Кирилл Берендеев - Неизвестная война. Повести и рассказы Страница 6

– Славяне перемололи викингов именно так. И мы тем же способом растворили в себе славян. Больше того, Англия стала единой, только благодаря нашему нашествию, – тут же ожил Клаус. – А норманны принесли стране просвещение, веру и закон.

– Словом, вы меня поняли, – подвела итог Шарлотта. – Я остаюсь, а вам, к сожалению, придется подыскать другое место для подпольных встреч.

Она долго выискивала взгляд Романа, но тот упорно прятал глаза. Говорить не мог, сил не хватало. Кройцигер долго слушал их разговор, и чем больше слов втискивалось в разум, тем меньше хотелось понимать их. Одного Клауса Кройцигер еще бы понял, плохо ли, хорошо, но ладно. Однако сейчас… Очень хотелось подойти к Чарли, закрыть ей рот, отвести в комнату и прижав к себе, услышать другие слова.

Наконец, Роман повернулся к Александру. Произнес через силу:

– Нам придется покинуть помещение.

Александр покачал головой.

– Извини, друг, но помещение покинешь ты. Я останусь, по той простой и банальной причине, которую никто не хочет произносить, но все в нее верят.

– Алекс, ты первый…

– Да, я действительно первый предложил нам встречаться. Всех организовал, назначил, подготовил. Но очень многое успело произойти за три года наших встреч. И можно многое привести в качестве аргумента – и подъем экономики и увеличение заработка и валовой продукт на душу населения и занятость… словом, много. Я выбираю самый простой. Мне стало хорошо и приятно. Сейчас даже странно думать, что я еще не так давно, да, где-то лет семь назад, очень хотел уехать в Люксембург. Теперь я остаюсь, и со мной остаются мои друзья. И я этому рад.

– Но эта причина… – прохрипел Кройцигер. Картина мира треснула, начала расползаться. Закружилась голова. Он потянулся к бутылке, но понял, что не сможет налить. Замер.

– Роман, я не буду вдаваться в возвышенные пошлые подробности, почему и что на меня нашло. У меня есть дело, хорошее дело, я работаю на государство, вернее, сотрудничаю с ним. Заказов с каждым годом становится все больше, я расширяюсь, получаю ссуды в банках и… да, я потихоньку матерею и богатею, наверное. Я не стремлюсь получить все богатства мира, но я могу позволить себе каждый день есть мясо, как приличный бюргер. Иногда сходить в ресторан, не зажимаясь. Купить что-то, дороже галстука. Подарить Чарли вот этот патефон на рождество. Роман, ты меня понимаешь? Или ты весь до сих пор в революционной борьбе?

Кройцигер не ответил. Уперев взгляд в бутылку на крахмальной салфетке, наброшенной на столик, вокруг которого сидела их компания, он упрямо молчал. Мысли будто остановили свой бег, где-то и когда-то давно. Еще в Вене. Кажется, именно тогда он слышал похожие слова, правда отнесенные в далекое будущее. Вот победим, вот отобьемся, вот тогда и заживем. Будем есть мясо каждый день, будем рожать детей, не боясь, что не сможем их прокормить, а у них будут и школы, и больницы, и лагеря для летнего отдыха, главное, взять власть в свои руки, главное, чтоб наш мятеж удался…. Ради чего он поехал в Вену вместе со всеми? Потому как ячейка выдала ему фальшивый паспорт, а он оказался обязан? Ведь он мало общался с ними, да, по большому счету, никогда не верил в его силы. Что себе хотел доказать? Тоже, что пытается доказать сейчас?

– Роман, ты слышишь меня? – Шарлотта. Он с трудом очнулся.

– Чарли, прости…, я задумался.

– Я спрашивала, что ты решил. Ты остаешься с нами? – он все еще молчал. – Так как, остаешься?

Он оглянулся. Пристально посмотрел на спрашивавшую его, на ту, которой пытался признаться – в прошлой жизни, быть может. На ее близкую подругу. На своих друзей, ведь он их и теперь продолжает именовать так, даже мысленно. Вздохнул и выдохнул.

– Так странно. Я не знаю, что ответить.

– Но ты хочешь уйти?

– У меня нет выбора.

– Дружище, у тебя его и не было, – нагнувшись, произнес Александр. – Неужели ты еще не понял, одной очень простой вещи. Ты один.

– Я вижу. Я хочу сказать, – он помялся, снова взглянул на Чарли. Наконец, произнес: – Вы дороги мне. Но наш прежний путь мне тоже дорог.

– Выбор уже сделан. Вопрос только, присоединишься ли ты к нему или действительно останешься в одиночестве.

– Это не выбор, – слова уходили, будто в вату, Роман не слышал себя. – Это диктатура и варварство, а я не хочу…

– И я не хочу. Но на первых порах придется смириться с нынешним положением. Да, не всегда приятным, не всем удобным, но, поверь мне, так будет лучше. И для тебя и для других. Для всех.

– Я не верю, что Гитлер это идеал.

– Я тоже не верю. Да и кто на него молится, разве что совсем недалекие люди. Ну и члены партии, это понятно. Вот только он оказался лучшим из тех, кого мы выбрали за последние… сколько там, лет двадцать, наверное. Гинденбург упорно тянул страну в пропасть, как до него это делали Симонс, Лютер, Эберт…. Для сурового времени требуются суровые решения. Так что пусть пока будет диктатура.

– Сулла, если на то пошло, сумел в два года восстановить порядок в Риме, обладая диктаторскими полномочиями, – неожиданно влез Клаус. Александр даже не глянул на него, по-прежнему, пристально разглядывая Кройцигера.

– Все равно, это ненадолго. Гитлер не может править вечно, его сменят свои же. А потом… может, когда-нибудь и до республики доберемся. Если она нам нужна, эта республика.

– Ты сейчас о чем? Конечно, нужна. Просто фюрер принес нам столько благ, нельзя, чтоб он вот так сейчас уходил. Пусть еще лет хотя бы десять поправит, а после… не буду загадывать. Сменщики всегда найдутся, надо только их как следует подготовить.

– Не надо, Клаус. Ведь, главное, чтоб мы и дальше развивались такими темпами, чтоб стали теми, кем и должны быть. Столпом.

Роман слушал и не слышал их. Будто оглох разом. Как во время стрельбы в Вене, когда его контузило и осколком сломало кость ноги. Частный лекарь, которому заплатила за операцию ячейка, спешил избавиться от пациента, выпустил, едва зашив рану. Кость срослась плохо. Когда смог нормально ходить, понял очевидное – ему снова надо бежать. По старому паспорту выехал в товарном вагоне в Швейцарию, первое время прятался там ото всех, никому не нужный – ни чужакам, ни, тем более, местным. Через полгода, уже в тридцать пятом, вернулся.

Потом его разыскала Чарли. Он думал, надеялся, что она скажет одно, но…. Впрочем, тогда все равно бы не сказала, она была с Александром, он уже взяв командование над несуществующей еще группой, говорил веско, убедительно, строил планы, предлагая ему решиться. Стать на путь, по которому Кройцигер и так шел, не сознавая этого. Роман сопротивлялся, он хотел остаться с Чарли, он надеялся…. И только, когда она сказала об их новой клятве молчания, все понял. Сдался и согласился. Вдруг для себя осознав, что только сейчас не просто хочет, но наконец сможет убить Гитлера. Неудивительно, что он полностью отдал себя во власть общей идеи, подготовки к уничтожению лидера нации. Забыв обо всем личном, вернее, отнеся его в будущность. Когда их правосудие свершится. Когда можно будет говорить свободно – обо всем.

А сейчас… Фальшивый паспорт по-прежнему с ним. Германия с ним. А вот люди вдруг стали другими. Или он настолько ослеп, что не понимал, как это происходило. Ведь не за один год подобные изменения случаются. Сознание неподатливо, оно, отягощенное былым опытом, меняется неторопливо, пытаясь приспособиться к новой реальности. А если прежде отвергало его, боролось с ним, то на подобную метаморфозу требуется еще больше времени. Сколько же? Сколько они все молчали ему в лицо?

Кюнц и Фрайтаг прекратили благостный спор. Кажется, Александр успел что-то спросить у него, Роман, погрузившись в себя, не расслышал. Потряс головой. И ответил вопросом на вопрос:

– Я должен хотя бы попытаться понять. Когда вы… когда наш кружок перестал действовать?

Неловкое молчание. Виноватые лица. Виноватые ли? Или Чарли отворачивается, не желая встречаться взглядом, из боязни сделать еще больнее. Но куда уж больше.

– Друг, прости, но мне кажется, он никогда не действовал, – произнес Фрайтаг. Человек, с которого и началось их подполье. Сейчас он смеется, потягивая коньяк и с усмешкой разъясняет данность. Так, будто выиграл партию в покер, не имея даже приличных карт на руках. – Знаешь, три года назад я, наверное, и стремился что-то изменить. Но позже…. Осознание бесполезности борьбы настает медленно, – он будто читал мысли Кройцигера. – Ко мне оно пришло примерно через год с начала наших встреч. Хотя я думаю, даже не приди, все одно кончилось бы именно так. Сам посуди, с чего это ни один из наших прожектов не закончился успехом? Ведь сколько их было: застрелить Гитлера на зимней или летней олимпиадах тридцать шестого, – он начал загибать пальцы. – Убить его во время съезда НСДАП в Нюрнберге, зимой того же года. Взорвать в Мюнхене, во время ежегодного выступления восьмого ноября перед ветеранами. Взорвать во время парада в оккупированной Вене, снова прошлый. Убить во время возвращения оттуда, прямо на аэродроме. Убить… мне перечислять дальше?