Антанас Венуолис - Перепутья Страница 7

Рыцарь Греже был пропитан не столько немецким, сколько европейским духом. Он знал несколько европейских языков, хорошо разбирался в новейших стенобитных машинах для разрушения крепостей и умел стрелять из пушек.

Витаутас знал его еще со времен своего первого бегства к крестоносцам. Позже князь подружился с ним, они вместе ездили на охоту, участвовали в нескольких походах на Литву; иногда они даже разговаривали между собой по-жемайтийски. Теперь орден возложил на Греже почетную миссию — сопровождать князя Витаутаса в Жемайтию.

Хотя по происхождению Греже был литовец, но, крещенный еще несмышленышем, воспитанный в немецком духе, осыпанный милостями и обласканный доверием ордена, он уже не вызывал у крестоносцев никаких сомнений; он был как бы свой. Немногие литовцы удостаивались такой высокой чести и такого большого доверия, хотя и верно служили крестоносцам. Доверяя рыцарю Греже, именно через него и следили крестоносцы за действиями князя Витаутаса в Жемайтии и внимательно наблюдали, как идут дела у наследника Кестутиса в бывших землях его отца. Смотря по тому, успехи или неудачи сопутствовали Витаутасу орден определял свою политику в Жемайтии и отношения с польским королем Ягайлой.

Пока мужчины ели и переговаривались, Книстаутене с дочкой прислуживала им и смотрела, чтобы не пустовали миски, чтобы не кончался в кувшинчиках сладкий медок, хотя князь Витаутас, кроме кленового сока, никаких напитков в рот не брал. Женщины присматривали и за восковыми свечами; едва сгорала одна, стройная Лаймуте вскакивала с места и своими тоненькими пальчиками вставляла другую. И снова она садилась рядом с матерью и смотрела на высоких гостей.

Когда мужчины начали совещаться по поводу военных дел, обе женщины, поставив новые толстые свечи, удалились из горницы.

Ужубаляйский замок боярина Книстаутаса являлся последним пунктом на границе Литвы и Жемайтии, откуда Витаутас мог нападать на непослушных арёгальских бояр и не позволять отрядам Скиргайлы переправляться через Дубису. Кроме того, этот замок должен был охранять земли возле Дубисы от рыцарей Ливонского ордена, когда те, призванные на помощь великим магистром Тевтонского ордена, будут прорываться к Неману, чтобы соединиться здесь с крестоносцами и идти с ними на Тракай и Вильнюс.

Плану Витаутаса сопутствовал успех. Сам князь и его посланцы исходили всю Жемайтию от лесов Венты до Дубисы, естественной границы с Аукштайтией.

Неплохие вести приходили к князю и из Курляндии; все было налажено и на границе с орденом. Много единомышленников нашлось у князя за Дубисой и за Нявежисом, и лишь среди арёгальских бояр и в Вильнюсском крае Скиргайла и Ягайла имели немало своих сторонников. Крещеные и уравненные в правах с польской шляхтой, они совсем уже отвернулись от Жемайтии и позабыли про все еще грозящую опасность со стороны крестоносцев, став верными вассалами польского короля и его вельможных панов. Вот об этих-то боярах и разговаривал Витаутас со своими вельможами в горнице боярина Книстаутаса, и решили они мечом заставить их покориться, двинувшись на Тракай и Вильнюс совместно с войском ордена.

В тот же вечер решили, что войско, набранное в лесных деревушках от Венты до Дубисы, поведет на войну боярин Рамбаудас, который примкнет к левому крылу объединенного войска Тевтонского ордена. Книстаутас со своими сыновьями преградит путь крестоносцам, чтобы они не пошли грабить жемайтийские земли у Дубисы. Боярин Скерсгаудас поведет курляндских воинов и присоединится к правому крылу крестоносцев. Комтуру Герману и рыцарю Греже с несколькими жемайтийскими боярами было поручено переправиться через Дубису и заставить арёгальских бояр покориться ордену и Витаутасу, а потом постепенно двигаться к Каунасу. Сам Витаутас со своими боярами поведет войска, которые соберутся у него в Пруссии и присоединятся в пути.

Чтобы меченосцы, направляясь к Каунасу, не могли очень широко распыляться по краю и грабить, боярину Судимантасу было поручено «проводить» их. Крестоносцы братались с меченосцами, но оба ордена тайно претендовали на жемайтийские земли, жаловались друг на друга в Рим, грызлись между собой, и каждый старался восстановить князя против своего соседа.

Еще долго сидел Витаутас со своими вельможами за столом в горнице Книстаутаса и держал совет. Если старому комтуру и рыцарю Греже многое из планов Витаутаса осталось неясным, то все четверо бояр хорошо поняли, чего добивается их князь. Маршалок Тевтонского ордена хотел жемайтийцев, как язычников, первыми послать в огонь и первыми погнать на стены Вильнюса. Для Витаутаса было важно, чтобы жемайтийцы оказались за спиной союзного войска, и тогда, если не удастся поход на Вильнюс, у него останется достаточно много крепких мужчин, чтобы потом он мог сопротивляться крестоносцам. Орден же пока не сможет в чем-либо упрекнуть Витаутаса, тем более что в центре жемайтийского войска будут и его военачальники — комтур Герман и рыцарь Греже.

А рыцарь Греже радовался своему назначению еще и потому, что, пока они не усмирят арёгальских бояр, у него здесь же под боком будет Ужубаляйский замок и он сможет часто видеть Лайму Книстаутайте.

X

Когда высокие гости отправились спать, была уже полночь. Давно уже спали на столах и скамьях в другом крыле дворца Книстаутаса бояре, крестоносцы и их спутники.

Постель для князя была сооружена в отдельной комнате из мягких медвежьих и лисьих шкур; пол комнаты тоже покрывали звериные шкуры, а ее стены были украшены рогами туров и лосей, кабаньими клыками и увешаны трофеями, добытыми в бою у врага. На шкафах для посуды, словно живые, стояли чучела волков, кабанов, барсуков, соколов, орлов, огромных ястребов… Сквозь маленькое, затянутое бычьим пузырем оконце в комнату заглядывала луна и бросала на землю белую тень; издали казалось, будто вылили на пол кувшин молока.

Сон не шел к князю. Он вынул оконце и сел на скамью; в комнате стало светлее. Вовнутрь ворвалась струя свежего воздуха. Вместе с воздухом ворвались и голоса болотных птиц, кваканье лягушек, беспрестанный писк медведок. Где-то жутко завывал волк, высоко над крышами курлыкали странствующие лебеди, и звезды смотрели с небосклона на землю. На стенах замка, перекликаясь, ходили стражники и с грохотом задевали мечами за заостренные колья. За стеной молился комтур Герман, ему вторил рыцарь Греже.

Князь крестился три раза: у русских, у крестоносцев и у поляков, но так и не стал христианином, а поклонялся богам своих врагов только публично, когда это видели его друзья. Пока князь жил в Пруссии, он видел корысть крестоносцев, познал их коварство и вероломство, видел, какие обиды наносят они своему ближнему. В Кракове у него вызывали отвращение распутные нравы фальшивых и лицемерных польских вельмож и высшего духовенства. Ничуть не лучшими христианами казались князю белорусы и русские. Неоднократно разочаровывался он в решениях папой римским и императором споров между литовцами и крестоносцами…

И князь глубоко задумался.

Крестившись, он и христианином не стал, и отдалился от своей, всеми унижаемой и преследуемой, старой веры.

Князь не понимал, за что христиане всего света так поносили и унижали веру его предков, а исповедующих ее обзывали язычниками и идолопоклонниками; тем более, что литовцы идолам не поклонялись, про чертей еще не знали, а верили во множество богов. Кроме того, видел князь, что основные законы веры его предков распространялись также на их дела и поступки: литовцы уважали другие народы, не пытались огнем и мечом обратить их в свою веру, никому насильно не навязывали свой язык и свои обычаи, а по морали своей стояли даже выше христиан.

Не понимал князь и христианского учения, призывающего любить также врагов своих. Странно и непонятно было ему, как можно учить этому крещеного жемайтийца, как можно требовать от него любви к своим поработителям христианам, если те вырезали его семью, разграбили добро, а его самого сделали рабом до конца дней. И тем непонятнее это становилось, когда князь видел, как «любят» ближнего своего и врагов своих сами глашатаи христианской любви — рыцари крестоносцы, англичане, баварцы, бургундцы, французы и другие. Все они провозглашали себя истинными последователями учения Христа, все они исповедовали одни и те же священные истины, но все они, князь видел это, сами попирали проповедуемые истины, огнем и мечом навязывали их другим… Не верил князь и в воскрешение из мертвых…

А сон все не шел к князю.

— Pater noster, qui es in coelis…* — молился за стеной комтур.

— Молишься ты, благородный христианин, — прошептал Витаутас и в темноте посмотрел на стену, за которой глухо бубнил монах. — Молись, молись, чтобы твой бог помог тебе из «любви» к одним вырезать других… Хотел ты и мои полки первыми бросить на стены Тракай и Вильнюса, чтобы их вырезали. Но погоди, крестоносец, я задушу вас вашими собственными руками! — И князь прислонился к окну…