Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности Страница 44

Среди жандармских офицеров Уфы ходил слух, что, уходя на сибирскую каторгу, террорист Бойков якобы сказал кому-то из них: «Если с головы Лидии и моих детей упадет хоть один волос, за них найдется кому отомстить, передайте это своим».

Леонтьев не очень-то верил в подлинность такого разговора, но замечал, что в отношении к Бойковой его сослуживцы всегда словно бы опасаются переступить какую-то известную им одним черту. Боятся мести? После убийства товарищами Бойкова царского министра Плеве и «казни» трех уфимских губернаторов об этом думалось само собой. Не считаться с этим, по-видимому, было нельзя. Вот и на этот раз, несмотря на изъятие большого количества нелегальной и тенденциозной литературы, Бойкова оставлена на свободе, Распорядился об этом сам полковник Яковлев Тоже верит в эту бородатую жандармскую сплетню? Опасается эсеровских пуль? Мечтает успеть примерить генеральский мундир?..

Взглянув на часы, Леонтьев подошел к телефонному аппарату и затребовал полицмейстера Бухартовского.

— Что нового о бомбе, обнаруженной в кабинете пристава Ошурко?

— О бомбе? — неохотно отозвался полицмейстер. — Пока ничего, Иван Алексеевич. Хотя… вы любите анекдоты, ротмистр?

— Анекдоты? — удивился Леонтьев. — Что с вами сегодня, Бухартовский?

— А я думал, любите! — захохотала трубка. — Однако все же послушайте. Это, ей-богу, интересно.

И Бухартовский рассказал, к какому выводу относительно этой загадочной бомбы пришли в городской полиции. Осмотрев ящик с взрывчаткой, специалисты сошлись на том, что если бы его бросили в окно террористы, то при взрыве они могли бы пострадать и сами. На такое сознательно никто не пойдет. Следовательно, террористы исключаются Просто бомбу принес кто-то из своих, а окно выбил для отвода глаз. Кто? Ключи от помещения имеются только у пристава Ошурко и его помощника Разжигаева. Разжигаев прежде имел дело с взрывными работами, и соорудить такую бомбу ему ничего не стоит. Кстати, он первый и обнаружил этот злополучный снаряд.

— Зачем Разжигаеву такой спектакль? — искренне возмутился Леонтьев.

— Чтобы начальство заметило и поощрило за рвение.

— Значит, сам подложил, сам и обнаружил?

— Именно так, Иван Алексеевич! Впрочем, есть еще один вариант. Некоторые утверждают, что бомбу мог подложить Разжигаеву кто-то из обиженных им мужей Очень уж наш Разжигаев красивых молодок любит. Да и они им, кобелем, тоже слышно, не гнушаются… Интересно?

— Анекдот, не больше!

— Вот и я говорю.

— А с Разжигаевым не беседовали? Что он?

— Отпирается изо всех сил, шельмец! До того дело дошло, что боимся, как бы пулю себе в лоб не пустил.

— Ну а третьего варианта у вас нет?

— Что вы имеете в виду, ротмистр?

— А то, что бомбу бросили все-таки наши любезные экспроприаторы, но она почему-то не взорвалась Прикажите осмотреть запальник, возможно все дело в нем. Если бомба с бикфордовым шнуром, обратите внимание, нет ли в нем порыва… Вот так, дорогой! Жду новых сведений, но на этот раз, чур, без анекдотов.

Рассказанное Бухартовским и забавляло, и возмущало его. Вот жеребцы, нашли время для забав! Все на пороховой бочке сидим, того и гляди взлетим в воздух, а им бы только зубы поскалить. Расскажи такое полковнику — не поверит..

Воспоминание о полковнике заставило его вернуться к работе. На столе перед ним лежало свежее дело, по которому сейчас велось дознание. Интересное дело и, главное, безо всяких там бомб и револьверов. От таких дел сейчас, в это беспокойное время, приятно отдавало давно ушедшей милой стариной и даже какой-то умиротворенностью. Впрочем, старина эта была не так уж и стара — всего каких-то десять лет. Тогда он только начинал свою карьеру, окончив юридический факультет университета. Ах, какое это было доброе, тихое время! Служба не обременяла, и времени для собственных удовольствий оставалось предостаточно. А что? Местных революционеров было тогда мало, все ссыльные находились под надзором. Ну, побеседуешь с кем-нибудь, проведешь для острастки два-три обыска в год, изымешь кое-какие книжонки — вот и все дела… А сейчас? Господи, и куда катится эта сумасшедшая Россия! За десять лет — будто новая страна. Откуда такая прыть?

Дело, которое дожидалось ротмистра, действительно было небезынтересным. 9 декабря в квартире Седой полиция произвела неожиданный для хозяйки обыск. Седая — полицейская кличка местной акушерки Марии Герасимовны Волковой. А Волкова, как дозналась та же полиция, активная участница революционного движения, социал-демократка-большевичка, возможно пропагандистка. Одно то, что они большие подруги с Бойковой, говорит о многом.

С обыском, правда, произошла некоторая заминка. В комнате, занимаемой Волковой, ничего предосудительного не нашли, но зато в соседней обнаружилось целое книгохранилище. На некоторых книгах имеется даже штамп «Рабочая библиотека». И даже библиотечные номера есть! В одной пачке, к примеру, связаны книги с номерами от 2902-го до 2911-го, в другой — от 2745-го до 2755-го. Тысячи книг! Да еще каких: Маркс, Энгельс, Лессинг, Лафарг, Либкнехт, Ленин, Плеханов, Каутский… Здесь же — чистые подписные листы Уфимского комитета РСДРП, первые номера «Уфимского рабочего», листовки…

На вопрос, кому принадлежит это имущество, Седая сказала, что даже не подозревала о нем и что комнату эту снимал-де у нее агент издательства «Новый мир» некто Алексей Смирнов.

Стали искать Смирнова и, конечно же, не нашли. Да и существует ли он на самом деле, этот мифический Смирнов? Пристав поверил, что существует, но, почувствовав приближающийся провал, скрылся. Так и записал в протоколе. А вот он, ротмистр Леонтьев, в эту сказку многоопытной Волковой не верит. Ее это имущество, ее! А Смирнов — сказка, миф, выдумка для дураков! Вот только как доказать это?

Леонтьев только начал входить во вкус этого дела, как зазуммерил телефон. Он подошел к аппарату.

— Иван Алексеевич? Новость!

Это был полицмейстер Бухартовский.

— Надеюсь, на этот раз без анекдотов?

— Абсолютно исключено!

Бухартовский заметно волновался.

— Так я слушаю, говорите.

— Получено сообщение о подготовке новой экспроприации.

— Где? Когда? — взвился Леонтьев.

— Где — не сказано. Известно лишь, что такое задание получено уфимской боевой организацией большевиков.

— Господи, неужто опять — поезд?.. Третий! — забыв о трубке, простонал ротмистр.

— Что, что говорите? — задребезжало в аппарате. — Что-то вас плохо слышно стало. Впрочем, остальное при личной встрече, ротмистр. При личной встрече, говорю!..

Леонтьев вернулся к столу, резким щелчком выбил из пачки папиросу и закурил.

— Вот так всегда… Одно за другим, одно за другим… Не жизнь, а сплошной пирог… с горчицей и перцем.

Вошел адъютант Яковлева.

— Это вам, Иван Алексеевич. Весьма срочное. — И вышел.

Леонтьев докурил папиросу, сунул дело Седой-Волковой в ящик и, с трудом пересиливая себя, придвинул оставленную адъютантом бумагу.

Это было сообщение начальника железнодорожной полиции ротмистра Кирсанова. В нем было следующее:

С о в е р ш е н н о  с е к р е т н о

21 декабря 1906 г.

Начальнику Уфимского губернского жандармского управления

По полученным мною агентурным данным, в четырех домах, находящихся около казенного винного завода, саженях в десяти от последнего, стоящих отдельно на стороне станции «Уфа» за полосой отчуждения, имеется оружие, бомбы, нелегальная литература и в подполах — часть денег (серебро), награбленных 21-го сентября с. г. в почтовом поезде.

Хранитель указанного, он же, по-видимому, и один из руководителей боевой дружины революционеров, — токарь Уфимских железнодорожных мастерских Федор Новоселов. Проживает он в одном из указанных домов, на квартиру которого должно быть обращено наибольшее внимание…

— Господи! — на радостях перекрестился Леонтьев. — Услышал же ты, наконец, моленья грешного раба твоего!.. Сколько мы ищем голубчиков этих! Сколько кровушки моей они выпили. Ну, поквитаемся теперь за все, господа экспроприаторы! Что не успели пропить-прогулять, вернется, а остальное жизнями своими возмещать будете. Да, да, да, жиз-ня-ми!..

Приказав собрать всех филеров, Леонтьев оделся, сунул в карман шинели заряженный пистолет и отбыл домой обедать. Ходить по городу без оружия в последнее время даже днем он не решался.

Глава четырнадцатая

И вот, наконец, темная громада Казанского вокзала дрогнула, сдвинулась с места и медленно поплыла назад. Потом, когда поезд набрал ход, за окном замелькали занесенные снегом тихие московские пригороды, дачи, села. Поля, перелески, овраги, снова поля и снова перелески… — великая российская равнина, родная до боли земля.