Мика Валтари - Черный ангел Страница 43

По городу ходят обнадеживающие слухи, будто флот спешащий к нам на помощь, уже недалеко и будто венгры собирают войско, чтобы ударить туркам в тыл. О, если бы это было так! Но Запад отвернулся от нас.

5 мая 1453 года

Легко думается, легко пишется, когда ты одинок. Даже умирать легко, когда стоишь один на стене, а вокруг жернова войны перемалывают людей… Земля за стенами – насколько хватает глаз – черна от копоти и гари. Все вокруг выжжено орудийным огнем. Залы Влахернского дворца сотрясаются от грохота, и большие, гладкие, как стекло, мраморные плиты срываются со стен и обрушиваются на пол. Легко бродить в одиночестве по залам императорского дворца и ждать смерти, ловя в бессмысленных звуках эха отголоски безвозвратно ушедших эпох.

Но сегодня я снова побывал дома. Стоит мне только увидеть сияние ее карих глаз, в которых отражается обнаженная душа, стоит только дотронуться кончиками пальцев до ее кожи – и ощутить живое, восхитительное тепло, стоит только почувствовать всю неземную красоту и прелесть этой женщины, как страсть и желание лишают меня способности мыслить – и все мгновенно меняется.

Так хорошо, когда мы лежим, крепко обнявшись, и губы мои ловят в момент экстаза ее неровное дыхание. Но потом, когда она открывает рот и начинает говорить, мы уже не понимаем друг друга. Мы обретаем друг друга только в близости тел – и постигаем в такие минуты вещи, о которых раньше даже не догадывались. Это знание тел – прекрасно и пугающе. Но мысли наши бегут по разным орбитам и, столкнувшись, стремительно разлетаются. Порой мы раним друг друга резкими словами, как враги. Ее глаза с расширенными зрачками смотрят холодно, презрительно и отчужденно, хотя щеки еще пылают от любви.

Анна не понимает, почему я должен умирать, раз могу остаться в живых, если захочу.

– Честь! – сказала она сегодня. – Самое ненавистное слово в мужских устах! Безумное и глупое слово. А разве блистательный султан Мехмед – человек без чести? Ведь он высоко ценит христиан, которые отреклись от своей веры и приняли ислам. Что значит честь для того, кто потерпел поражение? Он в любом случае опозорен. Честь пристало иметь лишь победителю.

Я ответил:

– Мы говорим о разных вещах и потому не можем понять друг друга.

Но она упрямо стояла на своем. Вонзила мне ногти в плечо и, словно надеясь вопреки всему переубедить меня, заявила:

– Я понимаю, почему ты сражаешься: ты же грек. Но почему ты так стремишься погибнуть в тот день, когда стены рухнут и турки ворвутся в город? Ты – только наполовину грек, если еще не выучил, что своя рубашка ближе к телу.

– Ты не можешь меня понять, – ответил я, – потому что меня не знаешь. Но ты права. Своя рубашка действительно ближе к телу. И свои мысли – тоже. Я способен слушать лишь самого себя.

– А я? – в сотый раз спросила она. – Выходит, ты меня не любишь?

– Я сумею не поддаться на твои уговоры, сумею противостоять соблазну, – вздохнул я, – но не приводи меня в отчаяние. Любимая моя, моя единственная, не ввергай меня в отчаяние!

Она сжала мне ладонями виски и, тяжело дыша, приникла к моим губам. Потом, глядя на меня горящими ненавистью глазами, она зашептала:

– О, если бы я могла понять, что творится у тебя в голове! Если бы могла проникнуть в твои мысли. Ты не тот, кем я тебя считала. Так кто же ты? Мне принадлежит лишь твое тело. Ты сам не принадлежишь мне – и не принадлежал никогда. Поэтому я тебя ненавижу. Ненавижу, ненавижу тебя!

– Дай мне только эти короткие дни, подари эти редкие минуты, – просил я ее. – Может, пройдут целые века, прежде чем я опять увижу твои глаза и снова обрету тебя. Что плохого я тебе сделал? За что ты так мучаешь меня?

– Нет никакого прошлого – и уж тем более будущего, – проговорила она. – Это иллюзии и мечты. Меня совершенно не интересуют эти сказки, эта философия для глупцов. Я хочу, чтобы у меня было настоящее – и в нем ты, Иоанн Ангел; ты что, не понимаешь этого? Я борюсь с тобой за твою Душу. И потому буду терзать тебя до конца. И никогда тебя не прощу. Ни тебя, ни саму себя.

Я утомленно ответил:

– Тяжек мой венец. – Но Анна не поняла, что я имел в виду.

6 мая 1453 года

Целый день сегодня неспокойно. Орудийный огонь не стихает. Содрогаются небо и земля. Каждые два часа грохочет гигантская пушка, и в ее реве тонут все другие звуки. Тогда кажется, что стена сотрясается до основания – от порта до самого Мраморного моря.

В турецком лагере царит оживление. Оттуда постоянно доносятся крики, шум и барабанный бой. Дервиши до такой степени взвинтили себя, что даже нам слышны их хриплые вопли. Многие приближаются к стене, танцуя и кружась; еще не дойдя до рва, эти люди оказываются утыканными стрелами, но все равно продолжают вертеться на пятках, словно и не чувствуют боли. Это зрелище пугает греков, и они зовут священников и монахов, чтобы те отогнали бесов подальше.

Никто не может покинуть стен. На всех четырех участках, которые обстреливают из самых больших пушек, внешняя стена рухнула, а в большой городской стене зияют огромные проломы. Орудийный огонь мешает заделывать их днем, но как только темнеет, на месте прежних стен снова поднимаются земляные валы.

Много ядер значительно отклоняется от цели, а часть пролетает над стеной и падает в городе, не принося никакого вреда, и немец Грант утверждает, что турецкие пушки скоро пойдут на слом. Но по другую сторону холма горят огни плавильных печей Орбано, и каждый день слышен сильный гул, с которым расплавленный металл заливается в гигантские формы. В городе кончилось оливковое масло. Больше всего без него страдают бедняки. А из Перы оливковое масло в огромных количествах ежедневно доставляется в турецкий лагерь. После каждого выстрела раскаленные жерла пушек поглощают целые бочонки этой отборной смазки. В истории еще не было столь дорогостоящей осады. Но Мехмед, не задумываясь, использует и богатства своих визирей и полководцев. В его лагере находятся ростовщики и заимодавцы из многих стран; среди этих людей есть и евреи, и греки. Кредит султана все еще неограничен. Говорят, что и генуэзцы в Пере поспешно скупают векселя Мехмеда, считая это надежным помещением капитала.

7 мая 1453 года

Сразу после полуночи начался ад. По меньшей мере десять тысяч человек участвовало в штурме проломов. Главный удар приняли на себя силы Джустиниани у ворот святого Романа, на том участке, где громадная пушка наиболее серьезно повредила обе стены.

Шедшие на штурм отряды приблизились без крика и шума, в боевом порядке и под покровом темноты успели во многих местах засыпать ров, пока на стенах наконец не подняли тревоги. Турки тут же подхватили десятки штурмовых лестниц. Поденщики кинулись наутек. Только хладнокровие и выдержка Джустиниани спасли ситуацию. Взревев, как бык, он бросился в самую гущу схватки и снес своим двуручным мечом головы рвавшимся вперед туркам. Неприятель уже был на гребне земляного вала. В это время вспыхнули факелы и бочки со смолой и стало светло, как днем.

Рык Джустиниани заглушил крики и барабанный бой турок. Как только генуэзец увидел, что началось большое наступление, он послал гонцов в резервный отряд. Но когда сражение кипело уже два часа, нам пришлось бросить в бой дополнительные силы, сняв людей с других участков стены по обе стороны ворот святого Романа. После первой схватки турки пошли на штурм правильными рядами – по тысяче человек в каждом. Эти шеренги накатывались на нас бесконечными волнами. Пока передовые отряды прорывались к стенам, лучники и пушкари пытались загнать защитников города в укрытия. Но закованные в броню воины Джустиниани вновь встали на пути врага живой железной стеной. Тут и греки принялись отталкивать штурмовые лестницы и поливать турок, которые, прикрываясь щитами, пробивались к подножью внешней стены, смолой и расплавленным свинцом – так, что нападавшие разбегались врассыпную и превращались в удобные мишени для лучников.

Погибло великое множество турок. Джустиниани велел объявить в городе, что горы трупов достигали на рассвете высоты внешней стены, но это была, конечно, только болтовня, призванная поднимать боевой дух защитников города. Но никакие потери неприятеля не могли возместить нам гибели латинян, которые падали ночью с пробитыми доспехами или летели со стен, стянутые вниз турецкими баграми.

По сравнению с этим штурмом все предыдущие казались детскими играми. Этой ночью султан не шутил и бросил в бой значительную часть своих войск. Впрочем, Влахернскому дворцу особая опасность не угрожала. Штурмовые лестницы турок не доставали здесь до гребня стены. Так что венецианский посланник поручил мне отвести целый отряд солдат на помощь Джустиниани, чтобы и венецианцы могли гордиться участием в этой битве.

Как раз в тот момент, когда мы прибыли на место, какому-то огромному янычару удалось ценой неимоверных усилий взобраться на стену. Он радостно завопил, подзывая своих товарищей, и бросился на поиски Джустиниани. Закованные в броню люди расступились перед гигантом с кривой саблей. Джустиниани сражался в проломе, немного ниже, и оказался бы в трудном положении, если бы один из поденщиков, простой грек, у которого даже не было кожаных доспехов, не сумел широким топором отсечь янычару ступни, смело кинувшись на великана с зубца стены. Потом Джустиниани уже с легкостью расправился с гигантом. Генуэзец щедро наградил своего спасителя, но заметил, что предпочел бы обойтись собственными силами.