Анна Райнова - Безымянный замок. Историческое фэнтези Страница 7

– Шкатулка укажет путь, мальчик, смотри в неё и поверяй себя ей, иначе… – то, как карла именовал его, раздражало Мечислава больше чем его безухий череп с намертво приклеившейся безобразной ухмылкой. На последнем слове карла замолк, но и без того все понятно.

– Север Мазовии от самых Остатнов небезопасен, как доберешься до последнего постоялого двора избегай торных шляхов. Лучше потерять день в бору, чем жизнь. – Кажется, эти слова принадлежали князю. Мечислав снова утратил различие и опять замотал головой. Удо подал ему плошку с зеленоватой жидкостью. Когда юноша выпил обжигающую горечь, немчик заботливо помассировал ему запястья. И, наконец, отпустил. Князь открыл новику дверь камеры и выпустил в коридор, приказав седлать лошадь, а в свои покои не ходить, сборами займется Удо. Мечислав вспомнил как карла крался мимо него из комнат Казимира, значит правда, зрение не обмануло. Его передернуло, но под суровым взглядом князя новообращённый рыцарь покорно отправился на задний двор: там все спали, включая и Серко.

Вскоре он уже мчался во весь опор по опустевшим улочкам Нарочи, сжимая в руке заветный образок и беспокойно оглядываясь по сторонам. Ни одно окно не зажглось, ни одна занавесь не дернулась, столица спала. Когда за спиной одинокого всадника с глухим скрежетом опустились городские ворота, тьма поглотила всадника и не отпускала до самого рассвета.

Три недели в пути, первая проскочила как один миг, подгоняемая страхом, болью, тревогами и жаждою скорейшего от всех них избавления. В Мазовии Мечислав нигде не останавливался подолгу, разве что перековать Серко да закупиться провизией и всем необходимым в дальнюю дорогу в Остатнах. Там же он потратил последние выданные князем серебряные денары – после поселения с этим говорящим названием постоялых дворов ему не встречалось. Да и шлях опустел, дважды встретив сожженные не то немцами, не то мазурами деревни, он предпочел сойти с торной дороги и пробираться лесом. Послушался настойчивых требований шкатулки, и вовремя – вскорости мимо него, незамеченного в густом подлеске, проследовали человек двадцать здоровых немецких лбов, хрипло каркающих друг другу, словно вороны, кликавшие неминучую беду.

Дорога вывела его на шлях лишь к полудню – туман понемногу рассеялся, тучи разошлись, обнажая сожженный верховым пожаром лес. Солнце хоть и не давало вожделенного тепла, но ласково улыбалось всаднику, путалось лучами в смоляных кудрях, гладило по щекам, подтопив заиндевелое сердце и отогнав прочь тёмные думы. Мечислав перестал глядеть на дорогу, повинуясь инстинктам белогривого коня. Ему вспомнились те счастливые дни, когда они с Казимиром встретились впервые.

Мечислав, ему тогда было тринадцать, получивший за плохое услужение серьёзную взбучку от Одера, забрался в сарай и затих, глотая солёную обиду. Там и нашел его, казавшийся таким недоступным и далёким наследник Богдана; выяснилось, княжич знает, что старший служка Одера спихнул на новенького собственную леность. Видел, как парня высекли у всех на виду для пущего наущения, а потому принёс ему в тряпице свежую ржаную лепёшку и чистой воды, добавив, что не потерпит несправедливости при дворе отца и уже рассказал дядьке правду, так что теперь высекут служку, а Мечиславу не надо больше прятаться. Больше того, он восхищён мужеством, с каким юный оруженосец выдержал постыдную экзекуцию. Мечислав, служивший всего-то второй месяц и оттого понукаемый, как и полагалось по первой, всеми подряд, слушая Казимира, накручивал на кулак скупые слёзы. Князя Богдана все еще не было в столице: мазовецкий поход затянулся, что только усиливало напряжение среди приближенных и челяди, все это выливалось самым печальным образом на поступившего в ученичество паренька.

Разговор с Казимиром показался ему непостижимой благодатью, а прохладная вода вкуснейшей на всем белом свете. Не смог Мечислав скрыть изумления и по поводу того, что вельможному княжичу, оказывается, есть до него дело. Отрок слушал голос Казимира, а сердце переполнялось теплом и благодарностью. Ах, если бы он мог вернуться в тот треклятый день, исправить ошибку, убившую названного брата, или получить единственную возможность вымолить прощение. Казимир бы понял, всегда понимал и видел больше других, верно потому Господь и поспешил забрать его к себе.

Он поднял глаза на небо, по которому гонимые ветром гуляли пушистые облачка, и точно брат и в правду глянул на него с небес, ощутил знакомый запах и огляделся. Серко выбрался на опушку. По обе стороны тропы, будто не замечая промозглой осени, на изумрудном травяном ковре белыми звёздами цвели ромашки. Это чудо? Ведь дальше, куда глаза глядят, простиралась желтовато-серая пустошь.

Мечислав спешился и бросился в траву ничком, полной грудью вдыхая милый сердцу аромат. Почудилось, что он обнимает княжну, зарывшись в тяжёлые золотистые кудри Иоанны. Захлебнувшись запретным счастьем, он пролежал так верно очень долго. Слушал, как сердце трепещет и замирает в груди, всё плотнее прижимаясь к волнующе теплой, точно хрупкое девичье тело, земле. В притороченной к седлу Серко дорожной суме, заставив замечтавшегося рыцаря вспомнить о данных обетах, призывно звякнула шкатулка. Мечислав нехотя поднялся, оглядевшись уж не увидел никаких ромашек, точно с глаз упала пелена. Поляна, где он лежал, давно пожухла от утренних заморозков. Однако, едва поднявшись в седло, новик почувствовал облегчение, точно сбросил с плеч тяжелый груз и двинулся дальше, нигде более не останавливаясь.

Заброшенный шлях теперь вёл среди пожелтелых пустошей и лугов, петлял меж холмами. О вожделенной охоте в этой пустыне пришлось забыть, ни звука, ни шороха, ни птичьего щебета – тугая беспросветная тишь, будто выкошенное огнём и мечом в этой некогда богатой местности вымерло всё до последнего гада. Холодный ветер всё усиливался, а к вечеру и вовсе пробрал до костей. Серко тяжело поднялся на пригорок. Дорога подходила к другой возвышенности, там показалась одинокое каменное строение, может местного шляхтича, и вроде бы обитаемое, – из трубы тихонько курился едва заметный дымок, только орлиное зрение Мечислава сумело распознать его среди поднимавшегося по колкам да низинам тумана. Деревенька, занимавшая склон холма подле господского дома, казалась уничтоженной прошедшимся пожаром, оставшиеся мужики да бабы либо бежали, либо жили в землянках или в самом строении под пристальным оком господина.

Вздохнув с некоторым облегчением, рыцарь подогнал коня и направился к жилищу. Если действовать осмотрительно может статься он сумеет если не раздобыть еды или пристанища, то кое-что разузнать. Еще в Остатнах он слышал, что некоторые шляхтичи остались жить у самой границы с Поморьем, а то и у моря, отряжая своих людей на добычу янтаря и сопровождение его ко дворам польских князей. На охране обозов с драгоценным камнем солью да провизией стояли и многие рыцари, не нашедшие себя в ратном деле и таким, не слишком достойным способом, добывавшие кусок хлеба. Скорее всего подобный отряд и устроил себе временное пристанище в этом гиблом краю.

Спешившись возле строения, на поверку оказавшегося простой сельской хатой с соломенной крышей, Мечислав тихо поднялся на крыльцо, хотел постучать, но дверь, тоскливо скрипнув, отворилась сама. В лицо пахнуло домашним теплом и запахом жареного мяса. Голова закружилась, к горлу подкатил пустой желудок, он шагнул вперёд в тёмные сени. Постоял там немного, прислушиваясь – в доме ни звука, точно жилище давно покинули последние обитатели. Пройдя через сени, Мечислав позвал хозяев – все та же тишина послужила ответом. Тогда он пнул дубовую дверь, легко отворившуюся перед незваным гостем, и оказался в просторной комнате, освещённой весело потрескивающим в углу очагом. Посередине широкого стола красовался поджаренными боками молочный поросёнок, рядом в миске выглядывала горка гречневой каши, тарелка зелени и пареной репы, а еще кувшин с пивом и четыре медных кружки. Только обитателей не было.

Мечислав сел на лавку, вслух извинившись за вторжение перед неведомым хозяином, отрезал себе кусок поросёнка, плеснул пива. Аппетитный сок потек по подбородку, когда он, торопливо совершив молитву, начал поглощать нежное мясо, заедая свежеиспечённым хлебом и кашей, вкус которых уж начал забывать и запивая всё терпким пивом, пока от поросёнка не остались лишь тщательно обглоданные кости. Сладкая истома разлилась по телу. Мечислав обтёр руки тряпицей и поднялся, чтобы подстелить на лавку мягкий плащ, всё лучше, чем на стылой земле под ветром да дождем.

– Ну что, пан рыцарь, хороша ли была трапеза? – послышался вдруг насмешливый голос.

– Хороша, добрый хозяин, да только жаль не вижу твоего лица, не сумею как следует отблагодарить за оказанную милость, – не растерявшись и изготовившись к любому продолжению, спокойно проговорил Мечислав.