Марфа Московская - Золотоискатель. Истоки Страница 8

На привалах мы падали, как убитые. Потом, придя в себя, неспешно раскидывали карты на расстеленной шинели, а в костер бросали сырую траву, пытаясь защититься от комаров… Еды было мало. Словно в насмешку, подножный корм так и плескался в прозрачной воде! Короткое лето не дает рыбам достаточно еды, поэтому они вынуждены пожирать друг друга. Оттого-то вся рыба здесь хищна, большие жрут маленьких, ловкие – слабых… Попутчик однажды высмотрел в свои круглые очки брошенный на берег обрывок сети, и мы с переменным успехом ловили ленка и харьюза на устьях ручьев, сбегающих по галечным ложам в главное русло. Однажды мы растянули ловушку между косой и осередком, надеясь выловить что-нибудь серьезное из плеса, и утром попалась здоровенная щука! Но рванулась она, стерва, и на наших глазах унесла сеть на пятнистом теле. Так подлый случай лишил нас прикорма…

Мы часто рассуждали о жизни, так как делать на остановках было абсолютно нечего, кроме сушки одежды, да приготовления скромной еды и чая. Как-то вечером, растянувшись на траве у огонька после преферанса, я спросил попутчика:

– Петрович, а скажи-ка, любезный, женат ли ты?

– О, женат, и давно! Мария Степановна ждет сейчас дома, волнуется. Светлая, замечательная женщина! Одна на всю жизнь…

– Разве такое может быть? Скучно, поди, видеть рядом одно и то же лицо.

– Нет, голубчик, совсем не скучно, если лицо любимое!

– И вы полагаете, любовь эта будет с вами до конца жизни?

– А что думать-то. Почитай, четырнадцать лет уже женаты. Дочка у меня, Настенька… Глазищи в маму, а натура вся моя! Знаешь, каждый раз слушает, раскрыв рот, и образчики всякие из путешествий, да камешки самоцветные – лучшие для нее подарки. А ты женат?

– Никак нет… – торопливо ответил я, – то есть, конечно, женюсь когда-нибудь… Наверное.

– Женишься, куда денешься! Смотри, какой ты удалой и лицом завидный, хоть и грязнющий… Умом тоже не обижен. Тебя отмыть, да приодеть, и отбою от девиц не будет, помяни мое слово!

Мы засмеялись и принялись за чай. Я представил, как приезжаю в Питер героем, в парадной форме, и на каком-нибудь балу небрежно обвожу барышень глазами. Но дальше мечты отчего-то застряли, и я молча воззрился на огонь. Петрович протянул озябшие ладони к костру и с воодушевлением продолжал:

– Дети – это великое благо и дар Небес… Нам-то с Машенькой только одного Бог послал. А ты уж, Андрей Николаевич, поболе расстарайся!

– Отчего вы уверены, что благо? Нельзя же предвидеть, что из дитенка вырастет годам, скажем, к тридцати. А в детстве они все хороши.

– Предвидеть нельзя, но в нем твое семя будет. Вот и решай сам – хорошее оно у тебя или плохое?

– Я не знаю…

– Как – не знаю?! А что ты здесь делаешь? Самое что ни на есть здоровое и любопытное семя! Смотри, Андрей, какая огромная у нас страна. Будет где жить твоим детям, внукам, правнукам… А ты – «не знаю»!

…Чем выше поднимались мы по реке, тем ближе продвигались к югу Империи. Низкая невеселая тайга, одинаково торчавшая по берегам, уже морочила глаз. На север от нас тянулась безграничная Якутия, на юге дыбились многочисленные хребты Забайкалья. На заболоченных берегах кровососы висели просто стеной; то здесь, то там несчастные животные выскакивали из леса, тряся шкурой, и кидались в воду, пытаясь спасись от крылатых тварей. В таком духе мы прошли больше двух с половиной тысяч верст, почти половину Восточной Сибири! Поход по Амуру оказался увеселительной помпезной прогулкой, и наверняка о нем много напишут историки, а о возвращении первопроходцев на материк мало кто узнает. Однако мне такая жизнь вдруг оказалась по душе… Отчего – я и сам не понимал.

В одну из ясных ночей я долго не мог уснуть, сильно маялся – болела натертая до крови нога. Петрович задумчиво шуршал веткой в углях и улыбался сам себе. Счастливый человек! Мне стало завидно, и я беспокойно зашевелился.

– Не спится?

– Угу…

– Давай, Андрей, расскажу тебе сказку.

– Как в детстве? Здорово! А про что?

– Ну… Про ворону и крысу.

– Давай! – я сел, завернувшись в вонючую шинель, и уткнувшись подбородком в колени, в предвкушении сказки. Стало отчего-то славно, словно я был дома, у родного очага, совсем еще маленький, и сейчас мама расскажет мне чудесную историю, после которой боль пройдет, и я обязательно засну…

– Тогда слушай. Однажды сошлись в смертельной схватке ворона и крыса, за кусок французского сыра! Полетели во все стороны перья и шерсть. Крыса зубами кусается, ворона клювом долбит. День бьются, два, три – не могут одолеть друг друга. Сели передохнуть. Тут мудрая ворона и говорит: «Вот деремся мы с тобой, а сыр-то и засох! Надо было поделить его по-братски, и все дела. Мы же с тобой – одной крови!» «Как это одной? Ты мой враг!» – возмутилась крыса, и хвостом забила в нервах. «Да очень просто! Мы с тобой обе любим сыр – раз. И обе испокон веков живем рядом с человеком, крошки с его стола подбираем – два. Только ты по земле бегаешь, а я в небе летаю. Зачем нам драться? Давай лучше дружить! Тогда мы человечество переживем, и внуки наши станут царить на земле!» «Давай!» – согласилась крыса, и заключили они Великое Сырное Перемирие… Вот и сказке конец!

– Ой, а дальше?

– А что дальше… Вот так и живут они рядом с человеком, да терпеливо ждут, когда люди друг друга за сыр перебьют… – угрюмо вдруг закончил рассказчик.

– Как ты думаешь, неужто дождутся?

– Не знаю… Хотелось бы верить, что нет.

– Грустная сказка. Откуда она?

– Я только что придумал! – признался ученый. – Скучно…

– Экий талантище! – восхищенно сказал я, – завидую твоей дочке! Хороший ты человек, Петрович… Даже нога болеть перестала.

Шумно вздохнув, я замолк, а попутчик улыбнулся во тьме. Близился рассвет, изрядно похолодало – мы оба, как по команде, подвинулись ближе к тлеющему бревну, плотно закуклились в свои одеяла и быстро заснули.

Нелегкий наш путь продолжался. В Жигалове мы, похожие на беглых каторжников и до полусмерти измотанные, пересели на почтовые тройки. Двое суток почта несла нас в Иркутск, и я спал в кибитке, как убитый. После всего пройденного город показался столицей мира! Там я узнал, что Миша Корсаков благополучно достиг Петербурга, и Государь остался очень доволен удачею экспедиции. Наступила спасительная осень, прибыл граф Муравьев, и сразу же начались торжественные встречи, балы, обеды и награды… Среди всего этого кавардака мой ученый куда-то потерялся, и мы больше никогда с ним не встретились.

Но Судьба по-своему восполнила потерю: к великому изумлению и радости, я получил орден Святой Анны, и сам генерал лично вручил его мне… Неужели за искусанную рожу и отбитые ноги? Но, как бы то ни было, теперь в моей петлице красовалась почетная награда, и я безумно гордился собой!

«…Громов! Подойди-ка поближе, и сними шлем…»

Старый король, полулежа на подушках, поманил меня к себе. Я повиновался, гремя подкованными сапогами о камень. Нестерпимо зачесалось подмышкой, но рука наткнулась на металл.

«…Давно тебя не было, доблестный рыцарь. Я вижу, меч твой потемнел от крови врагов, а взгляд стал колючим. Я болен, однако власть моя еще сильна. Ты удостаиваешься Золотого Креста и титула Командора Восточной Империи! Я слышал, ты влюблен в мою дочь Изгольду? Теперь она станет твоею женой.»

Я рухнул на колени: «О, благодарю тебя, мой Король!… Служить тебе – мое предназначенье.»

«…Погоди-ка… Встань! Никто не может знать своего предназначения, – пробурчал Король, – и ты единственный, кто достоин руки принцессы, однако…»

«Однако?…»

«Ты должен будешь совершить еще один, последний подвиг.»

«Какой же?»

«Достань мне сокровище из страны Чень.»

Мурашки пробежали по моей спине:

«Речь идет… о Священном амулете?…»

«Да, рыцарь, и только ты сможешь добыть его!»

«Но это же невозможно… Все знают, что его носит волшебный Змей!!!»

«Ну и что? Не мне тебя учить. Ты же не хочешь, чтобы твоими землями на Востоке владела чешуйчатая тварь?…»

На одном из балов Николай Николаевич подошел ко мне с загадочным видом:

– А вы, Андрюша, не придете ли ко мне завтра утром, часиков в восемь?…

Вот, думаю, еще одна награда… Что может быть бесчеловечней, чем поднять офицера в семь утра после бала?

На следующее утро с душевным содроганием, побритый и отутюженный, я стоял перед генералом, перебирая в уме разные страшные вещи… А ну, куда-нибудь в Камчатку курьером пошлют?!… Не приведи Господь.

Муравьев велел мне сесть и сам устроился напротив, внимательно разглядывая мое лицо, словно стараясь понять, стою ли я того, что он собирается предложить. Наконец, без предисловий он изрек: