Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности Страница 43

Слова его звучали негромко и скорее деловито, чем строго. Однако воздействие их было огромно.

— Боец революции Калинин! За проявленную при выполнении боевого задания халатность, за невыполнение приказа командира объявляю тебе десять дней домашнего ареста и порицание товарищей по оружию.

— Боец революции Кочетков! За проявленную при выполнении боевого задания трусость именем совета объявляю тебе, что отныне ты исключаешься из второй дружины и переводишься в третью. Оружие сдай. Какое наказание совет вынесет мне, вашему командиру, я сообщу вам при первой же возможности. На этом все. Можно расходиться.

Глава тринадцатая

Полковник Яковлев больше не угрожал своему помощнику разжалованием, однако ни в чем, как и прежде, спуска не давал.

— …В городе появилась тайная типография большевиков. Теперь, после ограбления частных типографий Гирбасова и Соловьева, они печатают не только прокламации, но и свою газету! Куда вы смотрите, ротмистр Леонтьев?..

— …Произвести столько арестов и упустить главарей! Где Николай Накоряков, Иван Кадомцев, Владимир Алексеев, Григорий Миславский? Где вожак симских бунтовщиков Гузаков? О чем вы думаете у себя в кабинете, ротмистр Леонтьев?..

— …Вчера в полицейском помещении первой части города помощник пристава Разжигаев обнаружил ящик, наполненный гремучим студнем и пироксилином. Что это за ящик? Бомба? Где ее сделали, кто?.. На что вы надеетесь, ротмистр Леонтьев?..

Ротмистр Леонтьев слушал, кусал губы и работал. Типография — это, конечно, серьезное дело. Но революционеры неплохо научились прятать свою «технику», и так запросто, одним наскоком ее не возьмешь. Нужно начинать с людей. Среди арестованных есть люди, которые по своему положению в подполье могли быть близкими к комитету или типографии. Но они молчат. И улик на этот счет — никаких.

Он перерыл все, что имелось в его делах о возможных руководителях уфимского подполья, и остановился на письме, поступившем несколько месяцев назад из Казанского губернского жандармского управления. Касалось оно все того же Накорякова:

«…сын станового пристава Николай Никандров  Н а к о р я к о в  подлежит аресту по ликвидации местных революционных организаций. В случае обнаружения последнего — обыщите, арестуйте по охране и телеграфируйте мне. Приметы его следующие: маленького роста, плотного телосложения, блондин, волосы на голове светлые, слегка вьющиеся, цвет лица розовый, немного подслеповат…»

— «Немного подслеповат…» — задумчиво повторил Леонтьев, — стало быть, в очках…»

Он мысленно провел перед собой всех арестованных в последние недели. Были среди них и люди в очках. Были и блондины, и розовощекие юнцы, и низкорослые крепыши. Не было лишь человека, который бы один обладал всеми этими приметами сразу.

«Нужно будет еще раз опросить филеров, — решил ротмистр и перешел к следующему, — Иван Кадомцев. Брат подследственного Михаила Кадомцева. Подозревается в принадлежности к боевой организации большевиков. По некоторым данным — участник и руководитель недавних громких экспроприации на железной дороге. Из дома скрылся. У родственников в Златоусте не обнаружен. В Казани, Екатеринбурге и Перми полицией не замечался…»

Он хорошо помнил, что в свидетельских показаниях по делу Михаила Кадомцева что-то было и о его брате. Затребовав нужную папку, он открыл ее и принялся неторопливо просматривать. Из протокола допроса Анны Федоровны Кадомцевой:

«21 сентября Иван и Михаил были дома, обедали и пили чай в шесть часов вечера…»

Из показаний Самуила Евменьевича Кадомцева:

«Где находится сейчас Иван, не знаю, накануне куда-то уехал, но до сих пор не явился».

Из объяснения поручика Мефодия Кадомцева:

«Где находится брат Иван, не знаю».

Из свидетельских показаний жены статского советника Елизаветы Яковлевны Сперанской:

«Братьев Ивана и Михаила Кадомцевых знаю хорошо, они часто бывают в нашем доме… Были ли 21 сентября, не помню, но 22-го, помню точно, были, ибо шел разговор об ограблении поезда. Тогда об этом говорили все…»

— Не то, все не то! — начинал раздражаться Леонтьев, продолжая между тем с прежней настойчивостью перечитывать лежащие перед ним бумаги.

Из показаний свидетеля портного Ивана Иванова:

«20 сентября Иван Кадомцев принес заказ на брюки. Заказ я исполнил 24 сентября и в тот же день лично сдал его Ивану Кадомцеву у меня на квартире. Помню хорошо, потому, что был с ним разговор о том, что очень уж плохой материал принес».

Прасковья Ивановна, мать портного:

«Видела Ивана Кадомцева 21 сентября, возвращаясь с базара. В руках у него был маленький ящичек для посылки».

Зинаида Ивановна, жена портного:

«Видела Ивана Кадомцева 21 сентября, возвращаясь из потребительской лавки в двенадцать часов дня. Он нес домой ящичек для посылки, которую собрался отправить брату…»

Из показаний свидетельницы дворянки Елизаветы Воткеевой:

«21 сентября была у Кадомцевых дома. Было это после восьми часов вечера. Иван ушел провожать знакомую матери, при мне вернулся и сел писать адрес на посылочном ящике. Потом вместе с матерью проводил меня до дому…»

В день ограбления поезда у разъезда Дема, а также и в последующие дни Ивана Кадомцева видели в Уфе. Но после ареста брата он совершенно исчезает из поля зрения и родственников, и знакомых. Почему? Боится ареста? Выходит, тоже рыльце в пушку? По крайней мере в его жандармской практике еще не было случая, чтобы кто-то укрывался от полиции без всяких на то причин.

«Ну и дали же мы маху с этими Кадомцевыми! — возвращая папку, невесело думал Леонтьев. — Стараясь уличить одного, арестованного, совсем забыли о другом, который в те дни ходил рядом. А теперь пойди сыщи его в такой стране как наша! У него, конечно, и паспорт уже другой, и внешность другая: эти господа революционеры на подобные дела большие мастера…»

Иван Кадомцев и Владимир Алексеев — старые приятели. Неудивительно поэтому, что и Алексеева обыск не застал дома. Где-то скрывается молодой купчик. Но ничего, деньги кончатся, голод живот подсушит, сам на отцовские хлеба вернется. Так всегда кончают революционные мальчики из богатых семей…

Что касается Михаила Гузакова, то эта личность беспокоила ротмистра Леонтьева меньше всего. А что? Симская организация разгромлена на корню. Сам он, если не замерз еще где-нибудь в лесу, без своих сообщников никакой реальной опасности не представляет. К тому же десятитысячная премия, объявленная за его поимку, окончательно изолировала Гузакова от населения. Стоит ему лишь показаться в поселке, как он тут же будет схвачен своими же рабочими.

Тут, правда, вспомнился ротмистру случай с побегом из тюремной больницы одного раненого во время бунта симца. Сам он, будучи совершенно беспомощным, ни перепилить решетку окна, ни перебраться через забор, конечно же, не мог. Его выкрали оттуда действующие на свободе товарищи. Не исключено, что есть среди них и симцы, тот же Гузаков, например…

Воспоминание о мощной многотысячной демонстрации в защиту арестованных симских рабочих совсем испортило ротмистру настроение. Да, революция еще не исчерпала всей своей энергии. Стоило кому-то из комитетчиков явиться в депо и мастерские с вестью о погроме в тюрьме, как тысячи людей, побросав работу, хлынули в город. Для большого грозного пожара не хватает порой одной спички. Горючего материала еще ой как много, а спички — в руках революционеров. Пока есть этот горючий материал, пока спички не выбиты из рук поджигателей, революция не выдохнется. Это не мешает понять даже полковнику Яковлеву…

«И все-таки дело движется, — подытожил свои раздумья ротмистр Леонтьев. — После первой ликвидации в Уфе готовим вторую. Эта уже будет поглубже, в расчете на руководство комитета и боевой организации. Недавние обыски показали, что мы находимся на правильном пути».

23 ноября в доме на углу Достоевской и Суворовской был произведен обыск. Чтобы не озлоблять и без того недружного с полицией члена Государственного Совета князя Кугушева, снимавшего верхний этаж дома, дождались его отъезда из города и нагрянули. Приемной его сиятельства, конечно, не коснулись, зато в комнатах Лидии Ивановны Бойковой поработали как следует. И в нижние квартиры заглянули, и надворные постройки не обошли. Словом, как всегда.

В делах управления материалов, бросающих тень на Бойкову, было немало. Одна из первых социал-демократок города, стойкая большевичка, возможно даже член комитета. В недавнем прошлом — жена известного деятеля эсеровской партии Михаила Бойкова, порвавшая с ним из-за идейных разногласий. Неоднократно обыскивалась, допрашивалась, но всегда оставалась на свободе.