Всеволод Соловьев - Старый дом Страница 43

— Вот вы у него, maman, потребуйте отчета, он во всем виноват… Он развращает и смущает девушек!..

— Ma chère, ma chère, Бог с тобой… полно! — укоризненно проговорила генеральша.

Князь Еспер даже присел от неожиданности и испуга.

— Я?.. За что же так!.. Что такое?.. — лепетал он. — Я-то что?!

— Я давно прошу вас оставить в покое Нину! — пылала и задыхалась княгиня. — Вам никто не может запретить бывать где вам угодно, но грешно и стыдно сманивать неопытную девочку Бог знает в какие трущобы…

— Ma soeur, за что она меня оскорбляет?! — плаксивым тоном проговорил князь, ударяя себя кулаком в грудь. — Куда я сманиваю ее Нину?

— К вашей приятельнице Татариновой, к женщине, которой давно бы следовало быть в Сибири! — прокричала княгиня.

Князь Еспер ожидал чего угодно, только не этого.

— А!.. А!.. — почти простонал он и окаменел на месте.

Княгиня между тем не унималась.

— Ну, что же вы молчите? Говорите, что я лгу, что никакой Татариновой вы не знаете, что вы не бываете у нее. И Нина не бывает!..

Наконец князь Еспер пришел в себя. Даже в полутьме занавешенного будуара были видны его отчаянные гримасы.

— Вам нужно успокоиться, ma nièce, — начал он, изо всех сил стараясь придать себе вид оскорбленного достоинства. — С вами говорить трудно… Я давно знаю госпожу Татаринову, но только вы изволите очень ошибаться, полагая, что ее место в Сибири… Это почтенная, уважаемая женщина…

— Ах, Боже! Всему Петербургу известна ее почтенность! Кого же выгнали из Михайловского замка?

Но князь уже значительно успокоился и владел собою.

— Разве кто-нибудь из нас избавлен от врагов и ложных доносов? Если бы госпожа Татаринова была в чем-нибудь виновата, то и получила бы за это должное наказание. Между тем, если вы указываете на ту историю, бывшую в семнадцатом году, то должны же, ma nièce, знать, что государь император почел донос, сделанный на госпожу Татаринову, ложным и приказал оставить в покое как ее, так и всех ее друзей…

— Очень жаль… Это все князь Голицын, известный еретик и покровитель всяких вредных людей…

— Напрасно вы так отзываетесь о почтенном государственном муже, который пользуется доверием государя.

— Ошибаетесь, государь теперь ему не очень-то доверяет!

— Так ведь это по проискам архимандрита Фотия.

— Происки! Вот архимандрит Фотий так точно, говорят, святой человек!.. И если бы вы к нему повезли Нину, то я была бы вам только благодарна, от него она ничему дурному не научилась бы. Но к Татариновой ее сманивать — это… это низко!..

— Ma chère, успокойся, ты забываешься… Ведь он твой дядя! — воскликнула генеральша.

— Ах, maman, да ведь есть же предел!

— А главное — это клевета! — обращаясь к сестре, довольный ее поддержкой, сказал князь Еспер. — Я, повторяю, никуда Нину Александровну не сманивал. И если она давно, еще до приезда сюда, была знакома с госпожой Татариновой и если даже я ее там встречаю, так я-то тут при чем? Я мог только порадоваться, что у молодой девушки хорошие знакомства, что она бывает у почтенных людей, которые могут принести ей много нравственной пользы…

Но княгиня не могла уже более выносить этого лицемерного тона, а главное, ее возмущало то, что ее мать, очевидно, очень хорошо понимавшая весь вред и все неприличие для молодой девушки знакомства с Татариновой и сама первая поднявшая эту историю, теперь вдруг, когда главный виновник был налицо, от всего отстранялась.

Вместо того, чтобы поддержать дочь и вместе с нею напасть на князя, она перешла на его сторону и даже не спорила с ним, как будто разделяла его взгляды на Татаринову. Княгиня не могла сообразить, что ее матери, в сущности, очень мало дела и до Татариновой, и до Нины, и до чего угодно.

Эта история была для нее просто развлечением. Она была рада маленькому скандалу, подстроенному ее компаньонкой, рада была от скуки следить за перебранкой между братом и дочерью.

— Мне с вами говорить нечего! — вдруг крикнула княгиня, обращаясь к дяде. — Я только очень довольна, что все это, наконец, открылось…

Она вышла из будуара генеральши и, к изумлению и соблазну всех, попадавшихся ей навстречу домашних, задыхаясь и отдуваясь, себя не помня, почти бегом побежала в комнату Нины.

— Добились! — крикнула она ей. — Осрамились! Теперь уже о вас Бог знает что говорят в целом доме, скоро по городу трубить станут!..

— Господи! Да какое же преступление, наконец, я сделала? — проговорила утомленная всеми этими объяснениями Нина.

— Преступление, почти что так, матушка! Разве след вам бывать тайком от меня у этой ужасной Татариновой?! И не говорите, не оправдывайтесь, не вывертывайтесь!..

Но Нина была так поражена, что не могла произнести и слова. А княгиня продолжала:

— Я знаю, что вы станете, так же как и мой дядюшка, друг ваш, уверять, что эта Татаринова прекрасная, чуть не святая женщина. Но если она и прекрасная и святая — зачем же вы все время два года, шутка ли, скрывали знакомство с нею? Вот этим скрыванием вы себя и выдаете! Если бы совесть ваша была чиста, если бы не было ничего дурного — скрывать не стали бы. Мне стыдно за вас, сударыня, стыдно…

Княгиня совсем захлебнулась, порывисто отперла дверь и вышла.

«Что же теперь делать? — думала Нина. — Она меня считает преступницей, и я не в силах оправдываться перед нею; я должна казаться ей виноватой — все против меня… Мне уже нет здесь места, я здесь чужая!.. Теперь я не имею права принимать ее благодеяния. Я недостойна в ее глазах. Да ведь она и права, я дурно ее отблагодарила. Но виновата ли я?.. Что мне делать?..»

Несколько мгновений она простояла, собираясь с мыслями. Потом вдруг, очевидно, приняла какое-то решение, подошла к своему письменному столику, написала что-то дрожащей рукой, запечатала в конверт, а потом долго сидела, опустив голову. Временами из ее глаз капали слезы. Наконец она глубоко вздохнула, встала, перекрестилась, взяла только что запечатанный ею конверт и пошла в комнаты княгини. От встретившейся горничной она узнала, что княгиня только что выехала. Она прошла в гостиную и положила на стол, на самом видном месте, свой конверт. Потом вернулась к себе, быстро оделась и вышла из дому.

XXVIII. КНЯГИНЯ ДЕЙСТВУЕТ

Княгиня выехала в такое необычайно раннее для нее время потому, что в том состоянии духа, в котором она находилась, ей было решительно невозможно сдерживаться. Но все же она понимала, что это не приведет ни к чему, а потому приказала как можно скорее заложить сани и отправилась по магазинам. Чистый морозный воздух несколько освежил ее. Но волнение все же не утихало — все ее раздражало. Она, чего с нею никогда не случалось, перебранилась во всех магазинах, где на этот раз ей ничем не могли угодить. Все вещи, которые она хотела купить, казались ей никуда не годными и при этом за них спрашивали невозможные цены. Наконец, проездив часа два, она придумала сделать несколько визитов; но дорогою вдруг раздумала и приказала везти домой. Войдя в гостиную, она заметила на столе письмо и узнала почерк Нины.

— Это еще что такое?

Она быстро распечатала конверт и прочла: «Простите меня, дорогая княгиня (даже не ma tante, a княгиня — это еще новая обида), я сознаю всю мою вину перед вами. За вашу доброту, за ваше обо мне попечение — я принесла вам только неприятности. Бог видит, как я люблю вас и как мне тяжело и горько. Но мне делать нечего — я не имею права более у вас оставаться. Обстоятельства, в которых я, может быть, и не виновата (но доказать вам я этого не могу), лишают меня вашего доверия и делают меня недостойной вашей доброты. Я ухожу, забудьте обо мне и простите меня».

Вся кровь бросилась в голову княгине, так что она даже пошатнулась и комната заходила пред ее глазами. «Этого еще недоставало! Да ведь она совсем с ума сошла, как есть дура!.. Куда же это она убежала? Конечно, туда, к этой Татариновой… Скорее, скорее, а то ведь несколько часов — и все это разнесется по городу… И тогда что делать?!» Княгиня послала сказать кучеру, чтобы он не откладывал. А сама отправилась разыскивать Пелагею Петровну.

Она нашла ее в ее комнате, куда компаньонка уже удалилась, исполнив свои утренние обязанности при генеральше. Пелагея Петровна очень изумилась, увидя входившую к ней княгиню, так как подобных визитов до сих пор еще никогда не случалось. Она засуетилась, но в то же время приняла блаженный вид.

— Что приказать изволите-с, ваше сиятельство? — проговорила она, поджимая губы.

— Вы знаете адрес Татариновой?

— Как же-с, знаю! Она всегда все знала.

— Где же это?

Пелагея Петровна объяснила во всех подробностях и прибавила:

— А вам, если смею спросить, по какой причине он понадобился?

Но княгиня ничего не ответила, повернулась и вышла. Пелагея Петровна с удовольствием потерла руки и усмехнулась: «Сама едет! Сама едет! Ну, заварилась каша! А очень бы любопытно знать, что там будет… Да как узнать про то?.. Никаким манером невозможно… Старуха что скажет?.. Потому что очень уж любопытно!..»