Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне Страница 76

— Нет, они всегда интересуют меня, когда вы участвуете в них.

— Быть может, вы избрали себе благую стезю, — продолжал граф, занятый своими мыслями. — Вы молоды, богаты, щедро одарены природой, зачем будете вы тратить время, труд, рисковать всем для такой неверной девы, как политика! Разумеется, гораздо приятнее построить себе дом в Гицинге и заниматься музыкой с хорошенькой соседкой. Кстати, как она поживает? У неё отличный голос.

— Я не веду переписку с фрейлейн Магдалиной. Недели четыре тому назад я получил в Праге письмо от её старика отца. Тогда всё было благополучно у них.

— Ну, а как содержится теперь ваш дом в городе? Старик замечательно честный и бескорыстный человек, в чём я имел случай убедиться в тяжёлых обстоятельствах моей жизни. Я говорил это вашей покойной матери, когда бедняга водворился в вашем доме с женою и дочерью.

— Это действительно очень милые люди, и их общество было для меня большой поддержкой после смерти матери. Я надеюсь, что всегда останусь с ними в наилучших отношениях.

— Надеюсь, что так будет и со мною, — сказал граф, пожимая руку Эгберту. — Вы и Магдалина всегда можете считать меня своим верным и преданным другом. Я вполне понимаю ваше желание вернуться к своим тихим занятиям и удовольствиям, но не могу помириться с мыслью, что вы хотите так скоро оставить нас.

— Вы очень милостивы к нам, граф, и я тем более ценю это, что мы с приятелем явились сюда совершенно неожиданно.

— Поэтому я вдвойне досадую на ваш скорый отъезд. Вы застали нас в горе и хлопотах по случаю печального события с Бурдоном и уезжаете, когда всё успокоилось и представляется возможность повеселиться несколько дней. Но я надеюсь, что вы посетите меня в Вене. Помните, что и там мой дом всегда открыт для вас обоих. Ваш молодой приятель положительно нравится мне, хотя я не вполне верю его сценическим дарованиям.

— Тем не менее Гуго хочет непременно поступить в театр, — сказал Эгберт, который хотел воспользоваться замечанием графа, чтобы заручиться его покровительством для своего друга. — Он уже дебютировал в Лейпциге и Дрездене; но честолюбие его гонит в Вену, тем более что при нынешних беспокойных временах театральное искусство может процветать в одной столице. При этом Гуго человек образованный...

— Да, он мог бы сделаться украшением науки, если бы не битва при Иене. Как забавно рассказывал он нам это вчера. Действительно, каким только случайностям не подвергаются теперь люди благодаря тому, что простой смертный разыгрывает из себя полубога. Бонапарт расшатывает мир, начиная от королевского дворца и кончая хижиной. До последней минуты мы не можем быть уверены, что нам удастся собрать жатву с наших полей. От мановения этого Юпитера зависит судьба миллионов людей. Бог или демон дал ему эту власть, но человечеству не легче от этого.

У Эгберта впервые появилось желание возражать графу. Речь капуцина сильно не понравилась ему, но он не решался высказать своё мнение за обедом и вмешаться в спор людей, которые были старше его годами и с которыми он не мог сравниться по своему скромному положению в свете; но теперь граф сам вызывал его на откровенность.

— Я вполне согласен с вами, граф, что человечество может проклинать Бонапарта, что он сделал много зла и нашему дорогому отечеству; но тем не менее мы должны признать его великим человеком. Кто подобно мне наблюдал издали ход всемирных событий, тот невольно преклоняется перед деяниями, блеском и необыкновенной судьбой французского императора. Он ослепляет вас как огненный метеор; такие люди — исключение; только Александр Македонский и Юлий Цезарь могут сравниться с ним. Он не только великий полководец и государственный человек, но воплощает в себе все качества, которые поэты приписывают своим любимым героям. Сколько нужно было ума и силы воли, чтобы подняться из ничтожества и из бедного артиллерийского поручика сделаться обладателем чуть ли не полмира? Ему благоприятствовало счастье, говорят его противники, как будто это может уменьшить его славу. Разумеется, судьба помогала ему; но когда же боги покровительствовали лентяям, ничтожным и тупоумным людям? Я не понимаю, как можно такого человека называть отверженцем, исчадием ада и считать его атаманом разбойников или обыкновенным плутом!

— Вы намекаете на сегодняшнюю речь патера Марселя, — сказал граф. — Вы правы, мне она также не понравилась. Но что делать! Пример испанских монахов увлёк патера, хотя живая фантазия испанца рисует ему ад совершенно иными красками, чем воображение нашего добродушного народа. Но, если я не ошибаюсь, по понятиям католиков Люцифер, князь подземного царства, был также некогда ангелом.

В тоне, каким граф произнёс последнюю фразу, слышалась ирония, которая показалась оскорбительной Эгберту.

— Вы, вероятно, находите меня наивным, граф. Я вполне понимаю, что мои суждения могут показаться незрелыми политическому деятелю, отъявленному противнику Наполеона.

— Вы напрасно так думаете, мой милый Эгберт, и вдобавок приписываете мне какую-то роль в событиях, совершающихся вокруг нас. Я стою в стороне от всяких государственных дел, и для меня скрыты те таинственные пружины, которые дают им то или другое направление. Мир для меня та же сцена, и в качестве заинтересованного зрителя я внимательно слежу за борьбой, которую ведёт один человек против целой Европы. Бывают минуты, когда я забываю пролитую им кровь, всё, что есть ужасного и чудовищного в его деяниях, и вижу в нём чуть ли не такого героя, как вы, Эгберт; но я не в состоянии постоянно восхищаться им. Кстати, я желал бы знать, случалось ли вам встречаться с Бонапартом лицом к лицу?

— Да, я видел его раз перед Аустерлицкой битвой. Он проводил смотр своей гвардии в Шёнбрунне.

— Какое впечатление он произвёл на вас?

— Он стоял неподвижно, как бронзовая статуя, с руками, заложенными за спину. Его окружали генералы. Может быть, это была игра воображения, но меня поразил отпечаток какого-то особенного величия на его строгом, желтоватом лице.

— Завидная вещь молодость, — заметил граф. — Она не видит различия между кажущимся и действительным величием. Маска Зевеса скрывает от неё безобразие узурпатора.

— Узурпатора, которого народ признал первым человеком в стране.

— Да, но какой ценой! Спросите французов через какие-нибудь двадцать лет: дорого