Степан Злобин - По обрывистому пути Страница 48

Они шли по Большой Никитской, которая была не по времени оживленной: кучками двигался народ в обе стороны — к Моховой и обратно — студенты, мастеровые, какие-то женщины.

— Ну что там, коллеги? — спросил Мишка-медик группу встречных студентов.

— Возмутительно! Загнали в Манеж и не кормят. Там сотен пять лошадей, полк солдат, воздух спёртый… Двоих студентов оттуда сейчас повезли в санитарной кapeтe… Впрочем, они там, в Манеже, бодрятся, кричат, поют песни… Войска прибывают, и народу вокруг прибавляется, — говорили наперебой студенты. — Мы только до Кудринки, в извозчичью чайную, погреться чайком да назад! Возможно, что будет драка…

— И будет! — подал голос прохожий мастеровой, который, задержавшись, прислушался.

— Я, собственно, господин, не с вами! — огрызнулся один из студентов.

— Вот и видать, что ты «господин»! Оттого и дурак! — отрезал мастеровой и пошёл своей дорогой.

— А слыхали, что в Питере? — доносились обрывки фраз случайных прохожих.

Большая Никитская возле университета была забита толпой, которая находилась все время в каком-то беспорядочном бродильном движении: кто-то старался пробраться назад — на Никитскую, кто-торвался вперёд — к Манежу. Аночка и ее спутники долго искали попутное течение в этой толще людей, чтобы продвинуться ближе к центру событий. Их мяла и «тискала инертная масса плеч, локтей, животов.

— Пропустите, коллеги! Господа!..

— Ну, куда, ну, куда вы, девчонки?! Нагаек не нюхали? Думаешь, сладки? Стояли бы тут…

— Поднажмем, коллеги!

— Да это студенты, пустите их, братцы. К своим пробираются.

— И этим ещё под арест захотелось? — с ехидцей сказал кто-то.

— Своих выручать скопляются. Дай им проход, не дури. Как вот двину! — раздавались в толпе отдельные голоса.

Аночка забыла в этот миг, что днем она возмутительно пропустила сходку, забыла свой стыд за случившееся в комнате Геннадия. Она теперь жила с этой толпой, чувствовала себя частью этого студенчества, к которому слышала уважение и сочувствие в простых, грубых возгласах незнакомых людей. «Выручать своих» — это значило бороться за общее дело, в том числе — за Володю и за его свободу…

— Пропустите студентов, ребята! — сочувственно говорили в толпе рабочих и обывателей.

И вот Аночка увидала Манеж! На морозной площади обширный бивак полицейских, солдат, казаков, похоже на какую-то батальную картину: всадники, конские крупы. У самой решетки Александровского сада горят костры, и возле них тоже военные. К тротуарам прижата конной полицией толпа студентов и мастеровых. В толпе передают подробности «манежного сидения» нескольких сот студентов-узников, которых между шпалерами, конной и пешей полиции прогнали в Манеж прямо со сходки, захватив их в воротах университета.

— Эх, фараоны! Чего издеваетесь над молодежью? — слышится из толпы. — Запугать хотите?! Не запугаете, молодых!

— Отворяйте ворота, пустите студентов, а то мы и сами отворим! — гаркнул громовой голос.

— Вас бы туда с полицмейстером вместе загнать! — кричат полицейским женщины.

По той стороне Манежа, возле костров, люди стоят спокойно, видно, как курят и сплевывают в огонь, греют руки, — должно быть, смеются, шутят. И это спокойствие солдат и полиции еще больше раздражает толпу. Как будто их не касается, что тысячи разных людей собрались сюда, возмущенные выходкою начальства. В толпе накипает злость. Полиция не отвечает на самые обидные вызовы. Как вдруг из Манежа через разбитые окна послышалось пение:

Отречёмся от старого мира,Отряхнём его прах с наших ног!..

Толпа на улице подхватила пение. Нет, не смеет полиция против такой толпы возмущенных людей! Боится полиция!.. С Никитской и с тротуаров толпа медленно двинулась на дорогу, наступая в сторону полицейских костров.

— Господа, прошу, отойдите на тротуар! Прошу, отойдите! — испуганным тоненьким голоском крикнул коротенький, толстенький полицейский пристав, как будто собравшись всех так удержать.

— Не проси, не уйдём всё равно! — огрызнулся мастеровой.

— Нехорошо, господин! Я вам вежливо говорю, не «тычу», — урезонивал пристав.

— Мы знаем ваш вежливый разговор, не по разу слыхали! — крикнула рослая женщина и шагнула на пристава.

Он отступил.

Вокруг засмеялись зло, ядовито.

Вставай, подымайся, рабочий народ!Иди на борьбу, люд голодный!.. —

слышалось уже с разных сторон.

Толпа осмелела и решительно наступала к Манежу.

— Осади! — заорал конный городовой, проезжая по краю дороги и тесня толпу конским крупом обратно на тротуар. Но толпа окружила его, стиснула. Кто-то схватил под уздцы лошадь и потащил глубже в толпу, к самой университетской стене.

— Тяни с седла фараона!

Кто-то свистнул. Лошадь взвилась на дыбы. Но её ухватили крепче.

— Тпру, стой!

— Людей потопчешь — башку свернём! — пригрозили незадачливому кавалеристу окружающие.

— Да вы же сами меня, господа, не пускаете, а лошадь — скотина пугливая, Пропустите назад.

— Братцы! Пустить фараона на волю?!

— В плен взяли, да вместе с конем! — потешались в толпе.

— Коня цыганам продать, а фараона — чертям!

— А чёрти их даром берут. Они за него гроша не заплатят!

Несколько конников, наконец поняв, что случилось, подскакали к толпе на выручку своего.

— Осади! Осади, пропусти! — кричали они, наступая.

В них полетели снежки.

— Ура-а! — крикнул кто-то, схватив под уздцы лошадь второго городового. — В плен их, братцы!

Подскакал конный пристав.

— Разойдись! — грозно выкрикнул он.

— Бла-бла-бла! Как индюк, разорался! — дразнили его из толпы. — Вот хотим и стоим.

— Отпустите студентов! — настойчиво требовал громкий голос.

— Братцы, к воротам. Освободим коллег! Ур-ра-а! — крикнули в стороне от Аночки на всю улицу, и вдруг вся толпа всколыхнулась, прорвала цепь взявшихся за руки городовых и побежала к Манежу.

— Ура-а! — закричали в толпе.

— Ур-ра-ара-а! — подхватила тысяча голосов, ободряя себя и нагоняя страх на противника.

Аночку понесло толпой к самим воротам Манежа.

— Ломай ворота! — крикнули какие-то решительные и смелые люди, но не студенты, скорее рабочие. — Ребята, давай-ка чего-нибудь в руки — топор или ломик!..

Все позабыли в этот момент, что кроме студентов в Манеже солдаты с винтовками, что их могут встретить штыки и пули. Они не думали о казацких нагайках и шашках.

— Господа, отойдите прочь! — повелительно крикнул вблизи ворот тоненький голосок.

Все узнали по голосу того смешного, нестрашного полицейского пристава.

— Пошел-ка ты к черту! Ломай!

Уже чем-то стучали в ворота Манежа.

Десяток городовых кинулись на отважных, но тотчас были оттерты густою толпой. Удары в ворота гремели с нетерпеливым ожесточением.

— Бей фараонов! — кричали с той стороны, где наседала полиция. — Пусть неповадно им будет. По мордам бей чем попало!

— Давай, давай, навались! Подаются! — слышались голоса от ворот.

И вдруг пронеслось в толпе:

— Казаки!

— Солдаты!

Раздался барабанный бой, заливисто заиграла какой-то сигнал военная труба… Кто-то испуганно ахнул. Послышался панический, пронзительный визг.

Аночка не видала из толпы ни казаков, ни солдат, но толпа со всех сторон тесно сжала ее и повлекла, почти поднимая с земли, поворачивая лицом то в одну, то в другую сторону. Она потеряла своих спутников.

— Затолкали совсем девчонку!.. Держись на ногах-то, не падай, затопчут, как на Ходынке! — дружелюбно крикнул с ней рядом тот самый могучий голос, который требовал лома и топора. Кто-то крепко схватил её за плечи и поставил твёрже.

— Освободим студентов! Бей фараонов! — неожиданно для себя закричала вместе с другими Аночка.

Однако толпа уже больше не наступала; она от кого-то опять попятилась, и снова Аночку чуть не сбили с ног.

И вдруг она увидала совсем близко перед собой плотные ряды полицейских, которые наступали, выхватывая на выбор отдельных людей, толкая, передавая их за кольцо полиции. Цепкие руки городового схватили ее за платок, завязанный на груди.

— Будешь, дрянь такая, орать! — прохрипел ей в лицо городовой.

— Пусти! — грянул рядом уже знакомый Аночке густой и могучий голос. И тяжелый, огромный кулак из-за Аночкиной спины обрушился на голову городового. Полетела под ноги его шапка.

Аночка в страхе закрыла глаза.

Её кто-то тащил, тянул, дергал, туда и сюда. Шубка трещала по швам, вокруг раздавалось сопение, удары… Кричали: «Держись! Не давай! Отобьем!.. Навались!.. Бей их крепче!..» Ей казалось, что это длилось не менее часа. Раза два кто-то локтем толкнул ее в грудь, раза два ударили по голове. Ноги подкашивались, но она не заплакала…