Карин Эссекс - Фараон Страница 46

Клеопатра решила, что лучше ей затронуть этот вопрос прямо сейчас, не откладывая до того момента, когда они окажутся наедине. Сколько времени пройдет, прежде чем она увидит его снова? Клеопатра уже решила проехать с ним как минимум до Иудеи, завернув по дороге к набатеям, чтобы заново оговорить арендную плату за их финиковые сады.

— Дорогая, сейчас и так ходит слишком много слухов о переносе столицы в Александрию. Не стоит подливать масла в огонь, заставляя сто тысяч солдат маршировать у тебя под окнами. Я бы предпочел, чтобы ты переслала вклад Египта в нашу войну — зерно, оружие и лошадей — прямо в Антиохию. А там Долабелла проследит, чтобы все это было доставлено по назначению.

Так вот каков его план. Материальный вклад Клеопатры в завоевание Парфии будет огромен, а участие минимально — он будет иметь решающее значение для победы, но останется незримым для мира.

— Путь через Александрию слишком долог, — вклинился в разговор Антоний. — Хотя, несомненно, он имеет свои преимущества.

— Для Александра он не был слишком долог, — не сдержавшись, отрезала Клеопатра.

Тон, которым это было сказано, стер улыбку с лица Антония. Она оскорбила его. Впрочем, в данный момент это ее не волновало. Эти двое мужчин делили мир между собою, требуя при этом, чтобы царица трудилась ради их славы, сама оставаясь в безвестности.

Клеопатру беспокоили перемены в ее отношениях с Цезарем. Она не понимала, откуда берут начало эти перемены. В то, что причиной всему был Антоний, ей не особенно верилось. Но инстинкты редко подводили царицу. В частных беседах Цезарь всегда поддерживал образ империи, который они создали вместе — диктатор Рима и царица Египта, объединившиеся в теле маленького мальчика. Цезарь, управляющий восточной Римской империей из Александрии, и западной — из Рима. Сотрудничающий с царицей как равный, а не господствующий над ней — до тех пор, пока ее сын не станет достаточно взрослым, чтобы принять корону Египта и в полной мере унаследовать мощь своего отца. Диктатор не раз повторял, что после того, как Парфия будет завоевана, их уже ничто не остановит. Клеопатра верила ему, но при этом понимала, что Цезарь создаст империю в любом случае, хоть с ней, хоть без нее.

Цезарь постоянно и весьма настойчиво звал Клеопатру вернуться в Рим, но с тех самых пор, как они воссоединились, он держался холодно и отчужденно. Что-то изменилось. Он, как обычно, исполнял свои обязанности, включая постельные, но дистанция между ними сделалась даже больше, чем та, которую Цезарь поддерживал между собою и всеми прочими людьми. Впечатления, будто Цезарь утратил все стремления, не возникало. И все же Клеопатре казалось, будто он плывет сквозь идущие дни, словно тень, на время вновь посетившая мир живых и вернувшаяся к прежнему образу жизни, — но вместо материального тела у него осталась лишь иллюзия.

Цезарь состарился. Всегда любивший поесть, за время пребывания в Испании он ощутимо похудел. Щеки на истощавшем лице обвисли, словно пустые седельные сумки. Под глазами залегли фиолетовые тени. Рядом с Антонием — здоровый румянец, бугрящиеся мускулы, сияющая белизна кожи и коричневый мрамор глаз — Цезарь выглядел больным. Клеопатра вдруг вспомнила, где она прежде видела этот ужасный желтый цвет лица. У своего отца в те последние, отчаянные дни.

— Уладив дела в Дакии, мы двинемся вдоль Дуная и покорим проживающие там германские племена. Тем самым мы проложим себе путь обратно в Галлию, на тот случай, если Бруту потребуется помощь в поддержании порядка там. А уже оттуда мы отправимся домой.

— Это грандиозный план, Цезарь, — сказал Антоний. — Меня смущает в нем лишь одно: я не все время буду рядом с тобой.

— Римская империя слишком велика, а людей, способных ею править, слишком мало, — отозвался Цезарь. — В этом самая большая из стоящих перед нами трудностей. Я направляю тебя туда, где ты нужнее всего. И кстати, ты мог бы и заметить, что будешь находиться не настолько далеко от меня, чтобы я не мог при необходимости позвать тебя на помощь.

Он повернулся к Клеопатре.

— Или тебя, дорогая.

Теперь Цезарь смотрел на них обоих:

— Вы прекрасны, словно звезды. Какое чудо, что мы трое собрались вместе! Вы понимаете, какие возможности это сулит?

Антоний и Клеопатра, вместо того чтобы смотреть на Цезаря, взглянули друг на друга. Что-то безмолвно проскользнуло между ними — нечто такое, чему невозможно было подобрать имя, но что было тем не менее вполне осязаемым и реальным. Нечто такое, что было тесно связано с Цезарем и вместе с тем не имело к нему никакого отношения. Это длилось лишь долю секунды, но Клеопатра почувствовала: то, что зародилось в сей краткий миг, стало неотъемлемой частью ее мира. Она была уверена, что Антоний тоже знает об этом, поскольку он на мгновение утратил дар речи и на лице его застыла напряженная улыбка.

Теперь ни Антоний, ни Клеопатра не смели ни обмениваться взглядами, ни отвечать на вопрос Цезаря. Они ждали, пока диктатор скажет по этому поводу еще что-нибудь, но он, казалось, полностью сосредоточился мыслями на карте. В конце концов молчание нарушила Клеопатра.

— Возможности? Какие возможности, диктатор? — неуверенно переспросила она.

Цезарь взял кусочек мела и провел линию от Италии к Северной Греции, к Египту и снова к Риму.

— Этим дело не ограничится, верно?

Антоний перестал улыбаться и сделался предельно серьезен.

— Нет, не ограничится.

Цезарь взял Клеопатру и Антония за руки.

— Вы будете превосходно выглядеть рядом со мной во время моего триумфального шествия.

Клеопатра сидела в ложе на Форуме, предназначенной для высокопоставленных чужеземцев, и искоса поглядывала на ослепительно белое небо. Она оставила сына на вилле, потому что Цезарь беспокоился за его безопасность. Но царица Египта не собиралась пропускать сегодняшнее представление — представление, столь тщательно подготовленное их троицей, которую они сами уже начали в шутку, втайне именовать «новым триумвиратом»: Цезарь, Клеопатра и Антоний, трехстороннее сотрудничество, которое должно было со временем превратиться в гигантский треугольник неодолимой мощи, треугольник, чьи грандиозные, всепроникающие углы протянулись на небывалые расстояния.

Клеопатра даже начала было опасаться, что не сможет попасть на Форум. Бессчетные толпы заполняли узкую Священную улицу и стояли стеной столь плотной, что стражникам, охранявшим носилки Клеопатры, пришлось пробиваться через людское скопище, криками и пинками пролагая себе дорогу. Клеопатра, сидевшая внутри, ничего этого не видела, но слышала отвратительные пьяные проклятия, летевшие со всех сторон, пока они пробирались по узким римским улицам к Форуму.

Выбравшись наконец из носилок — своей чрезмерно пышной внутренней отделкой они напоминали ей древнюю гробницу, — Клеопатра увидела, что на Форум набилось еще больше народу: там собрались люди всех сословий и рангов, от сенаторов до нищих. Вооруженные воины защищали первых, а вторые изводили тех, кто оставался без защиты, выклянчивая у них милостыню. Отцы сажали детей на плечи, чтобы тем было лучше видно, а молодых женщин, облаченных в белое, выталкивали вперед, чтобы они тоже могли принять участие в празднестве.

Странная энергия витала над Форумом, слишком беспокойная и неуправляемая для религиозного празднества. Клеопатре уже доводилось ощущать подобное в Александрии, когда она сидела во дворце, словно в ловушке, а буйствующие горожане осыпали жилище ее отца горящими стрелами и яростными угрозами. Здесь не было заметно никаких признаков волнений, но висящее в воздухе ощущение нельзя было спутать ни с чем.

Луперкалии были назначены на четырнадцатое февраля по новому календарю. Клеопатра пыталась расспросить об истоках этого ритуала, но, похоже, римляне и сами толком этого не знали. Луперкалии представляли собой древний обряд, учрежденный много сотен лет назад в честь священной волчицы, что выкормила основателей города, Ромула и Рема, после того как младенцев-близнецов бросили в реку, обрекая на смерть. Некоторые утверждали, будто эта церемония существовала уже и в те дни и проводилась в честь Инуя — так в древности римляне именовали Пана, приносящего плодородие земле, животным и людям.

Юлий Цезарь восседал перед толпой на золотом троне, облаченный в великолепную пурпурную тогу, в цвета победы. Он занял место на новой ростре, которую сам же недавно воздвиг, и взирал на собравшихся. За строительством ростры надзирал Антоний, и потому Цезарь велел вырезать на трибуне его имя, отдавая тем самым должное его трудам. Время от времени Цезарь наклонялся, чтобы переброситься несколькими словами с теми, кто подходил к нему, но при этом одна рука у него постоянно лежала на коленях.

— Почему он так рискует? Ведь город просто кишит слухами о заговоре против него! — обратился к царице Аммоний. — Могущественный человек должен быть особенно осторожным. Нужно не только бояться, но и уважать своих противников.