Исаак Гольдберг - День разгорается Страница 61

— Итак, господа социалисты создают свою армию в некотором роде, — иронизировал в клубе Чепурной. — Смотрите, господа, как бы они нас не мобилизовали!

Собеседники Чепурного смеялись, но смех их был совсем невеселый. Рабочие организации с каждым днем забирали все большую силу. Теперь, когда присоединившиеся к рабочим солдаты отказались повиноваться начальству и признают только свой военный комитет, а последним руководят те же рабочие, теперь смеяться и подшучивать над социалистами было, пожалуй, неловко.

Чепурной приглядывался и чего-то выжидал. Когда вышел первый номер газеты «За родину и царя», он забеспокоился. Он почуял, что появился конкуррент и соперник ему, Чепурному, с которым ведутся переговоры благомыслящими и благонадежными людьми. Он волновался, проглядывая новую газету, и хотя и понимал, что газета глупая и безграмотная, но огорчился ее появлению.

— Надо бы нам самим опередить их! — с укором говорил он своим единомышленникам. — Вот «Восточные Вести» ведут себя двусмысленно: заигрывают с социалистами, ни то, ни се, у этих появился свой собственный орган, а мы выступаем с пустыми руками. А между прочим социалисты, эсдеки, и эсеры, самые полные хозяева положения... Так не годится, господа!

Единомышленники Чепурного сами понимали, что так, действительно, не годится, но ничего придумать и ничего поделать не могли.

В тот день, когда типографские рабочие отказались выпускать «За родину и царя», Чепурной на мгновенье вспыхнул и засиял от радости, а больше от злорадства:

— Ага, не выгорело! — удовлетворенно посмеялся он над провалившимися издателями недолго прожившей газеты. Суконников-младший принял насмешку на свой счет и озлился:

— Погодите торжествовать! — пророчески пригрозил он. — Вот товарищи доберутся до вас, так попомните!.. Напрасно радуетесь!

Чепурной погасил свою радость. В самом деле, ведь то, что произошло с газетой «За родину и царя», если о чем и говорит, то только о все возрастающей силе рабочих. А это совсем не такое радостное явление. Сегодня рабочие прихлопнут газету истинно-русских людей, а завтра, не постесняются наложить свою лапу и на любое мероприятие либерально настроенной части общества. И не исключена возможность, что и он, Чепурной, может в чем-либо пострадать от действий «товарищей».

Поэтому организация боевых рабочих дружин очень расстроила Чепурного. И хотя он делал вид, что не придает большого значения этой «очередной затее», как он выражался, «товарищей», но тревога, которая охватила его, была неотвязной и томительной.

Вячеслав Францевич нисколько не поразился, когда узнал, что в городе организовались рабочие боевые дружины. Он только высказал некоторое опасение:

— Не наделали бы ребята глупостей!.. Предпримут что-нибудь преждевременно и сорвутся!..

Но узнав, что Галя состоит в одной из дружин, он рассердился.

— Это ни на что не похоже! Зачем вы сунулись туда? — накинулся он на девушку, когда она забежала на минутку проведать свою подругу. — В чем дело?

Галя сдержанно улыбнулась.

— Я ведь уже была в дружине самообороны, Вячеслав Францевич. Что же тут особенного?

— Самооборона и боевая дружина — не одно и тоже. Да и в самообороне напрасно вы участвовали... Рано вам, да и не женское это дело!

— Вот я этого и не ожидала от вас, Вячеслав Францевич! — сердито возразила Галя. — Когда мещане, обыватели ахают на счет того, что девушки в дружинах участвуют, тогда еще понятно, но вы, старый революционер...

Вячеслав Францевич замахал руками.

— Да я не о том, не о том, Галя!.. Я считаю, что вы можете найти лучшее применение своих сил. Зачем непременно лезть туда, где требуется физическая сила, выносливость?..

К их спору молча прислушивалась Вера. Она заметила, что отец запутался и не прав.

— А что бы ты, папа, сказал, если б я вступила в дружину? — насмешливо спросила она.

Вспыхнув, но сразу же взяв себя в руки, Вячеслав Францевич ответил шуткой:

— Тебя бы я, Верка, просто на-просто связал бы и усадил дома под замком!..

— Ну, это не удалось бы тебе! — засмеялась девушка. Вместе с нею засмеялась и Галя.

Неловкость была смята этим смехом. Но не совсем. Галя уходила от Скудельских, унося неприязненное чувство к Вячеславу Францевичу.

Пал Палыч, торжествуя поражение неожиданного конкуррента, помещал в своей газете ежедневно горячие передовые. Он писал их у себя дома, запершись в кабинете от домашних и выпивая по пять стаканов крепчайшего холодного чаю. Передовые были на всякие темы, — на все отзывалось перо Пал Палыча, всему он давал хлесткую и живую оценку. Правда, солдатскую забастовку Пал Палыч почти совсем и не трогал, словно не было ее. И событиям в казармах он не посвятил ни одной статьи.

— Страсти и так чересчур разгорелись, — объяснял он близким людям. — Не надо подливать масла в огонь. Армия — это очень сложный и ответственный участок!..

Но, не откликаясь прямо на военную забастовку, он в эти дни писал горячие статьи об умеренности, о спокойствии, о благоразумии. От него сильно попадало преступным элементам, кошевочникам, всем, кто нарушал мирную жизнь. И он упорно призывал стоять на защите народоправства.

«Манифест 17-го октября, — писал он, — открывает широкие возможности для всестороннего развития благосостояния и свободы народа...» «Мы не позволим никаким крайним элементам, — грозил он в другой раз, — помешать народу воспользоваться его правами!»

Пал Палыч сам любовался своими статьями. Газета шла большим тиражём, ее, значит, хорошо читали и ему казалось, что он руководит «общественным мнением». Иногда, впрочем, его благодушие нарушалось доходившими до него рассказами о насмешках, которые раздавались на рабочих собраниях по адресу «Восточных Вестей», и о жесточайшей критике, которую разводили ораторы на «либеральную болтовню» газеты.

— Демагогия! — вспыхивал Пал Палыч. — Чистейшая демагогия!.. Люди, которые без году неделю политикой занимаются!.. Смеется хорошо тот, кто последний смеется! Меня читают тысячи. И я действую без истерики, но твердо и уверенно. Это надо понимать!..

Вячеслав Францевич не числился официально в списках сотрудников «Восточных Вестей», но изредка давал статьи. Писал он на разные темы, подписывался каким-нибудь замысловатым латинским псевдонимом, вроде «Семпер идем» («Всегда тот-же») или «Обсерватор» (Наблюдатель), или «Радикал». Излюбленной темой его была тема о «гармонически развитой личности». Все народные волнения, утверждал он, в конце концов, ведут к одному: к становлению этой личности, к раскрепощению ее от всяческих пут и гнета. Или распространялся он о «его величестве народе», причем слово народ непременно писал через большую букву. Пал Палыч охотно брал статьи у Вячеслава Францевича: статьи бывали большей частью отвлеченные и вместе с тем был в них какой-то боевой душок. Это окрашивало газету в почти революционный цвет.

— Мои «Восточные Вести», — хвастался Пал Палыч, — орган революционный. Я знаю, чего добиваюсь, куда стремлюсь!..

По поводу военных событий у Пал Палыча вышла небольшая недомолвка с Вячеславом Францевичем. Скудельский принес статью о солдате-гражданине. Пал Палыч отказался ее поместить.

— Видите ли, — оправдывался он, — армия должна быть вне политики! Всякие военные движения, перевороты там, ведут к насилию и к разрушению. Лучше воздержимся, Вячеслав Францевич!

Вячеслав Францевич стал спорить, но переспорить редактора ему не удалось. Статья не была помещена.

Зато, когда события разрослись, когда солдаты загнали генерала Синицына в его бест[4] и когда начальство совсем растерялось, Пал Палыч поймал Скудельского.

— Ну? Видите?

— Вижу. В чем дело?

— Бунт... Типичный военный бунт и добра от него никакого не будет. Это ведь не то, что было в октябре, до манифеста. Тогда тоже стихии бушевали, но была определенная цель, Вячеслав Францевич! Определенная цель! И мы с вами преследовали ту же цель. Но теперь... Да, я согласен, что реакция поднимает голову, но ведь не бунтами же борются с нею!..

Вячеслав Францевич отмалчивался. Не со всем, что говорил Пал Палыч, был он согласен, но и не все происходящее вокруг было близко его душе.

«Не так, нет, не так делается революция!» — размышлял он, но сам не знал, как же она, эта настоящая революция делается... Временами он вспыхивал и порывался пойти к молодым, к тем, кто что-то делал, но делал, по его мнению, не совсем правильно. Ему казалось, что его, испытанного в делах конспирации и революционного движения, должны послушать и оценить. Но каждый раз во время такого порыва он вспоминал тюремную камеру два месяца назад, шумную и неуемную молодежь, не признававшую никаких авторитетов, и он остывал. Он вспоминал Павла, который рос на его глазах и неожиданно и неприметно вырос со своими какими-то собственными воззрениями и настроениями. Павел шел по новому пути, и путь Вячеслава Францевича оставался в стороне от этого пути. И то ли потому, что Павел свернул с настоящего, как казалось Скудельскому, пути, то ли по праву давнишнего знакомого, наблюдавшего из года в год сначала мальчика, а потом подростка и юношу, но Вячеслав Францевич обвинял Павла в неуравновешенности, в непоследовательности и в неустойчивом кидании от увлечения к увлечению.