Карин Эссекс - Фараон Страница 45

Представляя Антония Клеопатре, Цезарь назвал его «мой сын», и Клеопатра немедленно ощутила в этом угрозу для собственного сына. Теперь, когда Цезарю даровали еще и титул «отца отечества», он мог назвать каждого римлянина, вне зависимости от возраста, своим сыном. Сколько же сыновей нужно мужчине?

Цезарь предпринял некоторые шаги к официальному усыновлению этого мальчишки, Октавиана, — как он сказал, в качестве проявления семейной верности по отношению к сестре. Это древний римский обычай — так он сказал. Обычная формальность, необходимая для того, чтобы ввести юного члена семьи в общественную жизнь. Как же иначе молодые могли бы добиться успеха?

Цезарь называл своим сыном и Брута — человека, который сражался против него и публично чтил память врага Цезаря, Катона. Еще он изредка применял это наименование к Марку Лепиду, командиру своей кавалерии. Впрочем, последнее Клеопатру особо не волновало, поскольку наедине Цезарь сказал ей, что старается поддерживать близкие отношения с Лепидом исключительно ради его денег.

И все же… Даже к этому здоровяку-воителю, лишь недавно вновь снискавшему расположение диктатора и, судя по его победоносному виду, не нуждающемуся ни в какой опеке, не говоря уже об отцовской, — теперь уже и к нему Цезарь обращается как к сыну. И какое же место отведено Маленькому Цезарю в этой запруде, кишащей сыновьями Цезаря Великого? Как маленькому мальчику, пескарику, выжить среди акул?

Откуда только взялось это множество сыновей — и именно тогда, когда Клеопатре удалось еще на шаг приблизиться к укреплению своего положения? Она так была преисполнена надежд, когда плыла из своего александрийского рая обратно в жаркий хаос Рима! После смерти юного царя Птолемея Младшего Маленький Цезарь возвысился до положения ее соправителя, и у него не осталось в династии ни единого соперника мужского пола.

Сделавшись соправителем матери, мальчик почти постоянно держался очень уверенно, как будто понимал, что получил великий дар. Когда они отплывали из Александрии, Цезарион, восседавший на руках у своей воспитательницы, смеялся, высовывал язык, подставляя его ветру, и вообще дурачился, словно младенец.

— Ну вот, теперь он получил корону, а ведет себя совершенно не по-царски, — пожаловалась Хармионе Клеопатра.

— Полагаю, он ведет себя точно так же, как и множество царей до него, — отозвалась Хармиона, и они рассмеялись, припомнив кое-какие не слишком величественные истории из семейной истории и выходки отца Клеопатры, любившего строить из себя ребенка.

Зелье, подлитое брату Клеопатры, оказалось столь же скорым и смертоносным, как и сама чума. Птолемей скончался через считанные дни, его тело было сожжено на грандиозном погребальном костре — ибо ни один бальзамировщик не согласился бы прикоснуться к телу человека, умершего от чумы, будь это даже тело царя, — а пепел помещен в золотой саркофаг вместе с пристойным количеством сокровищ, включая красное одеяние, которое Птолемей Младший любил носить в детстве, когда воображал, будто правит восточными землями. Царственный прах и сокровища установили в царском склепе возле храма Исиды, у моря.

Никто не понимал, почему царю настолько не повезло. Как он ухитрился подхватить болезнь, таившуюся в дешевых гостиницах и на задворках порта и не пробиравшуюся во дворцовый квартал? В результате все решили, что, скорее всего, юный царь, подобно множеству его предшественников, вел тайную жизнь и общался со всякими подозрительными личностями, которые с легкостью могли подцепить где-нибудь чуму и занести ее прямо в царские покои.

После столь уместной кончины царя Гефестион возжелал подсыпать того же снадобья и Арсиное, но Клеопатра запретила. Арсиноя была пленницей Цезаря, и только ему одному надлежало решать ее судьбу.

Цезарь же был сейчас слишком занят, чтобы вникать в египетские интриги. Он готовился совершить отважный, завершающий шаг, необходимый для того, чтобы сравняться достижениями с Александром, — завоевать обширные просторы Парфии, уже столько десятилетий отвергавшей господство Рима. И в этом, как уразумела Клеопатра, крылась истинная причина его нового сближения с Антонием. Цезарь назначил Антония наместником Македонии, ключевого пункта, необходимого для успешных действий против Парфии.

Клеопатра также поняла, что за этим примирением крылись даже более глубинные причины. Антоний являлся тем самым командиром, которому были беззаветно преданы римские легионы. Цезарь не мог себе позволить отправиться воевать на край света, оставив в Риме такого человека, как Антоний, способного привлечь войска на свою сторону. Марк Антоний вполне мог бы пожелать объединиться со своим богатым другом Лепидом и наиболее могущественными противниками Цезаря в Риме и захватить город под предлогом восстановления Республики. При таком положении вещей Цезарь и его солдаты оказались бы изгнанниками. Чтобы вернуться в Рим, им пришлось бы пройти тысячи миль обратного пути и выиграть очередную гражданскую войну. Клеопатра знала, что если ей хватило проницательности предвидеть подобный поворот событий, то уж Цезарю — и подавно.

Впрочем, Антоний держался совершенно естественно, и потому трудно было заподозрить его в участии в заговоре. Его улыбка хоть и отдавала сладострастием, казалось, была совершенно искренней. Ее источником было сердце, а не какие-то темные устремления, похотливые или политические. Если Антоний и намеревался соблазнить ее, то, похоже, просто потому, что хотел ее. Его побуждения не представляли собой большего, нежели обычное вожделение самца. И если Антонию и приходило в голову, что расположение Цезаря продиктовано вовсе не любовью, а подозрительностью, то он никак этого не выказывал и продолжал вести себя по отношению к Цезарю как офицер, восхищающийся своим военачальником, и как раскаявшийся сын.

Клеопатра бдительно следила за происходящим. Эта игра в кошки-мышки велась не ради благосклонности царицы. Борьба шла не за место между ног молодой женщины, а за Египетское царство и его ресурсы, которые можно было использовать в стремлении победить могущественного врага.

Цезарь развернул карту медленно, словно снимал одежду с девушки, а Антоний уставился на изображенные на ней земли так жадно, словно это была высокая девичья грудь. Цезарь расправил пергамент и обвел пальцем границы тех земель, по которым он уже прошел победным маршем и которые присоединил к Риму. «Как легко он завладел миром!» — подумалось Клеопатре. Цезарь приколол углы карты металлическими кнопками и указал на Парфию.

Он объяснил свой план. Восемнадцатого марта он двинется через северные территории, собрав по пути шестнадцать легионов и десять тысяч конников. Продвигаясь вдоль Евфрата на юг, он нанесет первоначальный удар в этом направлении, затем стремительно пройдет через Карры и отомстит за унизительную смерть своего бывшего союзника, Красса. После того как Красс потерпел постыдное поражение, его голову подали к столу — таково было варварское чувство юмора парфянского царя.

— Боги проклянут нас, если мы отложим месть за Красса еще на год, — сказал Цезарь. — Иногда по ночам мне мерещится его безголовый призрак.

Отплатив за Красса, он намеревался двинуться на север, через Дакию, встретиться там с Антонием и его легионами и схватиться с предводителем варваров Буребистом. Этот вождь постоянно нападал на римские поселения в Иллирии. Складывалось такое впечатление, будто этот Буребист был ярым противником винопития и поставил себе целью свести под корень все тамошние виноградники.

— Этот человек представляет собой серьезную угрозу, — сказал Антоний. — Мне придется держать себя в руках, чтобы дождаться тебя, Цезарь, прежде чем схватиться с ним.

— Помни, мы становимся сильными, когда объединяемся, сын мой, — отозвался Цезарь. — Вместе мы куда больше, чем один плюс один.

Они улыбнулись друг другу, словно коты, делящие мертвую птицу. Клеопатра даже не могла сказать, что вызывает у нее большее подозрение при виде этой взаимной предупредительности двух хищников. Боится ли она за сына? Ужасает ли ее отсутствие искренности между Цезарем и Антонием? Они явно пытались скрыть нехватку теплоты за хорошо рассчитанным внешним проявлением приязни. Но все это было не настолько зловещим, как тот озноб, что пробирал Клеопатру, когда она оказывалась рядом с Брутом: тот постоянно смотрел на Цезаря с горьким прищуром, даже когда изрекал великодушные речи. Возможно, подспудное соперничество двух мужчин за ее благосклонность порождало в душе Клеопатры легкий душевный трепет. Что-то было неладно, но что именно — Клеопатра понять не могла.

— Диктатор, я думала, ты намерен пройти по дороге на восток через Александрию, чтобы запастись провиантом.

Клеопатра решила, что лучше ей затронуть этот вопрос прямо сейчас, не откладывая до того момента, когда они окажутся наедине. Сколько времени пройдет, прежде чем она увидит его снова? Клеопатра уже решила проехать с ним как минимум до Иудеи, завернув по дороге к набатеям, чтобы заново оговорить арендную плату за их финиковые сады.