Жеральд Мессадье - Человек, ставший Богом. Воскресение Страница 51

– И намного сильнее, чем ты.

– Вот награда за почтение и верность! – шутливо откликнулся Манассия.

– Ты же не пророк. Ты обезьяна. А обезьяны не в состоянии очаровывать.

Ирод пересек внутренний дворик и направился к высокой деревянной двери, окованной железом. Стражники распахнули дверь, и Ирод стал спускаться по лестнице. За ним неотступно следовал Манассия. Они дошли до караульной, где двое стражников играли в кости. Стражники мгновенно вскочили на ноги и по приказу тетрарха подняли деревянное задвижное окно. Ирод нагнулся, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в царившей внизу полутьме. Только через пару минут он различил человеческую фигуру по тускло белевшим лопатке и бедру. Иоканаан сидел, скрестив ноги, и неподвижно глядел на одну из бойниц. Там, за стенами, простиралась страна, где прошло его детство, где он медленно шел к свету своего Создателя, свету, который никогда не бывает сумеречным. Иоканаан сидел неподвижно.

– Он спит? – прошептал Ирод, обращаясь к одному из стражников, смотревшему из-за плеча своего повелителя на сцену, к которой он привык за те десять месяцев, что узник провел в темнице.

– Я не сплю, Ирод! – звонко, угрожающе прозвучал голос Иоканаана.

Узник даже не повернул головы. Он и так сразу узнал царственного посетителя.

– Свидетели Господни никогда не спят, равно как и их души, посвященные Ему, даже когда веки закрыты от мерзостей мира сего!

Тетрарх резко выпрямился, словно ужаленный.

– Твой язык тем более не спит, не так ли? – сказал Ирод.

– Даже когда ты мне отрежешь язык, Ирод, ты будешь отчетливо слышать мой голос! – заявил Иоканаан, так и не повернувшись лицом к августейшему собеседнику. – Уже давно ни мой язык, ни мой голос не принадлежат мне. Они стали служителями Господа, и слова, которые они произносят, – это не мои слова. Когда я замолчу навеки и эта камера опустеет, в башне, в которую превратится твоя голова, будут звучать слова Господа, проникая в глубины логовища беззакония, каким давно стало твое тело! Покайся, Ирод и только тогда ты обретешь мир Господень!

– Бесстыжая бешеная собака, воющая на луну! – крикнул Манассия. – Это тебе предназначен мир Господень, и ты обретешь его раньше, чем ты думаешь!

– Только безумцы разговаривают с вошью, – ответил Иоканаан. – Я не знаю тебя, сын человеческий, но догадываюсь, что ты вошь Ирода.

Ирод рассмеялся, а Манассия побледнел.

– Я разговариваю с Иродом, потому что знаю о его грехах, и говорю ему: Ирод, твое ложе стало ложем узурпатора, а женщину, которая там лежит, следует вернуть ее мужу, – продолжал Иоканаан.

Ирод услышал сзади шаги и оглянулся. По запаху амбры он узнал свою жену в темном силуэте, остановившемся около него. Она пришла не одна, вместе с ней была кормилица. Глаза обеих женщин сверкали такой яростью, что Ирод на какое-то мгновение растерялся.

– Я слышала, что ты говорил! – крикнула Иродиада пленнику, наклонившись над решеткой. – Я слышала тебя, скопище паразитов! Один взгляд на мои ноги, лицемер, – и с тебя сдерут твою добродетель! Ты будешь вертеться, словно змея, с которой снимают шкуру! Кем ты себя возомнил, чтобы клеветать на тетрарха, которого уважают все священники? Ты создал собственную религию? В таком случае ты отщепенец и тебя следует казнить!

Яростное эхо отражалось от стены к стене до тех пор, пока не растворилось в камнях. Наступила тишина. Казалось, Иоканаан потерял дар речи.

Но через минуту вновь раздался его звонкий мощный голос.

– Я стою не больше саранчи в пустыне, женщина. Но даже ее жизнь заканчивается по воле Господа. Так будет и с моей жизнью. Мой голос не принадлежит мне, и он только передает слова, которые приносят тебе мучения. Это слова Господа. Поспеши внять им, жена Филиппа, ибо конец близок! Разве у тебя нет ушей? Разве ты не слышишь эти раскаты, доносящиеся и днем, и ночью, раскаты, которые с каждой минутой звучат все сильней? Это шаги избранника Господа, женщина, шаги Мессии! Когда он появится во славу Господа, время остановится. И ты, Иродиада, как и все земные создания, будешь взвешена. И говорю тебе, стыд твоих прелестей будет весить столь тяжело, что чаша весов опрокинется и ты упадешь в вечную тьму материи!

Глаза стражников стали круглыми от изумления, лица, выражавшие сарказм, исказились от страха. Это сразу же заметили Ирод и Манассия. Воздействие слов узника на стражников произвело на них не меньшее впечатление, чем сами угрозы. Лицо кормилицы стало свинцового цвета, а лицо Иродиады побледнело под густым слоем румян.

– Взбесившаяся свинья! – крикнула Иродиада, брызгая слюной. – Дерьмо демона! Какой Мессия? Скажи мне, какой еще Мессия? Почему твой Мессия не сотворит чуда и не освободит тебя? Почему он не мчится во главе легиона ангелов, вернее, зловещих духов, которыми командует, чтобы похитить тебя из тюрьмы? Можешь ли ты мне это сказать? А вот я могу: потому что его не существует! Я знаю, кто этот человек, которого ты, Иоканаан, зовешь Мессией! Это некромант Иисус, паршивый кудесник, которого ессеи выгнали вместе с тобой!

Иродиада захлебнулась в крике и разразилась исступленным хохотом, потом продолжила:

– И ты называешь его Мессией, человеком, который станет будущим царем Израиля? Голод иссушил твой мозг, Иоканаан! Он сделал его таким же маленьким, как мозг саранчи, которой ты так любишь лакомиться! Вы оба – голодные кудесники-неудачники! Неужели ты думаешь, что я не знаю, чем ты занимаешься в тюрьме, Иоканаан? Неужели ты думаешь, что я не знаю, какие трюки ты выкидываешь, чтобы удивить стражников? Ты по ночам летаешь! Ха-ха-ха! – Иродиада вновь засмеялась. – Словно нетопырь-карлик!

– Женщина… – начал было Ирод.

– Дай мне договорить, Ирод! – неожиданно властно оборвала его Иродиада. – В Израиле живут десятки тысяч человек. Кроме того, есть могущественный Рим. И этот жалкий мешок с костями осмеливается оскорблять тебя, тетрарха, и меня, твою жену, царевну по рождению? И он утверждает, что мир движется к своему концу! Это ты, Иоканаан, движешься к своему концу! И его оставляют в живых, чтобы он отравлял слух тех, кто слушает его завывания!

Из подвала донесся голос Иоканаана:

– Еще есть время раскаяться, жена Филиппа. Возвращайся к мужу, которого ты покинула ради власти. Когда пробьет час, твой венец станет тяжелее горы. В Судный день ты будешь стоять голой перед всеми поколениями, а твой живот вздуется от кишащих там демонов. И ничто не сможет принести тебе облегчение! Возвращайся к Филиппу, Иродиада!

Иродиада издала столь долгий рык, столь похожий на звериный что у Ирода мурашки побежали по телу. С неожиданной силой она разорвала на себе одежду и закричала:

– Этот человек должен умереть! Я хочу, чтобы этот человек умер немедленно! И следи за своими словами!

Кормилица поспешила набросить на Иродиаду свою накидку и потащила ее вон из башни. Лицо Ирода блестело от пота. Манассия дрожал. Они вышли, шатаясь. Стражники цедили сквозь зубы что-то невнятное.

Даже музыканты, находившиеся наверху, в зале, услышали крики Иродиады. Музыка сразу же стихла.

Иоканаан по-прежнему сидел неподвижно.

– Господи, – шептал он, – мой час пробил. Но Твой? Скажи мне, когда он пробьет: близок ли приход Мессии? Мессия ли Иисус? Я так часто спрашивал Тебя об этом! Почему он пирует вместе с богачами? Почему посещает женщин? Я послал моих учеников спросить его об этом, но они еще не вернулись! А я умру через несколько часов!

Сев на корточки, Иоканаан начал медленно, механически раскачиваться взад и вперед. Стражники часто видели подобное в течение десяти месяцев его заточения. Они смотрели сверху, напуганные, как никогда прежде.

– Начинается! – воскликнул один из них сдавленным голосом. – Иоканаан, не делай этого! Только не сегодня!

Но Иоканаан не слушал, вернее, не слышал. Стражники словно прилипли к решетке, завороженные, очарованные тем, что внушало им ужас. Время шло. Иоканаан по-прежнему раскачивался.

– Смотри, он летает!

В камере полуденные тени преобразились. Свет от масляного светильника, стоявшего на земле, разливался, словно золотистая лужица, по телу аскета, которое отбрасывало тень на противоположную стену.

– Он никогда не поднимался так высоко!

Ноги Иоканаана выпрямились, но руки оставались соединенными, а кулаки – сжатыми. По мере того как он поднимался, его тело распрямлялось, а ноги плавно двигались, словно он плыл в воде.

– О Господи! – прошептал стражник. – Почему это происходит? Наверное, он действительно святой человек! Говорю тебе, Саул, они собираются убить пророка!

– Замолчи!

– Иоканаан!

Иоканаан поднимался все выше, а его тело теперь приняло почти горизонтальное положение. Он летал лицом вверх. Его глаза настолько глубоко запали в глазницы, что голова напоминала череп, обтянутый полупрозрачной кожей. Повязка развязалась, и волосы беспорядочно свисали. Стражник по имени Саул лег на живот, чтобы через прутья решетки лучше было наблюдать за чудом. Иоканаан поднимался к нему. Свет из караульной падал на обнаженное тело и делал гладкой кожу на выступающих ребрах, ключицах и тощей шее… Потом лицо, слегка раскачиваясь, почти прижалось к решетке. Нижняя челюсть отвисла, рот превратился в черную дыру, обрамленную бескровными губами, закрытые глаза были едва видны из глубины глазниц. Иоканаан был похож на мертвеца, танцующего в полутьме. Стражник испуганно закричал и побежал прочь. Очутившись на террасе, он, трясясь, заплакал. За ним, качаясь из стороны в сторону, выбежал, совершенно потрепанный, второй стражник. Часовые на террасе заметили необычное состояние своих товарищей и побежали в караульную, но едва они увидели за решеткой лицо Иоканаана, как сразу же застыли от страха. Затем они выскочили оттуда, беспорядочно размахивая руками. Прибежал капитан стражников. Он отдавал приказы, тряс своих людей, но не мог добиться ничего вразумительного, кроме невнятного лепета. При этом стражники показывали руками на караульную. Капитан вошел в караульную и долго смотрел на парящее тело, на человека, утонувшего в небытии. Затем он взял кувшин с водой и вылил все его содержимое на Иоканаана. Узник открыл глаза, но не опустился на землю. Иоканаан пристально смотрел на капитана, а тот смотрел, как вода стекает по загорелой коже и падает на землю с высоты в семь-восемь локтей. Капитан всмотрелся в лицо Иоканаана, и его волосы мгновенно побелели.