Александр Трапезников - Царские врата Страница 8

В Москве атаман обосновался в этом старинном особняке, выкупив в нем несколько квартир, а со временем занялся политикой. В Думу не прошел, но зато стал членом Парламента России и Белоруссии. Язвительные журналисты шутили, что в России набралось бы десятка полтора подобных «верховных» и у каждого, якобы, свое «казачье войско», но на деле все они были лишь игрушечной забавой, фикцией. Впрочем, Колдобин пользовался своеобразным авторитетом, по крайней мере, деятельность его была бурной. Проводились какие-то смотры, парады, митинги, раздавались чины и ордена. В патриотических кругах он считался «своим в доску». У него имелись наработанные связи, а золотой песочек с приисков хранился в надежном месте. Недавно он в пятый раз женился, взяв супругу моложе себя на тридцать девять лет. Прошлые браки принесли ему восемь отпрысков. Он лихо закручивал замечательные седые усы, прекрасно смотрелся в казачьей форме, а обаяния и оптимизма было не занимать. Словом, атаман любил жизнь и себя в этой жизни. Сейчас он занимался оборудованием подвала в особняке под казачий офицерский клуб. Там мы его и застали, расспросив какого-то казачка у порога.

В огромном сводчатом подвале кипели строительные работы. Углубляли пол, таскали цемент, штукатурили сцены. Под потолком горело несколько ламп. Сам атаман наряду с другими рабочими, в грязной тельняшке, обсыпанный известью, орудовал лопатой. Это-то мне в нем сразу и понравилось.

— Давай, Миша, присоединяйся! — кивнул он Заболотному. — И вы, ребятки, тоже.

Павла и Сеню уговаривать дважды не пришлось, а Мишаня, кисло скривившись, осторожно приподнял ведро с песком. Я также переложил пару кирпичей с места на место. По ходу Заболотный стал заговаривать Колдобину зубы.

— Потом, потом! — отмахнулся тот. — Еще полчасика поработаем, а там наверх поднимемся, в мой кабинет. И поговорим.

— Но вы хоть Павла-то узнаете? — жалобно спросил Миша, которому страх как не хотелось таскать полные ведра.

— Узнал, узнал! — отозвался Колдобин. Хотя по лицу было видно, что он ни Павла, ни меня не помнил. А ведь мы заходили к нему пару раз полгода назад. Он даже выписал мне удостоверение казачьего вахмистра, а Павлу — хорунжего. Заболотный тоже был каким-то не то сотником, не то подъесаулом. Что ж, делать нечего, пришлось потрудиться в подвале…

— Ладно! — бросил, наконец, лопату Колдобин, с любовью оглядывая тяжелые своды. — Мне без физической нагрузки нельзя, я должен форму поддерживать. Но теперь пошли наверх.

На третьем этаже размещалась одна из квартир атамана, с его личными апартаментами. Занимали они пять комнат, в которых суетились люди в мундирах и в штатском. На кухне что-то кашеварили.

— Идите в мой кабинет, а я пока умоюсь и переоденусь, — сказал нам Колдобин. Мы двинулись вслед за Заболотным, который брезгливо отряхивал свою куртку.

— Ч-черт, брюки испачкал, туфли!.. — сердито бормотал он.

— Будет тебе! — утешил его Павел. — Тебе полезно жирок сотрясти, не развалишься. В Чечне не такой был, на брюхе ползал.

— Провались она пропадом, эта Чечня! И что я с вами увязался? Знал бы — сидел дома, с княгинюшкой.

— У него хозяйкой княгиня, — пояснил я Павлу. — И сто сорок кошек.

Заболотный шикнул на меня, отворил дверь, и мы вошли в просторную комнату. Тут-то я и остолбенел. Мишаня, должно быть, тоже. В атаманском кресле, за большим длинным столом сидел Борис Львович, оглаживая свою серебристую бороду. Над ним висела старинная икона и казачья шашка. Рядом мерцал компьютер. Бывший муженек Евгении пришел в себя первым, впрочем, он, возможно, и мало удивился, лишь глаза слегка затуманились.

— Проходите же, чего в дверях встали? — сказал он. — Присаживайтесь.

— А ты как тут? — озадаченно спросил Заболотный. — Ужель вместо Колдобина за верховного атамана?

— У меня с ним свои дела. Финансовые. Как Евгения Федоровна себя чувствует… после вчерашнего? Отошла?

— Ничего, нормально, — ответил я. — А это Павел.

Борис Львович встал, пожал ему руку, потом и Сене тоже. Мы все как-то неловко помолчали. Павел с интересом всматривался в Бориса Львовича, будто хотел что-то понять в нем. Или искал какую-то зацепку, которая могла многое прояснить. Но и Борис Львович также внимательно, хотя и ненавязчиво, изучал Павла. Я почувствовал, что их обязательно должно что-то связывать. Не сейчас, так в будущем. Какая-то идея, или цепь событий, или еще что-то. Мне сейчас трудно было разобраться. Молчание прервал Заболотный.

— Интересная штука жизнь, — философически начал он. — Куда ни приду — всюду Бориса Львовича встречу. И на бирже он, и в банке, и в церкви поклоны бьет, и вот уже у казаков почти верховодит, и в обществе «Память», должно быть, состоит, и на Всемирном еврейском конгрессе за портьерой прячется… К чему бы это, а? Верно, к ба-а-альшим р-революционным потрясениям. Нет, правда, объясните мне, почему это все «новые русские» почти сплошь евреи?

Борис Львович лишь добродушно засмеялся, 'но ничего не ответил.

— Вот читал я одну брошюрку, — продолжил Миша. — Там сказано, что священников становится всё больше и больше из выкрестов. С одной стороны хорошо: Христа, ими распятого, наконец-то, узрели. С другой — опять же опасение возникает. А не хитрость ли это? Не коварство ли иудейское? Чтобы изнутри взять. Банки-то уже ихние, а вот души еще нет. Как душу взять? Через веру. Вот и заполнили церкви. Особенно в Москве. В Патриархии. Не пойму. Боязно. Грустно. Ты-то, Павел, что окажешь?

Я видел, что Заболотному хочется лишь позлить Бориса Львовича, за вчерашнее, за то, что тот не дал ему денег. Но Павел ответил вполне серьезно:

— Россия, если хочешь знать, это новый Израиль. Здесь теперь Голгофа, здесь и борьба, и покаяние и смирение, И русские — это не только мы, русские, а все люди на земном шаре. Всечеловеки, по Достоевскому. И быть русским — значит быть христианином не по избранию, а по доброй воле. Богоносным, а не богоизбранным. Так что и еврей может быть более русским, чем русский по крови.

— Эвона! — недовольно сморщился Заболотный. Он надеялся, что Павел его поддержит, но вышло иначе.

— Вы правы, — сказал Борис Львович, обращаясь к Павлу. — Еврей есть в каждом человеке, и судьба евреев — это история всего человечества, его взлетов и падений. Поэтому и нельзя евреев судить, поскольку это суд над собой. Нам дано хорошее средство для излечения от взаимной ненависти — покаяние. Во мне есть родовая гордость, но я мытарь, а мытарь принял Христа. И понял, что Россия — это не государство, а другой мир. Идущий на смену старому, отжившему. С новыми идеями. А в чем на ваш взгляд русская национальная идея?

— В двух словах не скажешь, — отозвался Павел.

— А именно в двух?

— Слово Божие. Потому что нести его больше некому.

Разговор их прервал явившийся в кабинет атаман Колдобин. Сейчас на нем была белоснежная рубашка и генеральский китель. Усы все так же лихо закручены вверх.

— Мы еще продолжим нашу беседу, ~ улыбнулся Павлу Борис Львович, уступая кресло хозяину.

— Ну, хлопцы, давайте, рассказывайте, что там у вас? — сказал атаман. — С Борисом Львовичем мы после потолкуем. У нас там, на сколько назначено?

— На двенадцать, — ответил Борис Львович. — Бумаги готовы. Только подписать.

Он скромно сел где-то в уголке и стал прислушиваться к разговору. Вперед вылез как всегда Заболотный. Он изъяснил идею Павла о часовенке и его просьбу, назвав, уже не пять, а шесть тысяч долларов. И чего он цену-то так ломит? Павел лишь морщился, слушая его, но своих слов не вставлял. А Колдобин пришел буквально в восторг от услышанного.

— Вот это здорово, это по-нашему, по-православному! — заговорил он. — Ай, да молодец, хвалю, казак! Постой, да ты казак ли?

— Казак он, казак, — умирил Заболотный.

— Молодец! — еще раз произнес Колдобин. — Малыми делами — большие вершить будем. Патриотизм не в том, чтобы кричать на каждом шагу, а чтоб строить что-то, возводить здание. Вот как мы давеча все вместе в подвале. Всем миром надо, сообща. В единый кулак собраться, с верой и правдой — за Отечество, за царя, за бога. Будем потихоньку восстанавливать в России монархию. На черта нам эта демократия, царь-батюшка нужен. Есть уже кандидатуры на примете, есть. У нас громадные планы, братцы. Так, что ли, Борис Львович?

— Так, — улыбнулся тот.

— И вот потому мы тоже не сидим без дела, — продолжил воодушевленно атаман. Он даже встал со своего кресла и заходил по комнате, где на стене висела огромная карта России. Но я заметил, что границы ее были очерчены так, что в нее входили и все бывшие республики Советского Союза, и Финляндия с Польшей, и даже почему-то Афганистан, и Аляска. Колдобина несло, он был замечательный оратор. Упомянул о паре-тройке военных заводах, которые правительство вот-вот отдаст ему в аренду и тогда он наладит торговлю оружием с Ираком, о шестисоттысячном казачьем войске, находящемся у него в подчинении, о стомиллионном кредите в банке, отпущенном ему на подъем сельского хозяйства в Сибири, об открытии казачьего кадетского корпуса в Москве, о закупленных им пятидесяти учебных самолетах, стоящих на Ходынском поле, о двух сторожевых кораблях на Балтике, о предстоящей на днях встрече с самим Президентом, который всецело на его стороне, о многом другом. Голова шла кругом. По крайней мере, у меня. Когда он устал и кончил, сев обратно в кресло, Заболотный зааплодировал, а Павел нерешительно спросил, заикаясь: