Галина Серебрякова - Юность Маркса Страница 50

Сток не унимался:

— Это так и не так. Я тоже нищий. Однако за кусок хлеба меня никто не купил. У нас не только пузо, у нас и мозги есть, — тебе ли не знать? К чему тогда твое воззвание к крестьянам?

— Хочешь знать правду? — Бюхнер встал и вплотную подошел к Стоку. Лицо его было безжизненно-бледно. — Воззвание послужило барометром революции. Им я хотел определить настроение крестьян. Ведь подлинный народ — они. Они многочисленнее всех иных сословий, более всех голодны и унижены. И вот теперь, когда я знаю, что крестьяне относили прокламации в полицию, а патриоты высказывались против нас, я говорю, что похоронил надежду на скорую перемену к лучшему.

4

Минна Иэгле приехала в сумерки. Она привезла с собой уверенное спокойствие и заботы.

Не дожидаясь Георга, который читал в это время лекцию в университете, Минна в сопровождении госпожи Цендер прошла в его комнату.

— Вы позволите? — вежливо спросила пасторская дочка и, получив согласие хозяйки, принялась переставлять мебель.

Она вытащила из алькова кровать, объяснив, что жениху вредно дышать спертым воздухом, и переставила стол, заодно разложив аккуратными стопками ворох бумаг.

Уверенной хозяйкой двигалась она по комнате, перекладывала белье в шкафу, пришивала пуговицы к небрежно брошенным жилетам и плащам, разбирала книги на подоконнике. Госпожа Цендер сразу почувствовала в ней родственную, здоровую физически, цельную натуру образцовой матери и немецкой жены. Но Минна оказалась знающей, даже опытной не только в хозяйстве, кулинарии, рукоделии. Одним вопросом она неприятно поразила госпожу Цендер и чуть не испортила с ней отношений.

— Не знаете ли вы, как работают в Цюрихе революционные общества немецких изгнанников? — поинтересовалась пасторская дочка, выспросив прежде рыночные цены на мясо и овощи.

— Что вы! Как могу я знать такие вещи? У меня взрослые дети, — с достоинством ответила жена доктора и мгновенно исчезла за гардиной.

Не дождавшись жениха, Минна вернулась в пансион, где сняла комнату. Утром они встретились. Он неуклюже протянул ей букетик эдельвейсов. Вид Георга поразил девушку, но не в ее привычках было обнаруживать свои впечатления.

— Ты вполне здоров, дорогой, — сказала она, зная, что этим ободрит Георга.

Они сели возле камина, нежно заглядывали друг другу в глаза. Хозяйка пансиона, как страж морали и приличия, наблюдала за молодыми людьми из дальнего угла общей гостиной.

— Милая, теперь уж мы будем неразлучны. Столько лет я ждал этих мгновений! Теперь мы навсегда вместе.

— Да, если ты думаешь, что я уже не буду тебе помехой. Тебе захотелось отдыха. Но разве ты не должен продолжать борьбу? — Минна нежно пожала холодную руку Бюхнера.

— Я больше ничего не должен, — губы Георга задрожали, глаза помутнели, он терял власть над собой. — Довольно! Я — не нож гильотины. «Должен» — проклятое слово, которое тяготеет над человечеством. Я больше ничего не должен!

Он говорил так крикливо, что Минна вздрогнула и обернулась. Хозяйка пансиона вежливо отвернулась к окну.

— Успокойся, мой любимый! Ты ничего не обязан делать против своего желания.

Георг стих.

— Если бы я мог, милая, успокоить это остывшее, усталое сердце на твоей груди! Мы будем счастливы, правда?

— Да, конечно, — ответила Минна, думая о том, что к Георгу следует поскорее вызвать врача.

По пути к дому доктора Цендера, где в честь приезда невесты Бюхнера устраивался семейный обед, Георг не переставая говорил. Он снова был крайне возбужден.

— Недавно я писал Гуцкову, что класс бедняков может быть приведен в движение только двумя рычагами: материальной нищетой или религиозным фанатизмом. Победит та партия, которая сумеет действовать этими рычагами. Наше время требует железа и хлеба. Ну, а потом понадобится, может быть, крест, полумесяц или еще что-нибудь… Не спорь, ты не права! — закричал Георг в крайней запальчивости, заметив, что Минна хочет возразить ему.

Она замолчала и грустно отвернулась.

Георг болен. Таким раздражительным, лихорадочным он никогда не был. Какая неровная, танцующая походка, и эта непрерывная пляска пальцев! Глаза смотрят неспокойно, растерянно… Она едва сдерживала слезы. Бюхнер не умолкал:

— Нужно стремиться к созданию новой умственной жизни в народе, а отжившее современное общество послать к черту. Не я один так думаю. Этот вывод напрашивается сам собой. Современное общество — урод, вся жизнь которого сводится к попыткам разогнать ужасающую скуку. Оно должно вымереть. Это — то единственно новое, что ему суждено еще пережить.

Минна заслушалась. «Нет, он здоров. Больной мозг не может создавать такие мысли. Он только устал», — успокаивала она себя.

Но Георг, однако, был на пороге тяжкой болезни. Непомерная, возрастающая раздражительность все чаще сменялась изнеможением. Как-то после бурного спора он схватился за голову и рухнул на пол, потеряв сознание. Начался озноб, бред. Врачи определили нервную горячку. Ночи и дни сидела Минна у постели никого не узнававшего лихорадящего больного. Рядом стояла фаянсовая полоскательница с ледяной водой. В воде намокала полотняная салфетка. Покрасневшими, натруженными руками Минна выжимала ее и распрямляла на лбу Георга. Салфетка тотчас же нагревалась и быстро подсыхала. Минна проводила охлажденными кодой пальцами по пылающим, обросшим редкими волосками, опавшим щекам Георга.

— Ты не умрешь. Ты должен выздороветь. Борись с болезнью. Ты сильный. Не сдавайся! — шептала она властно и упрямо, веря в то, что может внушить ему волю к жизни.

Веки Георга были опущены. Он ничего не слышал.

— В двадцать три года безрассудно умирать. Молодость должна побороть все недуги, — говорил доктор Цендер, но с каждым днем все меньше было уверенности в его голосе.

Иногда, обессилев, Минна соглашалась уступить свое место у изголовья больного сострадательной докторше Цендер и выйти на воздух.

В прихожей она заставала Пауля, Стока и кое-кого из университетских коллег Бюхнера.

Пауль и Сток нетерпеливо ждали выздоровления Георга, чтоб доказать ему свою правоту, «встряхнуть его» и уговорить ехать во Францию.

Минне Иэгле приходилось выслушивать слова, предназначавшиеся для ее жениха.

— Я понял, — горячился Пауль, — в чем гибельная ошибка Георга, и прямо скажу ему об этом. Придя и Германию, он должен был обратиться не к крестьянам, — они темны, — а к городским рабочим.

— Снятая правда! Как я не понял этого раньше? — соглашался Сток.

Но Минна возражала:

— Вы забываете, что Георга вдохновило Гессенское восстание. Он думал, что в случае необходимости крестьяне не остановятся перед насильственным свержением монархии. К тому же крестьяне — пасынки человечества. Они несчастнее всех на земле.

— Бабёф понимал больше Бюхнера! — злился Сток.

Начинался шумный спор, который Минна внезапно обрывала:

— Может быть, к Георгу вернулось сознание…

Сбросив на сундук мантилью и капор, девушка бежала в затемненную гардинами комнату Георга и бросалась перед ним на колени.

— Открой глаза! Скажи что-нибудь! Возьми мои силы!..

Минне было мучительно тяжело, почти стыдно чувствовать себя такой здоровой рядом с мечущимся в лихорадке, исхудалым Георгом.

— Доктор Цендер! — молила она, когда положение Бюхнера было признано безнадежным. — Возьмите мою кровь, отдайте ее ему. Он умирает от слабости, он сожжен болезнью.

Цендер испуганно касался лба девушки.

— Вы бредите, дорогая! Никогда медицина не сумеет передавать кровь из одного тела в другое. Врачи — но чародеи. Кровь — жизненное начало, принадлежащее каждому отдельному индивидууму. Смешение было бы гибелью. Оно невозможно.

Девятнадцатого февраля Стока впервые впустили в комнату агонизирующего Бюхнера. У окна плакала Докторша Цендер. Минна Иэгле сидела на обычном месте, глядя на умирающего. Ее руки непроизвольно тянулись к тазику, стоящему рядом. Но ледяная вода больше была не нужна.

Доктор Цендер отвел Пауля в сторону.

— Мальчику только двадцать три года. Преступление умирать так рано и причинять такое горе родителям. Если б бедняга был швейцарцем, он, поверьте, жил бы еще лет пятьдесят. Наши дети давно не играют в революцию, и слава богу! Мне сообщили, что нервное возбуждение настигло Георга в Дармштадте. Началось оно с мании преследования. Он боялся арестов и шпиков. Вот горький пример легкомыслия и самонадеянности. Учитесь, молодой человек, до чего доводит игра с опасными игрушками вроде равенства, равноправия и…

— Умер! — прошептала Минна, закрывая лицо руками.

Пауль бросился к постели Георга.

— Эх, поэт! — сказал кому-то Сток и смахнул слезу рукавом. — Не выдержал, скрутило…