Марфа Московская - Золотоискатель. Истоки Страница 7

В резиденции мы передали Амбаню письмо для китайского Императора с просьбой не препятствовать проходу русского сплава, и во имя дружественных традиционных связей двух держав оказывать нам всяческое содействие и помощь. На этом политическая часть спектакля благополучно завершилась, и мы, вновь окруженные охраной, вернулись в порт, чтобы отправиться дальше. До свидания, диковинная страна!

…К концу Амура путешествие потеряло былую прелесть. Река стала широченной, текла мощно и неспешно, противоположный берег иногда просто терялся в тумане, и если бы не острова, раскиданные по руслу, было бы совсем скучно. Противные ветра, дожди и слабое течение изрядно поднадоели командам, а один раз мы чуть не затонули от обычной прибойной волны: широкая вода на ветру оказалась коварна!

В Николаевском посту, куда мы прибыли, стояли одни времянки, хотя в скором времени тут планировалось разместить целый гарнизон. Хляби небесные не закрывались, но Муравьев с Невельским засели в промокшей насквозь палатке, им было не до комфорту, обсуждали важные дела – шла война, и устье Амура вовсю готовили к обороне… Здесь намеревались укрывать суда Камчатской флотилии от нашествия вражеской эскадры. Именно поэтому так нужен был мир с китайцами, который мы продемонстрировали своим дипломатическим проходом по реке! Война шла не только в Крыму, наглые англичане и французы, в составе шести фрегатов и кораблей, подошли вплотную к берегам Дальнего Востока. Кроме того, существовала проблема и в отношениях с Японией: русская колонизация Дальнего Востока шла медленно, а верткие японцы, как тараканы, уже вовсю заселяли Сахалин!… Необходимо было срочно занимать побережье, чтобы не допустить туда иноземцев.

Затем весь штаб пересадили на бот и отправили на Петровский пост, представлявший собою несколько убогих домишек, в которых жили матросы, служащие, и поп Иннокентий, сын Московского Митрополита. В общем, несмотря на то, что Геннадий Иванович еще пару лет назад пытался придать селу важное стратегическое значение, грустное и дикое было это место… Зимою домики заваливало снегом по самую крышу, а осенние шторма заливали колодцы солью, и жителям приходилось топить снег. Будущее военного поселка виделось мне прозрачным и суровым: казармы для нижних чинов, дома получше для офицеров, баня… и все. При мысли о бане я, давно немытый, чесался и мечтал о светлом будущем русского Приморья. А пока мутные окошки моей избы одиноко таращились в прибрежный туман, слушая плеск прибоя – с трех сторон низкий берег окружало неприветливое море, и стояла ужасная сырость, отчего ржавело оружие и инструменты.

По материковой части побережья рассыпались бедные деревеньки гиляков, которые занимались сплошь рыбным делом, и потому кормились мы одною рыбой: уха из лососей, сиг под паром, окунь жареный, щука запеченная, котлеты из востробрюшек, и пирожные-желе на рыбьем клею. От треклятой рыбы просто тошнило, но о разносолах можно было только мечтать. Даже высшие чины могли рассчитывать в этом захолустье лишь на чай и сахар, и то в скромных количествах, да на казенную морскую провизию, доставляемую с Камчатки. Иногда нам удавалось купить у туземцев крупную дичь, и тогда в поселке пару дней был настоящий праздник…

В один из скучных вечеров я сидел у окна и предавался странным размышлениям от том, что до нас на Земле, наверное, были иные цивилизации, которые умели летать… Иначе отчего же я так часто летаю во сне? Причем получается это легко, без всякого напряжения… Ночью сила разума с легкостью преодолевает земную тягу, и просто удивительно, отчего этого не происходит днем. Правда, во снах я летаю невысоко и по большей части в сумерках; наверное, и предки наши взлетали лишь после захода солнца. Интересно, почему?

Скука породила бессонницу, и засыпал я тяжело и тревожно. Этой ночью полетать не получилось, но мне приснился очень странный юноша, почти мальчик – худой и грязный. Из давно немытых его волос торчали острые уши… Юноша, сипло дыша, сгибался под тяжестью небольшого деревянного сундучка за спиной, крепко стянутого веревками. Он повернул лицо, и я увидел, что глаза у него чуть-чуть раскосые, как у гиляков, целые, но почти слепые, смотрящие в никуда… Было видно, что ему нелегко, и я спросил, отчего он не сбросит свой тяжкий груз, даже присев на отдых? Пришелец мне не ответил; из чего я сделал вывод, что несчастный глух и нем, словно пень. Я знаками предложил страннику перекусить, чем Бог послал; зубастый сибирский харьюз пришелся молодому человеку по душе, и он впился в нежное мясо, словно не ел целую вечность… Но груз свой при этом не снял, чему я немало удивился, ведь плечи юноши были истерты в кровь!

…Пробормотав что-то вроде извинительного «разрешите вам помочь», я осторожно попытался освободить худое тело, едва прикрытое рубищем, от врезавшихся в него веревок… Однако гость неожиданно бросил свою рыбу и гневно отшатнулся! Гнилые вервии лопнули от резкого движения, и сундучок грянулся об пол, треснув от удара. Из трещины тут же вытекло с десяток потертых золотых монет. Я вытаращился от удивления… Как, имея столько золота, можно ходить таким оборванцем?…

Загадочный сон закончился тем, что юный странник, старчески тряся кудрявой головой, пытался вновь стянуть трухлявые доски сундучка. Иногда он злобно поглядывал на меня, и от этого полуслепого взгляда мне становилось жутко. Я проснулся с изрядным сердцебиением и долго смотрел в низкий деревянный потолок, слушая шум волн и выжидая, когда сон положенным образом выветрится.

Дни протекали вяло, делать было нечего, и большой радостью стал приход долгожданной шхуны «Восток», которая доставила нас в Аянский порт, откуда мы небольшими группами намеревались добираться по горам и болотам до реки Нелькан. Этот кусок пути составлял порядка двухсот верст. Там, на берегу Нелькана, нас должны были поджидать лодки, на которых мы намеревались сплавляться по Лене до самого Якутска. В общем, обратно предстоял длинный и сложный путь, гораздо более сложный и опасный, чем радостный и бутафорский сплав вниз по Амуру!

Первым ушел на материк Корсаков, курьером к самому Государю. Я немного завидовал Михаилу – нет еще и тридцати, а уже подполковник, и после своей курьерской миссии наверняка получит повышение, потому что с доброй вестью… Еще бы, великий Амур теперь наш!

После отъезда Корсакова ежедневно по чинам отправлялись все последующие офицеры. Наконец, дошла очередь и до меня. Добирались домой герои амурского первопрохода верхами, дорога была адская, изнуренные и искусанные мошкой лошади еле двигались в тайге… Сами мы, грязные, ободранные, тащились до Нелькана двенадцать дней. Лицо мое раздулось от укусов насекомых, бедра ныли от седла, мокрая шинель воняла, как подстилка в собачьей будке. Только когда мы добрались до открытой воды, появился небольшой ветер, разогнавший ненавистных кровососов. Стало чуток полегче, и маленькие лодки радостно и быстро понесли нас вниз. Я отдыхал на реке, то подремывая, то разглядывая окрестности. Иногда мы вылезали перекусить и обогреться; все селения по берегам имели жалкий вид, ничто не родилось в этом краю, а переселенцы, жившие там, были в основном из староверов.

В Якутске нас обласкали и накормили, но город оказался скучным. Мы недолго задержались в нем, зато накупили припасов и скоро потянулись вверх по Лене с почтовыми лодками, таща их на бечеве. На этот раз вышло еще хуже – лошадей не было, и топали мы на своих двоих, истирая ноги в кровь… Путь получился наитяжелейшим, приходилось делать по сорок-пятьдесят верст в сутки, идя по изрезанным диким берегам, и таща за собою груженые лодки.

Моим спутником стал ученый из Петербурга, неожиданно оказавшийся довольно приятным компаньоном и выносливым человеком, несмотря на хлипкую внешность. Звали его Петр Петрович, а фамилию я так и не спросил. Зато ласково называл его Петровичем, и он не обижался. На второй день мы уже без конца путали «ты» и «вы», хотя ученый был на двадцать лет старше меня, однако обоих это обстоятельство ничуть не смущало. Петрович оказался настоящей ходячей кладезью… Уму не переложить, сколько рассказал и показал он полезных таежных вещей, о которых я и понятия не имел!

Шли дни за днями. Совершенно измученные, мы миновали город Олекминск, а за ним и Киренск, от которых в глубину страны идет Олекминская богатая тайга, однако нам было совсем не до нее… Наши разбитые ноги уже протоптали почти полторы тысячи верст, кто бы еще смог повторить такое, кроме русского человека? Но по пути я неприятно поразился тем, что русские деревни, встречавшиеся нашему маленькому отряду, совершенно забыли родной язык, оякутились… Кое-где на побережьях попадались деревянные склады местных золотопромышленников, местами суетливо пробегали оборванные фигуры беглых приисковых рабочих – вот и все, что имелось занимательного на берегах Лены.