Александр Трапезников - Царские врата Страница 7

— А что, он сгодится. Из него деревенский батюшка выйдет претолковый. Старухи не нарадуются. Еще и прогремит по всей России.

— Не обо мне речь, — отрезал Павел. Он выжидающе поглядел на отца Кассиана.

— Денег у меня лишних нет, — хмуро сказал тот. — Да я ими и не распоряжаюсь. У меня финансист-бухгалтер больно хитрый, из выкрестов. Его на телеге не объедешь. Вряд ли он тебе выделит эту сумму на часовенку. Попрошу, конечно, но ты особенно не надейся. Мы тут теперь один проект разворачиваем, на счету каждая копейка.

— Что за проект? — спросил Миша.

— Политическое движение будем организовывать. Или партию. За Русь народную и православную, так будет звучать. Я ведь, брат, богом избранный на спасение России, такая уж на меня ноша возложена. Тяжко, ох, тяжко ее нести, но таков мой крест, и я не ропщу, знаю, господь не оставит, даст силы…. В Думу буду баллотироваться, — добавил отец Кассиан, значительно поглядев на нас. — А тебе, Паша, надо к бизнесменам обратиться, к тому же Игнатову, корабельщику нашему. Казачков потряси, верховного атамана Колдобина. Я к нему черкану записку.

— Да мы его знаем, — вставил Миша. — Может, сейчас и отправимся.

— А хочешь, я тебя в бригаду МЧС устрою? — предложил вдруг отец Кассиан. — Ты парень военный, тебя с ходу примут. Годика три проработаешь — на часовеньку-то и наскребешь. Или ко мне иди, в помощники. Вместе будем сорную траву выдергивать. Из Патриархии. Там мусора много, работы хватит. Ты, кстати, где останови лея-то?

— Пока нигде, — глухо ответил Павел.

— Дам тебе адресок одной тетки, она принимает. Сподвижница моя преданная. И денег за ночлег не возьмет. Иначе я ее — посохом, так и передай.

Отец Кассиан черканул что-то на листке бумаги и приложил свою знаменитую печать. Заболотный подхватил бумажку и, прежде чем передать Павлу, прочитал, подмигнул мне.

— Дашина мать, — сказал он, догадываясь о моих чувствах к этой девушке. Откуда только он все знает? Хотя, собственно, он-то меня с этой семьей и познакомил. Это и была та девушка, о которой я уже упоминал прежде. То «существо», при мысли о котором у меня начинало учащенно биться сердце. А я и сам хотел ввести Павла в их дом, чтобы он мог помочь и ей, и мне. Так что всё складывалось как нельзя лучше. Вот только с деньгами вышла промашка. По моему мнению, напрасно Павел вообще рассчитывал на отца Кассиана. Не тем у него голова занята, не тем. Понял это и Павел, потому и сидел с мрачноватым видом. Тем временем зазвонил телефон, отец Кассиан взял трубку, начал говорить, потом замахал на нас руками: идите, дескать, не до вас.

— Исчезаем! — проговорил Миша Заболотный и уже в коридоре добавил, обращаясь к одной из старух: — Государственный человек! Вы его берегите.

Я еще не знал, что в последнее время у Павла стали учащаться приступы головной боли, доводившие иной раз до бессознательного состояния. Случалось это от перенапряжения, от излишнего волнения или усталости. Да и питался он кое-как, чем придется. Вот и у отца Кассиана почти ни к чему не прикоснулся. Когда мы вышли на улицу, он вдруг замедлил шаг, сжал зубы, глаза стали совсем прозрачными. Потом начал тереть обеими руками виски. Миша продолжал говорить, ругая на все корки отца Кассиана, а Сеня уже подхватил Павла под локоть, потому что тот начал заваливаться на бок. Я поддержал с другой стороны, и мы довели Павла до лавочки. Там и усадили. Он тяжело дышал, на лбу выступили капли пота.

— Чего это с ним? — спросил Миша. — Припадок, что ли?

— Не знаете разве, что он был в голову ранен? — сердито отозвался Сеня. — Я ему говорил не ездить, обождать, а он ни в какую. Да мы еще в тамбуре всю ночь простояли, мест не было. Проводница так пустила, и то спасибо.

— В больницу ему надо, — сказал Миша, подумав. — В госпиталь лечь, на обследование. Не о часовенке думать, а о здоровье своем. Совсем загнется, если не прекратит мучить себя.

Я бестолково стоял рядом, не зная что делать. Мимо прошел милиционер, подозрительно покосился на нас. Наверное, подумал, что мы пьяного дружка сопровождаем. Именно такое впечатление Павел и производил: голова его свесилась на грудь, глаза закрыты.

— Ничего, сейчас отпустит, — сказал Сеня. — Немного подождать надо, такое уже было.

— Ну-ну, — произнес Заболотный. — Подождем-с.

Так мы и сидели на лавочке, молчали, пока Павел приходил в себя. Я думал о том, что денег ему в Москве, скорее всего, собрать не удастся. Но сам готов был помогать всячески, чем только смогу. Вспомнил о Жене: у нее было много знакомых художников, скульпторов, некоторые очень известные, может быть, кто-то из них раскошелится? Надо переговорить. А Борис Львович, муж бывший? Тоже вариант, не из худших. Тем более, воцерковленный человек, что ему стоит пожертвовать на благое дело? Не оскудеет, а в глазах Жени даже поднимется. Но больше всего я сейчас тревожился о самом Павле. Вскоре он выпрямился, сумрачно поглядел на нас и сказал:

— Ладно, хватит сидеть, поехали к атаману Колдобину.

Ослушаться его никто из нас как бы и не посмел, только Миша украдкой подмигнул мне да постучал пальцем по лбу. Но я не обратил на его жест никакого внимания. В пути Павел вдруг стал чрезвычайно разговорчивым. Возможно, после перенесенного приступа наступило какое-то расторможение. Я даже с некоторым удивлением слушал его «болтовню», столь ему не свойственную и путающую меня. Он перекидывался с одной темы на другую, говорил зачем-то о дрянных продуктах с вредными добавками, о заполонивших все киоски полупорнографических журнальчиках, о телевизионных программах, о каком-то Петре Григорьевиче Иерусалимском, к которому надо тоже непременно съездить, об Америке, где и кроется-то самый настоящий сатанизм. О многом, но о своей часовенке — ни слова. Шли мы пешком, до Смоленской площади.

— А ведь америкосам скоро действительно конец настанет, — согласился со словами Павла Мишаня. — Я нутром чую. Что-то произойдет. Может, на дно океана опустятся. Может, еще что-то.

— Кара божья достанет, — кивнул Павел и тут же перескочил на другое: — Бандиты знакомые у тебя есть?

— Ну-у… найдем, коли нужно, — подумав, ответил Заболотный. — А тебе на кой ляд? Али замочить кого хочешь?

— Разбойник на Руси, особенно покаявшийся, самый праведный и человечный человек, он первый в помощь, — сказал Павел. — Ты познакомь меня, надо. Я никого не хочу пропустить в этом деле, никого, ни овцу, ни барана, ни козла. В смысле, всех обойду, и банкиров, и злоумышленников, и падших, и вставших. Все люди, вот и поглядим, в ком искра божья.

Я понял — о чем он толкует. Ему нужно было действительно с каждым переговорить о своей часовенке: откликнется тот, кто действительно верит, кто не за страх живет, а за совесть. Вот почему он пошел к отцу Кассиану, хотя и прекрасно знал, что тот давно отпал от православной церкви; и вот почему мы теперь идем к атаману Колдобину. Но мне хотелось спросить: разве на богоугодное дело всякая жертва в прок? Даже такая, что на слезах и крови? Или на лжи выстроена? Но если она и впрямь покаянная? Однако спросил я совсем другое / Сеня как раз отстал от нас на несколько шагов/:

— Слушай, а кто это с тобой, что он?

— А-а!.. Киллер, — махнул рукой Павел.

— Шта-а? — деланно испугался Мишаня. Я обернулся, поглядел на невзрачного рябого паренька, чей вид мог вызвать лишь сожаление: всё в нем было как-то угловато, неухожено и «пустынно».

— Деревня наша называется Лысые Горы, — напомнил Павел. — Поэтому порой всякая чертовщина творится. Кто жену вилами запорет, кто сам в навозной жиже утопнет. Семь пятниц на неделе и дюжина выходных. Школа в соседнем районе, лечатся у старух. Да у целебного источника. Понимаешь, словно две силы в деревне борются. Одна съедает душу, другая ее из плесени тащит. Кто победит — неизвестно. Часовенка позарез нужна. По нашим Лысым Горам ось православия проходит, — серьезно добавил он. И продолжил: — А Сенька, щенок еще, ему и двадцати нет, задумал киллером стать. Насмотрелся всякого или надоумил кто. Пришел к одной тетке и говорит: ты ведь своего мужа не любишь, побои от него терпишь, давай я его за мешок картошки грохну. Ну, та баба хоть и битая, но сама горячая, на таких Русь держится, схватила вожжи да охаживала Сеньку до самой околицы. Потом вся деревня хохотала. Сеня! — крикнул он:- Шагай быстрее! Не отставай, тут тебе та же Лысая Гора, только малость побольше..

За разговорами мы подошли к Трубниковскому переулку, где в одном из домов находилась ставка верховного атамана Колдобина. Надо бы сказать и о нем немного. Собственно, войско его было неизвестно какой численности, и кто его назначил верховным атаманом — никто не знал. Скорее всего, сам себя. Сейчас ему было шестьдесят семь лет, в годы советской власти промышлял в теневой экономике и имел нелады с законом, а при перестройке занялся золотыми приисками и торговлей зерном, много еще чем, вот и выдвинулся. Когда началась война в Абхазии, командовал там каким-то казачьим подразделением, чуть ли не батальоном, правда, не без выгоды для себя: несколько особняков грузинов, бежавших из Сухуми и Гагр, перешли в его владение. Колдобин просто наводил зенитную установку на понравившийся ему дом, и хозяин подписывал купчую на продажу, без шума и крови. Еще и спасибо говорил.