Владислав Бахревский - Ярополк Страница 48

Наступил вечер. На каком-то стойбище пересели на коней. Скакали ночь напролет. Баян ехал на коне молчаливого всадника. Ни единого слова за всю дорогу не проронил.

Сна Баян не переборол. Пробудился в юрте. Его пробуждению обрадовались.

Позвали сесть с мужами. Хозяин юрты угощал гостей молодым жеребенком.

Баян не успел понять, где он, что это за люди вокруг. Прискакал из степи человек в малахае, и пришлось снова садиться на коня и скакать, скакать…

В степи его трижды передавали из рук в руки, с коня на коня и привезли наконец на большую реку. Здесь его поджидал неведомо кем и как оповещенный лодочник. Под парусом прошли вверх по течению, в старицу. На берегу этой старицы стоял сложенный из тесаного камня дом, а в степи виднелись две юрты. Лодочник был греком. За стеной камыша в потаенных заводях он держал наготове полдюжины быстроходных многовесельных лодок для купцов.

У себя лодочник Баяна не оставил, отвел к гузам.

Глава семейства был средних лет. Он имел трех жен и много детей.

– Этот отрок до прибытия купеческого каравана – твой сын, – сказал грек-лодочник и поднес суровому гузу богатый кафтан, а трем женщинам по куску ткани.

Глава семейства тотчас снял шубу, содрал с себя лохмотья истлевшей рубахи и надел кафтан на голое тело. Женщины последовали примеру своего повелителя. Нисколько не смущаясь лодочника, Баяна, детей, сбросили старые платья и, совершенно обнаженные, принялись примерять материи, радуясь яркому цвету, узорам, длине и ширине кусков.

– Я его усыновлю! – объявил глава семейства, разглядывая то новый кафтан, то Баяна… Женщины, накинув на плечи свои будущие платья, принесли из другой юрты сундук. Застелили сундук небольшим ковриком с узором из бараньих витых рогов. Узор кучкорак был священным оберегом семьи, баран – животное магическое, гроза злых духов.

Старшая из жен, открыв груди, села на сундук, и Баяну было сказано:

– Трижды сожми зубами сосок твоей молочной матери.

– Исполни, что хотят от тебя, – сказал Баяну лодочник.

Баян повиновался.

В честь нового сына глава семейства устроил пир.

Женщины привели белую овцу, тщательно вымыли горячей водой. После этого хозяин связал ей ноги, затащил на крышу юрты и, пропев заклинание, перерезал животному горло.

– Теперь даже всемогущее зло не посмеет приблизиться к моим юртам, к моим детям, к моему скоту, – объявил новый отец Баяна, угощая соседа-лодочника пьянящим напитком из молока кобылиц.

Так у Баяна нежданно-негаданно появилось полдюжины братьев и полдюжины сестер.

Дни потекли за днями. Недели две Баяна из юрты не выпускали. Потом ему позволили с малыми ребятами пасти коз. Стадо было небольшое, голов тридцать, но козами дорожили, из их пуха женщины вязали платки на продажу греческим купцам.

Кормилось семейство скудно. Дети получали две лепешки на день, одну мальчикам, одну девочкам. Мальчики съедали свою долю тотчас и тоскливо ожидали вечера. Вечером отец резал барана, и семейство наедалось до отвала.

Хлебали жирный суп в очередь из одного котла. Из того же котла хватали руками мясо. Радовались костям и мослам, дробили, высасывая сладкий мозг.

Баяну давали лепешку на одного. Половину он тотчас отдавал братьям. Вторую половину тоже делил надвое: одну часть съедал, другую дарил молочной матери.

Однажды грянул снегопад. Семейство сбилось в юрте, у круглого очага.

В очаге сжигали несколько кизяков, накрывали очаг кожухом. Ноги под кожух, в теплынь – на весь день, на всю ночь благодать.

Начиналось общее битье вшей. Рубахи и платья долой – и зубами по швам.

Тепло размаривало. Женщины рассказывали сказки, глава семейства мастерил из ремней сбрую или шил обувь.

А снегопад не унимался, северный ветер пригнал буран.

Жизнь в юрте поскучнела. Теперь на день выдавали четыре лепешки: одну детям, одну женщинам, одну хозяину и одну Баяну. Лепешка стала единственной едой. Буран угнал овец в степь. Их теперь не скоро найдешь.

На лепешку Баяна дети смотрели, сглатывая голодную слюну.

Баян, как всегда, переломил свою лепешку, протянул половину братьям, но отец отнял и съел сам. Показывая Баяну, каким твердым должен быть мужчина.

Долго было тихо в юрте. На разные голоса урчали голодные детские животы, женщины притворялись дремлющими.

– Э-э! – хлопнул по кожуху глава семейства.

Встал, оделся, обулся. Ушел в козий загон.

Вернулся, волоча освежеванную тушу. В юрту словно стая ласточек ворвалась: радостный писк, суета.

И вот уже братцы и сестры Баяна валялись на кошмах с раздутыми от сытости животами, хвастали друг перед дружкой громкостью отрыжки.

Женщины устроили себе мытье волос, а подобревший глава семейства взял кобыз, играл и пел.

Баяна поразил сказ про белую лебедь.

Славный храбрец увидел однажды, как опустились на берегу озера три белые лебеди. Сбросили с себя перья, обернулись девами и принялись купаться.

Украл юноша перья младшей, самой прекрасной девицы. Стала она ему женой.

Жил счастливцем двадцать и один год. Родила дева-лебедь своему ненаглядному храбрецу девять сыновей да девять дочерей.

Вот в один из дней спрашивает мужа: «А где у тебя спрятаны мои перья?»

«Да в переметной суме», – показал и забыл о разговоре по простоте.

Поехал он вскоре с соколом на охоту. Вернулся: нет жены. Смотрит, а переметная сума, где хранились лебяжьи перья, пустая. Улетела вольная птица.

Младшая жена, растроганная горькой песней, заплакала. Утирала слезы концом подола, обнажая срам.

Баян отвернулся, и его новый отец увидел это.

– Не стыдись сего места у женщины! – сказал он строго. – Из него вышли твои отец и мать и твой народ. Женщины гузов не прячут это от чужих глаз.

Но кто посмеет, кроме мужа, тронуть фарадж, тогда – страшная смерть.

Слушал Баян и удивлялся: дикий народ гузы, уж такой дикий, но песни-то какие поет!

А все-таки конец лебединого сказа не пришелся Баяну по сердцу. Уж до того безнадежно, как головой в омут.

Бой барабанов

Пришла пора зимобора. Солнце согрело бесснежную землю, но трава вымерзла до корней, и земля была пустая, бесцветная. Люди молили богов о дожде, а грянули снегопады. Зима спохватилась, вытряхивала одну перину за другой, погребая под ледяным пухом веси и даже города.

Но как ни был могуч дых Севера, весна своим сильным месяцем не поступилась, принесла тучи, да такие тяжелые, что между небом и землею уж не сосна, не дуб, а вишня едва помещалась. Потоки небесные сливались с потоками земными: нежданные снега не устояли, растеклись. Впрочем, и нашествие туч промчалось за единые сутки. Напоенная водами земля закуталась в непроглядные туманы, и когда однажды поутру люди пробудились, то все долгое серое безобразие исчезло, и земля сплошь была золотая от одуванчиков, от края до края.

Хазары двинулись на кочевку. Белая Вежа преобразилась, наполнилась народом. Выборы нового кагана были назначены на ияр, во дни второй Пасхи.

Каган-бек Арпад от нового кагана желал благословения на небывалый по размаху истребительный набег на Русь. Вот почему в Белую Вежу были собраны все подвластные Хазарии князья, ханы, ябгу, ильки и прочая, прочая власть с войсками, с запасными лошадьми.

Множество людей и лошадей нужно было прокормить, разместить на пастбищах. Всем угодить, всех приветить. Но известие, которое освобождало Арпада от этих хлопот, все-таки потрясло: князь Святослав шел на Белую Вежу.

Самое страшное – то был не слух, не весточка лазутчика: прискакал гонец киевского князя и, вежливо поклонясь, сказал грубо:

– Тебе, кагану, от князя. Князь повелел молвить: «Идут на вы».

От тех слов мурашки забегали по крутой, как у зубра, спине каган-бека. Не нашелся что и ответить дерзновенному безумцу, промолчал, зато перед своими вассалами говорил пространно:

– Бог посылает нам русичей на заклание. Уже скоро, очень скоро мы прольем много крови! Се будет жертва Ведущему нас путями неизреченными. От моих тайных людей я знаю: Святослав взял с собой своего старшего сына. Ребенка. Кровью сего отрока будет наполнена священная чаша. Да благословит Хазарию на Небесах каган Иосиф.

Смотр войску Арпад устроил перед свежей, но невидимой могилой кагана.

Сам начал величавое бесконечное шествие. Где могила, точно никто теперь уже не знал. Река, возвращенная в свое истинное русло, сокрыла тайну на все времена человеческие.

Каган-бек подъехал на коне к излучине, спешился и повел коня в поводу и шел вдоль реки и по степи, покуда излучина стала невидима. И проехали за Арпадом, и прошли пешком витязи – дворцовая стража Иосифа. Богатырь к богатырю, все в иссиня-черных кольчугах, в иссиня-черных шлемах. Будто саму тьму пронесли. Еще чернее, туча тучей, проследовали арсы, отборная наемная рать. Прошли белые хазары, в посеребренных кольчугах, за белыми – карахазары, одетые в панцири. А далее потоком – булгары, буртасы, гузы, дагестанцы и совсем дикие: в рысьих малахаях, в волчьих шубах, безумно отважное племя поклоняющихся журавлям, лесные люди, где каждый воин носил на груди своего верховного бога – вырезанный из дерева мужской детородный член; отряды безбровых и безбородых, отряды бритоголовых бородатых, а также безбородых с женскими косицами на затылке.