Всеволод Соловьев - Старый дом Страница 44

Княгиня уехала и дорогою чувствовала себя совсем несчастной. И откуда только все это взялось, как так оно вышло? Жизнь была такая ровная, спокойная, ничто не тревожило, не смущало… С самой смерти мужа княгиня даже забыла, что на свете есть горе, волнение, а теперь волновалась как никогда, просто себя не узнавала.

Найдя указанный ей дом, она приказала сторожу без всяких объяснений отворить ей ворота, слезла у крылечка, позвонила. И в то время как отворивший ей лакей с изумлением и даже не без некоторой робости смотрел на нее, порывисто спросила:

— Барыня дома?

Лакей замялся, не зная как ему быть. Все дамы, посещавшие Катерину Филипповну, были хорошо ему известны, а новых, незнакомых лиц почти никогда не появлялось. Если же они и появлялись, то обыкновенно в сопровождении кого-нибудь из обычных посетителей. Но княгиня не стала дожидаться его ответа. Она величественно вошла в сени, оттуда в переднюю и проговорила:

— Пойди и доложи барыне, что княгиня Маратова желает ее видеть по важному делу. Княгиня Маратова — слышишь… Смотри, не переври!..

Совсем растерявшийся старик снял с княгини салоп и пошел исполнять ее приказание. Княгиня вошла в залу и стала ждать. Все тихо, никто не показывается. Наконец минуты через две старик вернулся и, указывая на дверь, сказал:

— Пожалуйста, сюда вот-с, в гостиную! Пожалуйте, барыня сейчас выйдут…

Княгиня вошла в гостиную и огляделась: мрачная комната с темносуконной мебелью; со стен глядят прекрасные лики картин-икон; в углу, перед большим висящим образом, в сияющей золоченой ризе, горит лампадка. Эта гостиная производит какое-то странное впечатление, почти такое же, как если входишь в келью; даже воздух какой-то келейный.

Небольшая дверь тихо отворилась, и перед княгиней появилась сухощавая, бледная женщина. Княгиня встрепенулась. Она совсем не того ожидала. Она не рассчитывала увидеть женщину, внушающую к себе доверие уже одною внешностью. Она заранее ненавидела и презирала эту женщину. А между тем перед нею было замечательно симпатичное и доброе лицо с прекрасными грустными глазами.

— Вы желали меня видеть, княгиня? — проговорила Катерина Филипповна, поклонившись с достоинством и даже с грацией, и, указывая на кресло, прибавила:

— Прошу покорно, присядьте!

Княгиня окончательно смутилась. Она видела, что начать объяснение так, как она предполагала, невозможно. Она поместилась против хозяйки, по ее приглашению.

— Извините меня, — сказала она, — если я вас потревожила, и скажите мне, пожалуйста, не у вас ли моя родственница Нина Ламзина? Мне очень нужно ее видеть… Я подумала, что застану ее у вас…

И в то же время она с тоскою думала: «А что если она отопрется? Ну, тогда я заговорю иначе!..»

Катерина Филипповна не стала отпираться.

— Вы не ошиблись, княгиня, — спокойно произнесла она, прямо и ласково глядя на гостью своими тихими глазами. — Нина Александровна у меня. Я сейчас скажу ей.

Она медленно поднялась и вышла из гостиной. Прошла минута, другая. Княгиня ждала с возрастающим нетерпением и тревогой. Наконец у двери появилась Нина. Она была одна. Княгиня так и рванулась к ней навстречу.

— Нина, сумасшедшая, как тебе не стыдно! Что ты со мною делаешь?

Вдруг ее голос оборвался, и на глазах показались слезы. Нина растерянно взглянула на нее. Взглянула еще раз и, зарыдав, упала ей на грудь. Княгиня, себя не помня, обнимала ее, целовала и шептала ей:

— Дурочка, ты ни себя, ни меня не жалеешь! Разве так можно? Едем скорее, а то ведь Бог знает что сплетут и потом ничего не исправишь…

В это время вошла Катерина Филипповна, такая же спокойная, с таким же добрым лицом и кроткими глазами.

— Если бы вы знали, княгиня, — сказала она, — как я рада, что вы здесь, у меня. Будьте так добры, выслушайте то, что я имею вам сказать.

— Я вас слушаю!

И в то же время княгиня крепко держала руку Нины, будто боясь, что вот-вот сейчас эта кроткая женщина ее у нее отнимет.

— Я должна оправдаться немного перед вами, а, главное, оправдать Нину Александровну, — начала Татаринова, снова улыбнувшись. — Вы недовольны Ниной Александровной через меня за то, что она до сих пор скрывала перед вами свое знакомство со мною. И, конечно, вы имеете основание, и я вас понимаю. Но рассудите хладнокровно, княгиня: мои враги давно уже испортили мне репутацию, выставили меня не то сумасшедшей, не то изуверкой какой-то, и в обществе обо мне очень дурно думают. Я это давно знаю, примирилась с этой мыслью и порвала все сношения с обществом. Но все же у меня, по милости Божьей, есть друзья, которые не отказывают мне в сочувствии своем, хорошо зная, что во мне нет того, что мне приписывают. К числу этих друзей принадлежит и Нина Александровна. Мы познакомились три года тому назад в Москве, и я от всей души ее полюбила. Я очень обрадовалась, узнав, что она в Петербурге, и увидя ее у себя. Ее посещения, очень нечастые, доставляют мне большое удовольствие…

— Прекрасно, — вдруг перебила княгиня, — но зачем же она от меня скрывала, что знакома с вами?

— Потому что была уверена, что вы будете против этого знакомства.

— А прекратить его, — прошептала Нина, — мне было очень тяжело… я и люблю и уважаю Катерину Филипповну.

— И ведь она была права, — сказала Татаринова, еще ласковее, еще с большей кротостью глядя на княгиню. — Ведь вы бы восстали против ее знакомства со мною, если бы она в нем призналась?

Княгиня ничего не отвечала. Ей становилось очень неловко. Кротость и симпатичный вид Татариновой на нее действовали против ее воли. А Катерина Филипповна между тем продолжала:

— Я допускаю и, как уже сказала, нахожу естественным, что вы, вслед за другими, осудили меня и почитаете дурной и вредной женщиной. Но я обращаюсь к вашему сердцу, княгиня, и к рассудку — ведь вы осудили меня, не имея обо мне никакого понятия, никогда меня не видав… А представьте же себе, если все эти обвинения против меня ложны. Ведь вы знаете жизнь, знаете, как часто обвиняют людей без всяких оснований. Представьте себе, что я ничего дурного не делала и не делаю, что я только ищу в религии успокоения и забвения всех тягостей жизни, что я люблю беседовать с серьезными, благочестивыми людьми. Люблю беседовать вот с такими, хорошо направленными девушками, как ваша племянница. Представьте, что в свиданиях и беседах наших нет ничего предосудительного… А вы обвиняете не только меня, но и Нину Александровну… Я не стану судиться с вами, не стану оправдываться. Когда она пришла ко мне очень взволнованная и все рассказала — спросите ее, что я ей говорила? Я ее убеждала вернуться к вам. Вот она — я сдаю ее вам с рук на руки. Если вы находите предосудительным, что она у меня бывает, убедите ее прекратить эти посещения. Я ее против вашей воли принимать не стану.

Княгиня окончательно смутилась, ей даже становилось стыдно. Она думала, что едет Бог знает в какую трущобу спасать Нину от погибели. Она даже уже помышляла обратить внимание сильных людей на эту Татаринову, эту развратительницу юношества. Поступок Нины казался ей возмутительным, а вот они объясняют все это очень естественно. Вместо ужасной женщины перед нею это доброе лицо, эти ласковые, тихие глаза, разумные речи, в которых даже какая-то притягательная, чарующая сила. И ведь это правда — если бы Нина сказала ей, что знакома с Татариновой, она всеми мерами воспротивилась бы этому знакомству. А если Татаринова, действительно, страдает от врагов, если она оклеветана, если за ней нет ничего дурного, зачем же поднимать эту историю? «А дядюшка?!» — вдруг вспомнила она и снова в ней закипело сердце.

— Вы мне позволите, в свою очередь, быть откровенной? — сказала она, обращаясь к Татариновой.

— Только этого и желаю, княгиня.

— Вы давно знаете моего дядю, князя Унжицкого?

— Очень давно, лет двадцать.

— Мне тяжело так говорить, но я вынуждена обстоятельствами и должна спросить у вас, считаете вы его за хорошего, искреннего человека?

— Да, конечно; я не имею никаких оснований думать иначе. Я никогда ничего дурного о нем не слышала и от него не видела.

— Даже не слышали? Это странно!

— Я живу вне общества, княгиня, и отстраняюсь от всяких сплетен.

— В таком случае, делать нечего, я должна предупредить вас, что он дурной и очень неискренний человек. И если что особенно меня огорчает, так это то, что Нина с ним у вас встречается.

— Но ведь я полагаю, что прежде всего она с ним ежедневно встречается и помимо меня, так как он живет в одном доме с вами? — очень просто и тихо сказала Катерина Филипповна.

Княгиня вспыхнула. Она почувствовала, что побеждена и что при этом еще вдобавок выставилась дурой. Но она не стала останавливаться на этой мысли и только проговорила про себя: «Дура, так дура! Ну, так что же такое — дура и есть!»