Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев Страница 6

Вдоволь наевшись сладких спелых ягод, дети удобно устроились на траве под деревом и долго смотрели на ярко-голубой небосвод, по которому плыли редкие кучевые облачка.

– У тебя мать кто? – полюбопытствовала Предслава у Позвизда.

– Мать? – Княжич презрительно скривился. – Из булгар она камских. Вишь, в неё я и чёрный такой уродился.

– И где она топерича? Умерла? Моя вот матушка, Рогнеда, преставилась в нонешнее лето.

– Моя жива. Но лучше б, в самом деле, померла.

– Да как мочно болтать такое! – ужаснулась Предслава. – Глуп еси по младости своей!

– Не знаешь ты ничего. Жила мать моя в Берестове, средь прочих рабынь, а потом отец отослал её от себя да отдал в жёны одному своему боярину. Стойно корову, продал новому хозяину. А она и рада-радёшенька. И ведь не какая тамо холопка, но дщерь княжая была. Отец в поход ходил, на булгар[65]. Вышел на берег Камы, видит, у булгар рать сильная. Ну и замирился с ими вборзе[66]. Вот как мир-то творили, дочь княжескую за его и сговорили, – промолвил Позвизд и не без гордости добавил: – Князя булгарского, то бишь деда моего, Мумином звали.

– А гридни сказывали, бесермен[67] он поганый, – вступила в разговор Златогорка. – А ещё один поп баял: живут булгары скотским образом, во грязи купаются. И кровушку православных пьют.

– Слушай боле всякую брехню! – огрызнулся Позвизд.

– Вас в ученье ещё не взяли? – спросила Предслава. – А то мя вот уж цельное лето грамоте отец Ферапонт учит.

– Меня нет ещё покуда. Говорят, осенью, как седьмой год пойдёт, – отозвался Позвизд.

– А мя отец не пущает. Бает, матери помочница надобна, – вздохнула Златогорка.

Разговор детей прервали строгие голоса. Предслава, поднявшись, увидела мамку, а рядом с ней – князя Владимира, который властным взмахом руки позвал их к себе.

– Предслава, дочка! – Он подхватил княжну на руки и расцеловал в обе щёки.

Предслава отстранилась от него. От отца пахло потом и лошадьми, прикосновение его жёсткой колючей бороды было для неё неприятно.

– Мстислава тебя не обидела ли? Почто рухлядь в ларе смята? Отмолви-ка, – строго сведя брови, потребовал князь Владимир.

– Нет, что ты, отче. Она хорошая… Токмо… Жалко её. Всё плачет, печалуется.

– Тако ли? – Владимир испытующе уставился на дочь.

– Тако, батюшка.

– Ну ладно, ступай. А ты, сынок, готовься. В ученье тя отдаю. И ты учиться будешь, Майя. Ныне при Десятинной церкви школу открываю. Все: и боярские дети, и княжеские, и простолюдины – учиться должны.

Златогорка просияла от радости, Позвизд же лишь передёрнул плечами. Он и раньше знал, что наступает пора учения.

После, уже в бабинце, к Предславе подкралась в переходе Мстислава.

– Спаси тя Бог, сестрица, – тихо прошелестела она у Предславы над ухом. – Не выдала, не сказала. Иначе всыпали б мне. Ты мя не страшись. Я добро помню.

Прошуршав длинным тяжёлым платьем, она скрылась в темноте.

Маленькая Предслава посмотрела ей вослед, тяжело вздохнула и качнула головой.

Глава 4

По соседству с княжеским дворцом, обнесённым бревенчатой стеной с заборолом[68] и угловыми башенками-сторожами, увенчанными треугольными крышами, высилась розоватая громада Десятинной церкви Успения Богородицы.

Выложенная из кирпича-плинфы[69], скреплённого цемянкой, церковь поражала своим праздничным великолепием. Маленькая Предслава с восхищением взирала на забранные богемским стеклом окна, на многогранные барабаны[70], на свинцовые луковки-купола, блестящие серебристой парчой посреди ярко-голубого небосвода. Задирая голову и подолгу смотря ввысь, княжна старалась пересчитать главы, но никак не могла – глаза слепило отражавшееся от верхов солнце.

Отец Ферапонт пояснял:

– Один купол на сей церкви, срединный, самый большой, – главный. Окрест его – четыре поменее. Далее десять луковок – ещё поменее. Главный купол означает Единого Господа, Творца и Вседержителя нашего. Четыре следующих суть четверо евангелистов – Лука, Матфей, Марк и Иоанн. Десять остальных куполов – десять заповедей Закона Божьего. А топерича сочти-ко, София: сколь всего куполов имеет собор Успения?

– Пятнадцать, получается, – сосчитала Предслава при помощи пальцев.

– Верно, детка. – Ферапонт одобрительно тряс седенькой бородкой.

Ещё сильнее восхитило Предславу внутреннее убранство храма. Множество лампад освещало срединную часть собора, разделённую двумя рядами осьмигранных колонн на три пространства – нефа. Стены и колонны были выложены красочной разноцветной мозаикой – мусией.

– Мусию класть – великий труд, – говорил отец Ферапонт. – Вдавливают её по одному крохотному кусочку в сырую ещё стену. И гляди, экая краса выходит. Знатные мастера ромейские сию красоту сотворили.

Кроме мусии, собор украшали фрески, писанные красками. Особенно запомнился маленькой Предславе лик Богоматери в голубом мафории, наброшенном на голову и на плечи. Глаза у Богоматери были чернее ночи, тонкие брови изогнуты в дуги, Она смотрела сверху на маленькую девочку и, казалось, проникала Своим взглядом в самые глубинки её души.

Лик выражал тихую скорбь, такую, что аж слёзы вышибало из глаз. Ещё была икона положения Богородицы во гроб, по правую руку от Царских врат. При виде её Предслава сразу вспоминала похороны матери, высокий курган над берегом Свислочи и ветер, холодный, она будто наяву ощутила, как он дует ей в лицо, свистит в ушах – порывистый, сильный, клонящий к земле упругие ветви молодых дерев.

В церкви была мраморная купель, в которой, по словам Ферапонта, приняли крещение многие княжеские и боярские дети.

Соборный причт возглавлял епископ Анастас, приехавший в Киев из далёкого Херсонеса. Долгобородый курчавый грек, в митре[71] и парчовых одеяниях, обладающий резким пронзительным голосом, держался всегда надменно, важно, Предславу и Ферапонта он словно бы вовсе не замечал и даже с самим князем Владимиром разговаривал, вздёргивая вверх гордую голову.

– Помог сей Анастас отцу твому при осаде Херсонеса[72], – рассказывал после Ферапонт. – Затворились бо жители града сего и крепко держались за стенами каменными. Ни с моря, ни с суши не могли наши к крепости подступиться. И тут Анастас пустил в лагерь ко князю Владимиру стрелу с грамоткой, в коей начертал, откудова под землёй подводится ко граду вода. Ну, наши нощью трубу ту выкопали и воду в Херсонес перекрыли. А без воды никуда не денешься, пришлось стратигу[73] корсунскому[74] город сдавать. Тако вот.

Предславе рассказ попа не понравился.

– Что ж, выходит, Анастас сей – переметчик?![75] И отец мой не храбростью, не удалью, но ковою Херсонес взял? – спросила она.

– Не так всё просто, княжна. – Ферапонт вздохнул. – Одно скажу. Вот помысли: сколь людей отец твой и Анастас от лютой гибели в