Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных Страница 71

— В его года-то какое уж здоровье? Но чтобы очень болеть — нет. На Троицу Бог послал такое жаркое воскресенье — истинное пекло, как в печи! А в понедельник, в Духов-то день, заветрило… Он вот тут за столом сидел, собрались мы гороховую кашу есть. А стекло в окне так и звенит от ветра. Тут ложка об пол звяк. Уронил он ложку-то. «Ох, — говорит, — не дойти мне до топчанчика…» Голова на грудь опустилась — и замычал, замычал… — хозяйка, плача, закрыла лицо платком. — Тут через два дома фельдшер живёт, старичок. Я к нему. Пришёл он — поглядел его, потрогал… говорит: «Мне бы такую смерть. Он и не почувствовал».

Мокеевна перекрестилась, слёзы текли по лицу.

— Я говорю: он, бедный, стонал-мычал… А фельдшер: да нет, его уже не было. Это не стон, это воздух выходил…

Юрий степенно-горестно кивнул головой:

— Человек прожил долгую жизнь… и умер — не мучился.

Затем он спросил:

— Видимо, до последнего ходил на кладбище… э-ээ… дежурить?

— Всё время ходил! — сказала с тихой гордостью Мокеевна. — В последний раз — на Троицу, на самом накануне, ходил. — Словно отвлекшись, она повела взглядом по полу и проговорила: — А туда к ним, в столовую — вы, чай, знаете, где это, — последние года не ходил.

У Вакера вырвалось:

— Потому что начальника сменили?

Она взглянула на него:

— Ещё раньше не стал.

«После того, как всё мне рассказал!» — откликнулся мысленно Юрий. Он окончательно уверился: хозяйка отлично его помнит. И знает о беседе старика с ним.

Теперь следовало встать и распрощаться, однако страстишка неугомонной любознательности подбила его заглянуть дальше, чем позволяла осторожность.

— Две рюмки и тогда стояли… — сказал он с задумчивой грустью, — когда я к вам… к вашему мужу пришёл…

— Не велел себе ставить, — с простотой отозвалась старушка.

— Так вы не забыли меня? — уже в открытую спросил Вакер.

Она произнесла тоном заученного извинения:

— Вы уж не обижайтесь, коли с кем путаю…

«Под стать деду бабушка! И на пальце петельку не затянешь!» — оценил Юрий.

Поблагодарив за «уделённое время», он произнёс слова утешения и по дороге в гостиницу перебрал в уме весь разговор… Итак, старые наверняка не один раз толковали о московском писателе — знакомом начальника НКВД. Любопытно: муж сказал ей, что решил открыться?.. После того как встреча состоялась — сказал, это вне сомнений. «Она меня в дом впустила, предложила помянуть мужа из признательности, что я его не выдал», — заключил Вакер. Он отметил, что она не могла и не поделиться с ним гордостью за покойного: на кладбище к убиенным ходил до последнего — а в столовую («вы, чай, знаете, где это») не ходил!

Юрий изумлялся: «Незаметнее незаметного люди — а, однако же, с вызовом…И к КОМУ, к ЧЕМУ — с вызовом?!» Вспомнилось, как Пахомыч, подразумевая своё, рассуждал об идущей на нерест рыбе, когда она прыгает в воздух, где ей дышать нельзя. Нарисовал картину и безукоризненно-ладненько связал нерест с непокорством. «Дышать, не дышать, а бьются… Было и будет».

77

К этим мыслям, к этим сопоставлениям Юрию суждено было вернуться — и не где-нибудь, а всё в том же Оренбургском крае, — когда запад обозначался словом «Война». Но поначалу Вакер побывал на ней.

В конце июня сорок первого газета направила его военным корреспондентом в Псков. По правому берегу реки Великой спешно создавалась полоса обороны. Отступавшие советские части должны были удержаться здесь. Ночью, когда они отходили к линии укреплений, поступил новый приказ: начать наступление и немедленно… Всё захлебнулось сумятицей. Одни подразделения продолжали отход, другие затоптались на месте, третьи пытались перегруппироваться, чтобы атаковать противника… Он не упустил подаренного момента — ударил и вышел к реке Великой, где остановить его оказалось некому. Форсировав реку, части 1-й танковой дивизии вермахта вступили в город Остров.

Вакер несколько суток назад приехал сюда из Пскова и успел отправить в Москву две корреспонденции. Написал о том, как дружно и самоотверженно население роет противотанковые рвы, валит лес, возводит оборонительные сооружения, «охваченное решимостью, которая читается в глазах этих женщин, этих пожилых мужчин: „Врага не пропустим!“» Было оно так или нет — Вакер знал о другом: люди едва пробавлялись взятыми из дома сухарями. Местные советы, начальство торговых и пищевых предприятий уже дёрнули в эвакуацию: не осталось никого, кто порадел бы о доставке хлеба согнанным на работы.

В другой корреспонденции рассказывалось о зенитно-артиллерийском дивизионе, сбившем за день шесть германских самолётов. Нет, Юрий не приврал. Но он не сказал и не мог сказать, что столь успешное действие орудий более невозможно за неимением боеприпасов. Из тыловой службы сообщили: снарядов нужного калибра нет.

У каждого свои заботы, и Вакера всецело поглощала собственная: как предельно отличиться яркими материалами с фронта, извлечь максимум полезного из того, что совсем рядом разрываются бомбы и свистят пули. Погожим июльским утром он стоял во дворе здания, где недавно функционировал исполком города Острова, и ждал машину со штабным работником. Тот собирался поехать в расположение гаубичного полка и обещал взять военного корреспондента с собой.

Юрий посматривал на улицу, по которой тяжело и мрачно проходили беженцы, гоня исхудавших коров, взглядывал на небо в мохнатых облачных полосах: с запада могли показаться убийственно-нежеланные железные птицы… И они показались. Он поспешил в дом, располагавший глубоким подвалом. Работники политотдела пехотной части, что заняли здание горсовета, уже спускались в укрытие.

Самолёты промчались низко над городом, садя длинными пулемётными очередями. Потом сделалось сравнительно тихо. Вакер, проверив, что небо излило свой гнев до следующего раза, вышел на опустевшую улицу. Она протянулась на юг, полого сбегая к реке. В том конце быстро вырастала клубящаяся дымная громада, наваливалась на крыши. В набиравшем силу шуме Юрий различил звук двигателя и успел подумать, что это не автомобиль, — прежде чем увидел на дороге танк. Пушечный ствол казался непривычно коротким, таких Вакер не видел у советских танков. Тот, что, вздымая пыль, приближался сейчас, был германским.

Завораживающее любопытство не дало моментально броситься с улицы прочь. Юрий, подавленно съёживаясь, впивался взглядом в чётко нарисованный крест на башне, чуть сбоку от пушки. Но вот ужас тела, которое пронзительно ощущало открытость удару, толкнул в бег. Вакер понёсся через двор горсовета и оказался среди других бегущих, ухо ловило матерную ругань на фоне хлынувшей позади и где-то в стороне трескотни выстрелов. Кто-то крикнул протяжно, начальственным сорванным голосом:

— Вон туда-ааа!!!

Вбежали в другой двор, потом в переулок, и вдруг воздух сотрясся от певуче-тугого гудения, раскололся недалеко слева чередой взрывов. Юрий, сигнув вбок, упал ничком под изгородь. Мимо по дороге мчался армейский обоз — с криками людей, со жгуче-громкими щелчками кнутов, с громыханием, лязгом железа. Прильнувший к земле возле Вакера батальонный комиссар кричал: немцы бьют из миномётов… А обозные лошади неслись и неслись, вытягивая шеи, в ужасе прижимая уши, раздувая кровавые ноздри. Пуля сочно шлёпнула кол изгороди. Комиссар, вскочив, низко сгибаясь, побежал, Юрий и другие бросились за ним. Над головами с влажно-фырчащим звуком: флы-флы-флы… пролетела стремительная тяжесть и впереди за домами саданула так, что под ногами у Вакера дрогнула земля — дрожь мучительно-страшно отдалась в груди, в голове.

Опять льнули к сухой, заклёклой земле, опять кидались в бег, миновали северо-восточную окраину, и Юрий — как вожделенно-спасительную надежду — увидел лес. На дороге к нему грудились друг на друга армейские фуры, возы беженцев, обезумевшие лошади бились в дышлах, вставали на дыбы. Вдоль запруженной дороги, переваливаясь, двигались к лесу грузовые машины, броневик пёр полем, по лоснящейся ржи. Группа, в которой держался Вакер, припустила через поле, а позади в городе упруго-кругло бултыхали орудийные удары, хлопали мины, стервозно-спешно частило: та-та-та-та…

В лесу дорога была закупорена так, что не объехать. Меж сосен осталась брошенной противотанковая пушка с обрубленными на вальках передка постромками, валялись зарядные ящики. Тут же рядом солдаты, с деловитой торопливостью орудуя ножами, сдирали шкуру с убитой коровы. Масса военных суетилась вокруг застрявшей техники: что-то спрашивали, приказывали, ругались… от живой запруды напирал напряжённо-мятущийся гвалт. Вакер заметил знакомого штабного работника — подошёл, окликнул, и тот, повернув распаренно-блестевшее потное лицо, сказал так, будто встречу вполне предвидел и подготовился: