Аркадий Эвентов - Счастье жить вечно Страница 7

Глава 3

В лесах Псковщины

Станция Хвойная — вблизи Ленинграда. В ее названии — аромат соснового бора. И, в самом деле, вокруг аэродрома стеной стоит лес. Крепко пахнет он в морозную мартовскую ночь.

Четверо десантников полной грудью вдыхали этот хрустально чистый, бодрящий запах. «Дуглас», приготовленный для них, стоял где-то, невидимый, на дальнем участке большого летного поля. Он напоминал о себе нетерпеливым, приглушенным рокотом моторов. Рокот становился все громче и громче. Еще десяток шагов навстречу ему, и вот уже из темноты вынырнули распростертые крылья и брюхо самолета с хвостом, почти касающимся земли. Подле него хлопотали бортмеханики. О чем-то тихо переговаривались пилоты, карманными фонариками освещая развернутые на их руках планшеты. Мимо осторожно проехал бензовоз. Каждый шаг впереди себя он ощупывал до предела прищуренными глазами — приглушенными и замаскированными фарами.

Быстро, в полном молчании, разведчики поднялись по узенькой металлической лесенке в кабину самолета, заняли там места и тотчас же приникли к круглым окошечкам. Ранцы парашютов за спиной мешали устроиться поудобнее, но на это никто не обращал внимания. Каждому хотелось видеть землю. И ту, с которой они уже попрощались (надолго ли?), свою, приветливую, надежную, где кругом друзья и нечего опасаться засады, ловушки, встречи с фашистами, выстрела из-за угла. И ту, к которой они полетят, чтобы под покровом ночи обосноваться на ней, тоже свою, родную и любимую землю, но захваченную сейчас врагом и потому на каждом шагу таящую смертельную опасность. Хотелось увидеть и огненный рубеж, разделяющий их, эти две части родной страны.

Но его миновали незаметно, на большой высоте, почти сразу же после взлета: так близко, совсем рядом был фронт. Валентин подумал об этом и вспомнил показания пленных фашистов: в штабы дивизий и полков, волчьей сворой обложивших Ленинград, самолетами, чтобы не опоздать, из глубокого тыла оккупантов для особо заслуженных офицеров уже доставлялись пропуска на трибуну парада немецких войск на Дворцовой площади.

Под бортом «Дугласа» пошли леса, леса… Изредка пробивались среди них блестящие, мерцающие точечки огоньков на железнодорожной линии. Мальцев догадался, что это и была магистраль, за которую они теперь в ответе. Ему приходилось по ней ездить между Ленинградом и Псковом.

Валентин оторвался от черного кружочка, повернулся и окинул взглядом затемненную кабину самолета.

В синеватом, призрачном свете он увидел Бориса Васильева и Нину Петрову. На откидных железных сиденьях парень и девушка устроились в хвостовой части самолета. Занятые каждый своими мыслями, напряженно смотрели в непроглядную тревожную темноту, по которой, слегка покачиваясь и вздрагивая всем корпусом, распластав руки-крылья, плыл их воздушный корабль. Валентину очень захотелось переброситься с друзьями хотя бы парой слов, сказать что-нибудь хорошее, подбодрить, развеселить. Но в самолете никто не разговаривал.

Он стал вспоминать все, что так крепко связало его с ними — товарищами, комсомольцами, ровесниками. За время, проведенное вместе в Ленинграде и Хвойной, Борис и Нина стали ему более, чем родными. Валентин, Нина и Борис делили друг с другом все: хлеб, заботы, радости, печали, опасности, надежды. Васильев и Петрова были дороги Валентину еще и тем, что, как и он сам, эти рабочие ребята долго и настойчиво добивались в военкоматах, в райкомах комсомола самых ответственных, сложных и самых рискованных боевых заданий, и больше всего опасались, чтобы возраст не явился тому помехой.

Васильев был ниже Валентина ростом, но не уступал ему в крепости телосложения, обладал хорошо развитой мускулатурой. Сильный и ловкий парень, с таким не пропадешь. «Будет отличным разведчиком», — заключил Валентин, когда познакомился с Борисом.

Совсем другое дело — Петрова. Внешне Нина абсолютно не годилась для очень трудной и опасной боевой операции, на которую они летели в зловещем мраке прифронтовой ночи: низенькая, худенькая блондинка с робким, застенчивым взглядом голубых глаз. Она еще больше выглядела девочкой, почти ребенком, оттого, что за плечами у нее вечно торчали в разные стороны смешные косички, туго стянутые по концам шелковыми ленточками. «Они и сейчас, вероятно, выбиваются из-под «ушанки», — подумал Мальцев. И сразу же забыл об этом.

Кто бы мог предположить, что всем участникам их группы придется внимательно прислушиваться к советам девушки с детскими косичками, учиться у нее набираться боевого опыта и практических знаний — как вести себя в стане врага?

Оказалось, что Нина уже однажды побывала на трудном и рискованном задании за линией фронта и показала себя там с самой лучшей стороны.

В июле 1942 года девушка была заброшена во вражеский тыл. Три месяца, соблюдая строжайшие требования конспирации, она находилась в оккупированных немцами районах Ленинградской области, каждый день ходила на грани жизни и смерти. Затем невредимой Петрова перешла фронт в обратном направлении и вернулась в Ленинград. Она доставила чрезвычайно ценные для военного командования сведения о противнике. Начальник штаба армии долго и обстоятельно беседовал с разведчицей у расчерченной стрелами топографической карты, а потом сдержанно, но высоко оценил результаты боевого труда Нины. Петрова тут же попросилась на новую операцию в тылу врага. Ей порекомендовали отдохнуть, набраться сил. Нина наотрез отказалась, и через несколько дней вновь была в учебной команде разведчиков, готовящихся для операций по ту сторону фронта. Здесь, в напряженной учебе, девушка радовала начальство высокой дисциплиной, прилежанием, сметкой. Но и причиняла беспокойство. По ее мнению, обучение продолжалось чрезмерно долго, много времени пропадало зря. «Это время, — говорила Петрова, — мы просто дарим оккупантам». И при всяком удобном случае вновь и вновь настойчиво требовала, чтобы ее безотлагательно пустили «в дело».

Валентину вспомнилось, как восхитила она его еще раз, на днях. Почему-то в Хвойную своевременно не доставили из Ленинграда специальное теплое обмундирование для разведчиков, улетающих на задание. Мальцева и его группу собрали и объяснили, что по этой причине с вылетом придется несколько повременить.

— Не полетите же вы в обыкновенной гражданской одежде, которая сейчас на вас, — сказал офицер, отвечающий за их отправку. — Мало того, что она просто неудобна, так в ней и замерзнуть легче легкого. Нужно дождаться обмундирования, одеться в расчете на самый жестокий холод.

Ребята приуныли: задержаться еще на несколько дней! «Да чего вы с нами нянчитесь! — хотелось крикнуть Валентину. — Мы на войне или в санатории? Летим на горячее дело, не простынем!»

И вдруг заговорила Нина Петрова. Она вышла вперед и, решительно взмахнув стиснутым кулачком, не повышая голоса, но так твердо и уверенно, будто от нее одной все, собственно, и зависело, отрубила:

— Полетим в том, что имеем. Обмундирования ждать не станем. Не станем, вот и все! Так и скажите, кому следует, в Ленинграде. Терять сейчас несколько дней? Да это же — настоящее преступление! Не думаю, что герои Сталинграда были одеты с иголочки, а ведь как с фашистами расправились! А мы что, по-вашему, должны быть хуже сталинградских комсомольцев?

Это было сказано необыкновенно здорово! Валентин бросился обнимать славную девчушку. Да ее устами говорило и его сердце! Лететь, лететь, никаких отсрочек! Никаких раздумий и колебаний! Они не могут и не будут сидеть, сложа руки!

По настоянию Петровой были предприняты самые энергичные меры для их скорейшего снаряжения и вылета.

Нина, как и полагалось разведчице, была весьма немногословна, когда дело доходило до рассказов о себе, о своем прошлом, о своей семье. Да и ее боевые товарищи не имели обыкновения расспрашивать. Зачем? Им вполне достаточно было знать самое главное — то, что она родилась в Ленинграде, здесь училась в школе, а потом пошла работать на завод, где и застала ее война.

Впрочем, Петрова была молчалива сверх всякой меры, и молчание это находило на нее, как туча, которая все вокруг затмевает и долго не рассеивается, не проходит.

Однажды — это случилось в Ленинграде — вся четверка жила тогда в общежитии, готовилась к отъезду в Хвойное, пошли они всей компанией в кино. Билеты принесла Нина. Так сразу у них повелось: Петрова взяла на себя функции организатора культурного досуга и не давала им скучать, — то водила в клуб на концерт, спектакль или лекцию, то в кино.

Показывали картину о том, что ушло, но должно было возвратиться. Через страдания, через море народного горя… Возвратиться во что бы то ни стало!

На экране мелькали улицы, полные людей счастливых и беззаботных — им незачем было бежать в бомбоубежища; молодые пары кружились в танце под небом звездным и чистым, без скрещивающихся лучей прожекторов, без вспышек зенитных снарядов… За обеденным столом собралась большая семья — отец, мать, сыновья, дочери, внуки. Высоко поднятый седым стариком годовалый малыш тянется через стол к бабушке, смешно дергает пухлыми ручонками. А в окна, не пересеченные зловещими решетками бумажных полос, не затянутые глухими и мрачными шторами светомаскировки, звездный ласковый вечер глядит на радость семьи. Должно быть, из ближнего парка долетает мелодия вальса.