К. У. Гортнер - Клятва королевы Страница 44

— Не богохульствуй. — Я невидящим взглядом уставилась в окно.

— Соизволение — лишь формальность. Да, мы родственники, но дальние, а не брат и сестра. Среди королевских пар бывало и похуже.

— Для тебя что, только это важно? — Я повернулась к нему. — Насколько все сойдет нам с рук?

— Нет, конечно нет. Я просто хотел сказать, что…

— Ибо для меня это и впрямь серьезный вопрос. Нам требуется соизволение, и, насколько оно формальное, значения не имеет. Имя и подпись понтифика оказались поддельными, и нужно это исправить. Нужно потребовать другое, законное и обязательное для всех.

— Так мы и сделаем. — Он наконец подошел ко мне, снова взял за руки — на этот раз крепче, не давая отпрянуть. — Обещаю, я сам напишу кардиналу Борджиа. Но сейчас не время. У нас есть дела поважнее.

— Что может быть важнее законности нашего союза? Энрике обвиняет нас в безнравственном поведении, чтобы посадить на трон вместо меня незаконную дочь королевы. — Я невольно повысила голос. — Из-за тебя, твоего отца и Каррильо могут оказаться под угрозой все мои права на Кастилию!

— Как и наша безопасность, — сказал он, и я замерла. — Ты ушла, прежде чем Каррильо успел рассказать об остальных новостях. Вильена соблазнил грандов на союз против нас. Мы для них враги, Изабелла, — ты и я. Мы не можем здесь больше оставаться. Вальядолид находится на равнине, и потому мы беззащитны. Мой дед предложил нам собственных солдат для охраны, но нам придется укрыться в замке со рвом и толстыми стенами, чтобы не подпустить войско короля.

Я взглянула в его глаза — те самые откровенные карие глаза, которые, как я подозревала, никогда не могли бы мне солгать, что бы ни произносили его губы, — и не увидела в них обмана.

— И куда же мы уедем? — прошептала я, содрогнувшись при мысли об очередном поспешном и тайном отъезде. Казалось, будто с тех пор, как в моей жизни появился Энрике, я только и делала, что бежала от него прочь.

— Каррильо говорит, замок Дуэньяс пока подойдет.

— Дуэньяс, — уныло повторила я. — Но до него же многие мили.

— Да, но брат Каррильо — местный градоначальник. Там нам ничто не будет угрожать. — Помолчав, он погладил меня по руке и наконец спросил: — Ты меня прощаешь?

Я кивнула:

— Но ты никогда больше не должен мне лгать, Фернандо. Обещай.

— Обещаю, — прошептал он, наклонившись к моим губам.

Едва он коснулся меня, я ощутила тепло от вспыхнувшего между нами желания; но, когда мы вернулись в зал, меня охватило тревожное чувство, что мы оскорбили Господа, стремясь как можно скорее пожениться. Я не знала, какие испытания нас ожидают, но опасалась, что нам предстоят многие тяготы.

И я уже ощущала внутри шевеление новой жизни.

Глава 19

Инес склонилась над моим креслом, протягивая чашку с травяным отваром.

— Доктор Сантильяна говорит, вы должны это выпить. Ромашка помогает от депрессии.

Я поморщилась:

— Я беременна — что странного в том, что я хандрю? А от ромашки у меня запор, что мне совсем ни к чему.

Отослав ее, я неуклюже поднялась, держась за выступающий живот. На седьмом месяце я чувствовала себя так, словно могла родить в любой момент, — ступни и лодыжки распухли, желудок протестовал, и настроение менялось ежесекундно. Случившееся застигло меня врасплох — я ожидала, что останусь деятельной и энергичной до самых родов. В конце концов, мне было всего девятнадцать, и повитуха грубо заверила меня, что девушки моего возраста рожают, «словно коровы в поле».

Но пока все было совсем иначе. Кроме всего прочего, меня изводила бессонница, и, казалось, лишь мой аппетит остался прежним. Фернандо без конца твердил, что я прекрасно выгляжу, словно Мадонна с итальянской картины, но слова его меня не убеждали. Хотя я никогда не отличалась самолюбием, начала втайне опасаться, что моя фигура больше не восстановится, изуродованная невидимым созданием, которое теперь упрямо толкалось у меня внутри.

Мальчик, сказала повитуха, это должен быть мальчик. Естественно, Фернандо стал куда внимательнее ко мне, осыпал преждевременными подарками, которые присылал из Арагона его отец. Радовался и Каррильо; каждый раз, приходя к нам с последними новостями и деньгами на оплату наших расходов, он не забывал упоминать, что мальчик повернет ход событий в новое русло. Как бы ни пытался повредить нам Энрике, с рождением инфанта все должно перемениться. Он способен унаследовать и Кастилию, и Арагон. Наш сын мог стать первым королем, правящим обоими государствами.

— У нас будет мальчик, наследник, — пробормотала я, — а у Энрике нет ничего, кроме той девочки, которую все называют «ла Бельтранеха». — Я облокотилась на подоконник, посмотрела сквозь неровное стекло. — Вся страна придет под наши знамена…

— Сеньора? — переспросила Инес, возившаяся с моими сундуками.

Вздохнув, я повернулась к ней. Бедняжка Инес несла на себе основное бремя моего вынужденного затворничества в «тюрьме Дуэньяс», как я начала называть наш замок. Пока я сидела дома, Фернандо часто на весь день уходил со слугами на охоту, бросая вызов не по сезону влажной осени и добывая оленей, кроликов и прочую живность, чье мясо нам требовалось, чтобы пережить зиму.

Беатрис с неохотой вернулась в Сеговию. После возвращения Энрике в Кастилию Вильена стал сильнее давить на ее мужа, домогаясь казны, и Кабрере требовалась помощь жены. Непостижимо, но между Энрике и Беатрис сложились хорошие отношения; никто, кроме нее, не мог отговорить его подчиниться безумным требованиям Вильены — например, послать против меня армию. Из ее писем я знала, что она в одиночку сумела убедить Энрике на какое-то время оставить нас в покое, ссылаясь на мою беременность. Однако, хотя, возможно, ей и удалось уговорить его не отказывать мне официально в статусе наследницы, даже она была не в силах помешать ему лишить меня дохода, вынудив нас жить в нищете. Я тревожилась, что после рождения ребенка дело этим не ограничится.

— Мое письмо уже ушло? — спросила я, возвращаясь к креслу и груде одежды, которую чинила, помогая местным вдовам и беднякам, — многие из них терпели лишения из-за продолжавшейся нестабильности в королевстве.

— Да, Карденас отвез его утром в Сеговию. — Инес помолчала, глядя на меня. — Сеньора, не мое дело спрашивать, но вы и правда рассчитываете, что его величество вам ответит? Это уже шестое письмо за несколько месяцев.

— Знаю. — Я села. К моей досаде, несколько шагов полностью лишали меня сил. — Но сдаваться не намерена. Даже если он вообще не читает мои письма, я все равно буду их посылать, вновь и вновь подтверждая свою преданность ему как королю и брату, и тогда, возможно, он все же остановится на том, что уже успел совершить.

— Но ведь дело не в нем, — возразила Инес, и я замолчала, взглянув на нее.

— Верно, — тихо сказала я. — Вся власть в руках Вильены. Пока этот человек владеет душой Энрике, самое большее, на что я могу рассчитывать, — отсрочка…

От внезапного спазма перехватило дыхание. Я охнула, инстинктивно схватившись за живот. За первой схваткой последовала еще одна. Этого не могло быть. Я была лишь на седьмом месяце, и оставалось еще два…

Третья схватка оказалась сильнее. По бедрам потекла теплая жидкость. Когда она добралась до подола, я сказала Инес:

— Беги скорее за повитухой. Она ошиблась. Я уже рожаю.

Последующие четырнадцать часов помнила плохо. Я полулежала на стуле для родов — с открытым сиденьем — в жарко натопленной комнате, где стоял душный запах травяных отваров и моих пота и мочи, а надо мной склонились повитуха и ее старые ведьмы. Я попросила закрыть мне лицо шелковой вуалью, чтобы никто не видел страдальческих гримас. Боль была сильной, но не критичной, и я изо всех сил пыталась сохранить достоинство. Я начала читать молитвы Деве Марии, помогающей женщинам при родах, но по мере того, как шло время и тиски боли сжимались все крепче, молитвы мои сменились беззвучными просьбами. Никогда еще я не испытывала подобных мук и готова была отдать что угодно, лишь бы вернуться к прежним страданиям беременной. К середине ночи, глядя на женщин, чьи лица сливались в одно безымянное пятно, и слыша их настойчивые требования: «Тужься», я наконец поняла, что могу умереть. У меня не осталось сил даже дышать.

На самом деле невидимый призрак смерти всегда преследовал меня, шел по пятам. То было проклятие нашего пола, наложенное после прегрешения Евы. Женщины умирали при родах каждый день, как простолюдинки, так и королевы. Я размышляла о возможном исходе во время ежедневных молитв, готовила к нему свою бессмертную душу; но в часы, когда я пыталась исторгнуть дитя из своей утробы и мой собственный крик отдавался в ушах, подобно вою обезумевшего животного, мысль эта, казалось, заполнила собой весь мой разум.