?