Георгий Марков - Старый тракт (сборник) Страница 5

— «Русаков Павел Евсеевич, майор», — прочитал Иван Егорыч, и вспомнился ему один из самых незаурядных людей, которые встречались на жизненном пути. Павел Евсеевич вышел из батрацкой семьи, сам испытал эту долю. Четырнадцатилетним мальчишкой оказался в партизанском отряде. Шестнадцати лет вступил в партию. Был организатором нескольких колхозов. А когда в Тепловском районе возникла МТС, Русаков стал ее директором. К сожалению, до конца своей жизни Павел Евсеевич оставался малограмотным, но, обладая недюжинным умом и энергией, которой хватило бы на десятерых, он столько вложил усилий в строительство колхозов, что не зря один из них носит теперь имя Русакова. Носит заслуженно. Иван Егорыч решительно поддержал желание земляков Русакова, когда они обратились с этим предложением в райком.

— «Копылов Владимир Михайлович, старший лейтенант», — прошептал Иван Егорыч и встал, с минуту вглядываясь в чугунные буквы… Володя Копылов был закадычным другом Ивана Егорыча. Вместе провели они юность, вместе ушли на фронт. Володя был замполитом в батальоне, которым командовал Иван Егорыч. Он погиб в бою за месяц до окончания войны. Умирая на руках комбата, Копылов попросил друга не забыть его дочку Нинку, оставшуюся после смерти жены сиротой. Копылов перед войной работал агрономом в колхозе, заочно окончил Тимирязевскую сельскохозяйственную академию…

Иван Егорыч выполнил наказ друга. После смерти матери Нинка жила у чужих людей, нянчила их детишек. Он разыскал Нинку совсем в другой деревне, привез домой. Зинаида приняла ее как родную дочь. До девятого класса Витя — собственный сын Крыловых — и Нина росли как брат и сестра, а потом возникла между ними ужасная неприязнь, нетерпимость к поступкам и словам друг друга. Как ни старались примирить Крыловы детей, ничего не получалось. Только когда Нина уехала в мединститут, а Виктор поступил в военное училище, все объяснилось. Под прикрытием несовместимости разгоралась между ними любовь.

Никогда не забудет Иван Егорыч тот день, когда из Томска пришла в Тепловское телеграмма, которая потрясла их с Зинаидой своей неожиданностью. «Милые мои мама и папка, сегодня мы с Ниной расписались в загсе и стали мужем и женой. Мы оба счастливы до конца наших дней. Оказывается, дома мы не враждовали, а любили друг друга. Такая уж она, плутовка любовь, может выбрасывать и такие фортели. Приедем в отпуск вместе. Виктор».

Вспоминая сейчас обо всем этом, Иван Егорыч сорвал ромашку с ослепительно белыми лепестками, подошел к плите и положил цветок на буквы, образовавшие фамилию друга.

«А что мне посоветовал бы Володя? — подумал Иван Егорыч и сам же ответил себе: — Мечтал он на родную землю вернуться, намеревался рекордные урожаи собирать. Сказал бы мне, по своей привычке заглядывая в глаза: “Умрешь там с тоски, Ваня. Пол-Европы с тобой прошагали. А видел землю краше нашей, тепловской?”».

Иван Егорыч не спеша вернулся на скамейку. И снова глаза его заскользили по чугунным листам этой книги вечной памяти.

— «Сахарова Клавдия Васильевна, военврач 3-го ранга», — прочитал Иван Егорыч, и вдруг, будто поднявшись из небытия, возникла перед его взором, как живая, Клавдия, Клава, Клавдюшка, Клашенька Сахарова. Она была сверстницей Зинаиды, и подругой, и вместе с тем соперницей. Она любила его, Ивана, Ваню, Ванечку, Ванюшку.

И он ее любил. И все их друзья и товарищи считали, что вопрос об их женитьбе ясный — они женятся непременно.

Внешне Зинаида уступала Клавдии: Клавдия была высокая, стройная, голубоглазая, со степенной походкой и скупыми и выразительными жестами: не женщина — царица. А Зинаида — во всем противоположность Клавдии: рост средний, худенькая, торопливая, говорила, как из пулемета строчила. Единственное, что все признавали за ней, — глаза. С чем ни сравни, все равно будет в точку. Как озера? Походят. Как электрические фонари? Тоже. А цвет ее глаз был до поразительности переменчивым: густо-серые, холодные — смотрит, как ножом режет; то зеленые, задорные, буйные — веселье через край хлещет. Не хочешь, да улыбнешься.

И характеры у этих женщин, любивших Ивана Егорыча, не совпадали. При всей своей внешней торопливости Зинаида никогда и ни в чем не спешила. Решения она взвешивала, говорила только то, что хорошо обдумала, и в суждениях ее была неотразимая логика. Возможно, именно в силу этих качеств характера развернулся в ней талант педагога, и отдала она этой профессии почти сорок лет жизни, скончавшись на ответственном и беспокойном посту директора средней школы.

А Клавдия носила душу порывистую, была натурой увлекающейся и часто, сделав что-то, потом спохватывалась и казнила себя до нового, столь же мало обдуманного поступка.

Дав слово Ивану Егорычу после окончания третьего курса выйти за него замуж, Клавдия уже на втором курсе увлеклась весьма пожилым доцентом, развела его с прежней женой, а Ивану Егорычу прислала письмо: «Ваня, дура я набитая! Выхожу замуж за человека на двадцать лет старше себя. Чувствую, что, порывая с тобой, теряю свое счастье, а что могу сделать? Остановить себя не в силах. Прости меня и, по возможности, не считай подлой».

Прошло три года, и вдруг Клавдия объявилась в Тепловском. Она приехала сюда на постоянную работу в районную больницу, навсегда покинув своего доцента. Встретив Ивана Егорыча, женившегося уже на Зинаиде, Клавдия сказала, что любит его еще больше.

— Оставь, Клаша, эти игрушки. Я женат и амуры разводить с тобой не собираюсь, — сказал тогда Иван Егорыч.

— И я не собираюсь, Ваня. Я буду любить тебя со стороны. Это-то можно?

— Считай, как хочешь.

И ведь любила она Ивана Егорыча. Любила! Уж как у нее это получалось, никто об этом не знал. Знала лишь Зинаида, вернее, догадывалась, хотя никогда не высказывала этого Ивану Егорычу, не видя ни малейшего повода для такого разговора. Но скрывать правды не стоит — повода Клавдия не давала, однако бдительность от этого у Зинаиды не ослабевала. Она то и дело поглядывала в сторону Клавдии, зная характер той: может такое отколоть, что только руками разведешь!

И вот началась война. Клавдия, как врач, была на военном учете. В первый же день мобилизации она потребовала от военкомата призвать ее в армию. Ее призвали.

С самого начала их воинской службы они были с Иваном Егорычем в одной дивизии. В зимнюю стужу сорок первого года дивизия вступила в кровопролитные бои на Волоколамском направлении.

Иван Егорыч командовал взводом. Клавдия была назначена начальником эвакопункта одного из полков. О встречах, разумеется, и думать было нечего. Но оба они не переставали интересоваться друг другом, пересылали приветы, пользуясь оказиями, порой возникавшими самым неожиданным и странным образом.

Однажды Иван Егорыч прочитал в дивизионной газете заметку о героизме врачей и санитаров эвакопункта, попавших в окружение. Скупо сообщалось: «Советские военные медики под командованием военврача 3-го ранга Сахаровой сражались с гитлеровцами до последнего патрона, они геройски погибли все до одного, но в плен врагу не сдались».

К моменту гибели Клавдии многие уже товарищи Ивана Егорыча пали в бою, но ничья смерть не образовала в его душе такую кровоточащую рану. «Значит, и мне суждено погибнуть вслед за Клавой», — почему-то решил Иван Егорыч. Но это было лишь отзвуком его страдания, не больше.

— Вечная память тебе, Клава, — прошептал Иван Егорыч и перевел свой медленный взгляд на другие строки.

— «Недоспасов Николай Ефимович, сержант», — читал вслух Иван Егорыч и про себя вспоминал: «Помню, помню, тракторист из колхоза “Комсомолец”, хороший мужик был, работящий, одним из первых в районе трактор освоил. Он ехал по деревне, а за ним бежали с криком ребятишки, старухи и старики прижимались к своим завалинкам».

— «Неумелов Савва Кондратьевич, солдат», — снова вслух прочитал Иван Егорыч и подумал: «И этого помню. Бригадиром был в колхозе “Новая жизнь”. Хорошие льны на своих полях выращивал… А фамилия у него несправедливая… Неумелов… Какой там Неумелов?! Мастер! Отличный мастер! И в армии не последним был — снайпер. Лихо было от него гитлеровцам… Помнится, погиб от минометного огня при обстреле наших позиций…»

— «Портнов Сергей Григорьевич, старшина», — продолжал читать Иван Егорыч. «Учитель из Сосновки, увлекался радиотехникой, — вспоминал Иван Егорыч. — Первым в районе сделал радиоприемник, созвал односельчан слушать радиопередачу. Никто, конечно, не верил, что можно услышать голос из города, до которого тысячи километров. Народ все-таки собрался у школы. Многие были убеждены, что учитель будет посрамлен. Вот вынесли стол, поставили на него ящик с какими-то замысловатыми катушками, обмотанными проволокой. Учитель залез на крышу школы, поднял на ней шест с проводом, потом сошел наземь, прикоснулся к ящику. В нем что-то захрипело, защелкало, и вдруг раздался громкий, отчетливый голос: “Внимание, говорит Москва, передачи ведет радиостанция имени Коминтерна”.