Сергей Зарубин - Трубка снайпера Страница 5

До немца было метров триста. Мушка четко всплыла в прорези прицельной рамки, легла своей плоскостью на спину уходившего человека, чуть дрогнула, поднялась выше, и, наполовину закрыв голову, замерла. Первый выстрел по человеку показался страшно громким и сильным. Немец откинулся назад и тяжело рухнул.

Номоконов постоял, прислушался, а потом подкрался к чело­веку, лежавшему с раскинутыми руками на поляне.

Откатившаяся к дереву железная каска, карабин с выщерблен­ным прикладом… Лоснящийся кожаный подсумок, туго набитый сверкающими желтыми патронами… Номоконов снял подсумок с пояса убитого и примерил немецкие патроны к своей винтовке. Они не подходили. Ударом о дерево Номоконов сломал карабин, отбросил прочь и двинулся дальше.

Он шел по-прежнему крадучись и что-то бормотал вслух, ше­велил губами. Вечерело. Часто стали встречаться поляны и не­большие рощи. Все сильней слышалась артиллерийская пальба. С опушки, в просвете между деревьями, Номоконов увидел, наконец, стоянку врага. Взору открылась широкая пойма реки с островками леса и кустарника. На бугре, возле старой траншеи с поваленным проволочным заграждением, стояли танки и автомашины. От­куда-то издалека, наверное с холмов, синевших на горизонте, били орудия. Возле реки, где виднелся разрушенный деревян­ный мост, изредка вскипали большие грязные фонтаны, но танки стояли в ряд – приземистые, хищные, мрачно поблескивающие в лу­чах вечернего солнца. Горели костры, возле них копошились люди.

Эти люди были и на песчаном берегу небольшого озера. В ру­башках с засученными рукавами, в нижнем белье немецкие солдаты играли в мяч, стирали, загорали на солнце. Долго смотрел на них Номоконов. Дым висел над далекой деревенькой. Виднелись лодки, заплывшие в камыши, цепочки людей, растекавшиеся по берегу.

Когда догорало зарево заката, он под шум редкого артогня снова выстрелил: до зуда в руках захотелось ударить пулей гитлеровца, ко­торый, собирая хворост, вдруг устроился с расстегнутыми штана­ми на пне. Номоконов посмотрел на человека, кувыркнувшегося вниз головой, передернул затвор, выбросил дымящуюся гильзу и, скрываясь за ветвями, тихо пошел обратно, в глубь леса. В сгущав­шихся сумерках только псы могли бы найти человека из тайги. Номоконов видел: среди людей, по-хозяйски расположившихся в зеленой долине, не было собачьей своры.

Ночь была неспокойной. Несколько раз слышался треск вет­вей, чьи-то шаги, приглушенный русский говор. Часто возникала беспорядочная стрельба, и трепетный свет ракет освещал верхуш­ки деревьев. Окликал Номоконов тех, кто пробирался во мраке ночи через лесные заросли, но они щелкали затворами, шарахались в стороны, исчезали. Усталый, обеспокоенный, прикорнул солдат под кустом развесистой ольхи, забылся тревожным сном.

ПЕРВЫЕ ТОЧКИ НА ТРУБКЕ

Рано утром Номоконов опять увидел человека. Без фуражки, со всклоченными волосами, он прятался за деревьями, часто оста­навливался и прислушивался. На рукаве рваной гимнастерки, зап­равленной в синие командирские брюки, виднелась звездочка. Номоконов пропустил его мимо себя и вышел из укрытия.

– Эй, – тихо окликнул он.

Человек оглянулся и выхватил из кармана гранату:

– Не подходи!

– Чего шумишь? – сказал Номоконов. – Оружие, парень, убери, меня не пугай. Давно мог завалить тебя.

Не снимая с плеча винтовки, солдат подошел к человеку с гранатой в руке:

– Здравствуй!

– Кто таков? – строго спросил незнакомец, не отвечая на приветствие.

– Номоконов.

– Узбек, татарин?

– Тунгусом из рода хамнеганов называюсь, – присел солдат на валежину. – Стало быть, сибирский.

– Из какой части?

– А вот бумага, гляди, – показал Номоконов документ. – Я в больнице костыли делал, с докторами и отступал. Бросили меня в лесу люди, немцу пошли кланяться. Один остался.

– Что делаешь здесь?

– Вчера подошел сюда, ночевал. Так понял, что надо все кру­гом поглядеть. Ночью многих останавливал, а вот не признали меня, не послушались, ушли. Стрельба случалась. Такие, как ты, пропали, поди?

– Почему?

– Речка здесь, глубоко. Напролом не пройдешь.

– У вас хлеб есть? – спросил человек и устало присел рядом. –Я – свой, старший политрук Ермаков… Три дня ничего не ел.

– Вот видишь, политрук, – встал Номоконов. – Совсем слабый, а грозишь. Тихо надо здесь, зверье кругом. Мясо есть у меня, спич­ки, табак.

– Костра не разводите, – сказал Ермаков.

– Не пугайся. Лежи, отдыхай, – показал Номоконов на брус­ничник. – Жарить в стороне буду, а потом сюда явлюсь. Дождешься?

Подумал Ермаков, рукавом гимнастерки вытер вспотевшее лицо, пристально посмотрел в спокойные глаза незнакомца, еще раз окинул недоверчивым взглядом пожилого солдата со звериной шкуркой и берестяными коробками на ремне:

– Идите.

Часа через два Номоконов, с кусками жареного мяса в бе­рестяной коробке, подошел к брусничнику и покачал головой. Ши­роко раскинув руки и ноги, строгий командир спал. На траве валя­лась откатившаяся граната со вставленным запалом. До вечера сидел Номоконов рядом со спавшим – чутко прислушивался, не шевелился, не кашлял, а потом разбудил его:

– Теперь вставай, политрук. Чего-то шумят немцы, стреляют. Али отдохнули – снова поднялись, али наши потревожили.

Наскоро ели несоленое мясо, тихо разговаривали.

– В армии служили раньше, воевали? – спросил Ермаков.

– Нет, не пришлось. Тогда, в двадцатых годах, не нашли меня в тайге. Белые не видели, и наши не взяли. Все время кочевал. Не от войны убегал – жизнь заставляла. А когда вышел из тайги на поселение, уже ненужным оказался армии, пожилым.

– Вы охотились в тайге?

– Охотился. Все время зверя бил.

– А на фронте? Костыли взялись делать… – покачал головой Ермаков.

– Сам не просился, – махнул рукой солдат. – Сперва голову лечили доктора, вот здесь… А потом заставили. Все время велят, никто не слушает. Винтовку не давали… Вот сюда, в книжку гля­дят командиры, в бумагу. Плотником я перед войной сделался, недавно. Вот и пишут теперь.

– Эх, зверобой, – покачал головой Ермаков. – Не своим делом занимаетесь. Ну, ничего, все встанет на место… Давайте думать, как до своих добраться.

Покурили командир и солдат, посовещались, поползли впе­ред, в разведку. Осмотрев долину, двинулись вправо. Политрук сказал, что «гады еще не расползлись по берегам, и надо обойти их танковый клин». Номоконов вышел вперед. Присматриваясь к скупым, расчетливым движениям спутника, замиравшего у дере­вьев, сливавшегося с кустами ивняка, старший политрук повесе­лел. Маленький человек, крепко державший в загорелых руках винтовку, только что сказал, что проведет его по лесу «хоть до сибирских мест», но велел все делать так, как он.

– А возле воды сам думай, – просто сказал он. – Мы в лесу через лед за зверем ходим, а летом зачем? Однако худой закон был у моего народа – не велели старики в воду лезть. Места много в тайге, стороной я ходил, не научился плыть.

Было у Номоконова и «понятие» к воде. Километрах в пяти от шоссейной дороги, на пустынном месте, он показал кивком голо­вы на свежееотесанные бревна, валявшиеся возле самого берега. Ермаков все понял и, подумав, велел остановиться. Долго наблюда­ли, а ночью поползли к берегу. Таскали бревна к реке, вязали их ремнями и прутьями, а потом уселись на хлипкое сооружение и поплыли. Гребли шестом, прикладом винтовки, едва не напоро­лись на моторную лодку с немецкими солдатами. К рассвету были далеко от долины, в густом ельнике. Сильно забилось сердце Номоконова, когда в ложбинке, в которую они сползли, послыша­лась русская речь.

– Свои! – громко предупредил Ермаков. Здесь, в лесной лож­бинке, навсегда и расстался Номоконов со спутником. Подошел какой-то командир, посмотрел у Ермакова документы, знаком показал, чтобы тот шел вправо. Политрук протянул Номоконову руку и сказал:

– У меня очень важные дела, Семен Данилович. Наверное, расстанемся и не увидимся. За мясо и табак – спасибо.

–Тебе спасибо, политрук. Мне товарищ нужен был, помощник. А теперь ничего…

– Не делайте больше костылей, – строго сказал Ермаков. –Объясняйте командирам, говорите, требуйте. Вы – зверобой! По­нимаете?

Подошел маленький солдат в большущих ботинках, вежливо взял из рук Номоконова винтовку: –Двигай!

– Куда?

– На проверку, батя. Разные люди к нам приходят. Оглянулся Номоконов на Ермакова, которого уводили в другую

сторону, и сам себе сказал:

– Крепкий, видать, человек, а только мимо прошел.

Проверка происходила в землянке, километрах в пяти от пере­днего края. Молодой командир с кубиками в петлицах подозритель­но рассматривал шкурку барсука, курительную трубку, капсулу с домашним адресом солдата, документы умершего майора. Номоко­нов объяснял, а уполномоченный Особого отдела хмурился.

Волнуясь, солдат сказал, что напрасно сержант Попов испу­гался и, как видно по всему, убежал с войны. Опасны у немцев машины, а сами они – обыкновенные, очень глупые на пулю люди. Надо не подпускать немцев к машинам, убивать их на дорогах, в лесу, на улицах, стрелять в них с деревьев, с чердаков. Тогда они наверняка остановятся и побегут обратно. Но командира с кубика­ми в петлицах нисколько не заинтересовало это. Он стал расспра­шивать, откуда приехал на войну Номоконов, где воевал, что делал в госпитале, как умирал раненый комиссар Сергеев, где он похоронен и «не агитировал ли сержант Попов санитаров, чтобы всем от­делением перебежать к немцам?».