Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне Страница 79

— Он пруссак и лютеранин. Те всегда курят без памяти...

— Куда делись молодые господа, Жозеф? Я не понимаю, какое можно находить удовольствие под открытым небом в половине ноября, да ещё при таком ветре, тумане и дожде!

— Господин Эгберт хотел показать господину Гуго своё поместье и лес. Они, вероятно, ходят на охоту, катаются верхом...

— Неужели им не надоело путешествие! Благоразумные люди сидят осенью по домам. Здесь в городе все знают господина Эгберта, и ему бояться нечего, но в лесу с ним легко может случиться несчастье. Как это ему не приходит в голову!

— Ведь они оба взрослые люди, фрейлейн, — ответил, улыбаясь, старик. — Нельзя же их вечно держать на помочах. Вот, например, покойная госпожа Геймвальд, уж какая была превосходная женщина, настоящий ангел, но всё-таки не умела воспитывать своего сына как следует. Господин Эгберт едва не сделался неженкой, трусом, маменькиным сынком, а в наше время разве годятся такие люди! По моему мнению, женщины не должны воспитывать мужчин.

— Вы не можете судить об этих вещах, Жозеф. Вы старый холостяк и вдобавок ненавидите женщин.

— Что вы такое говорите, фрейлейн! — возразил старик, и его добродушное полное лицо осветилось ласковой улыбкой, которая явно показывала, что он далеко не был равнодушен к красоте фрейлейн Армгарт.

— Ну, успокойтесь! — сказала она, со смехом положив свою маленькую ручку на плечо старика. — Я не думаю упрекать вас, потому что давно потеряла надежду обратить вас на путь истины, равно как и вашего господина.

— Разве он похож на меня!.. Но что же это я до сих пор не попросил вас сесть. Тысячу раз прошу у вас извинения, фрейлейн, — сказал старик, придвигая стул молодой девушке.

— Нет, благодарю вас. Мама ждёт меня, я зашла сюда на одну минуту, чтобы посмотреть, всё ли готово к приезду господ.

— Вы видите, всё в порядке — полы, оконные рамы, шкафы; нигде не найдёте ни одной пылинки.

Молодая девушка ещё раз обошла комнаты, поправила занавеси на окнах и с помощью Жозефа переставила кресла в одной комнате.

— Как вы находите господина Эгберта, Жозеф? — спросила она. — Не замечаете ли вы, что он стал совсем другим после своего последнего путешествия?

— Пожалуй, что так. Граф Вольфсегг сделал доброе дело, выгнав его из родного гнезда. Разве вы не согласны с этим, фрейлейн? Господин Эгберт стал гораздо добрее и набрался храбрости.

— На что ему храбрость! Он ведь не солдат.

— Но может стать солдатом, фрейлейн! Бонапарт также не готовился к военной службе, а теперь он император, да ещё какой могущественный. Если же у нас опять будет война, то без храбрости...

— Ну, а мне кажется, — возразила молодая девушка, прерывая старика, — что господин Эгберт попал в общество знатных людей и заважничал. Вдобавок его приятель, которого он подобрал в Праге, окончательно испортил его. Это ветреник и лгун!

— Зачем вы браните его, фрейлейн Магдалена? Я видел собственными глазами, что вы помирали со смеху, когда господин Шпринг рассказывал свои забавные истории.

— Он хороший комедиант и умеет смешить. Но разве подобных людей выбирают в друзья? Нет, Жозеф, поверьте мне, ваш господин изменился не в лучшую сторону во время путешествия, и вы ещё наплачетесь с ним.

Старый Жозеф ясно видел причину неудовольствия молодой девушки; недаром прожил он тридцать лет в доме Геймвальдов, принимая сердечное участие во всём, что прямо или косвенно касалось их. Пророчество молодой девушки не пугало его, потому что он никогда не был так доволен своим молодым господином, как в настоящее время. Ему нравилось, что Эгберт стал жить, как другие люди, и пользоваться преимуществами независимого состояния, молодости и здоровья. Прежняя застенчивость сменилась в нём спокойной уверенностью; присутствие посторонних людей уже не пугало его. До этого Эгберт тяготился делами и по возможности откладывал их в долгий ящик, а теперь с увлечением занимался ими и даже с большим участием стал относиться к общественным интересам.

Старик, радуясь такой перемене, вполне сознавал, что она не может быть особенно приятна молодой девушке, так как Эгберт уже не проводил с нею длинных вечеров, занимаясь музыкой, чтением и разговорами. До последнего времени Магдалена была для Эгберта самым близким существом, к которому он относился с безграничным доверием. Он делился с нею всем, что занимало его, — своими надеждами, планами, горем и радостями. Мало-помалу её собственные интересы отодвинулись для неё на задний план, и она стала жить его жизнью и его интересами. Но теперь эти светлые и хорошие отношения должны были прекратиться сами собою. Эгберт, вернувшись из своего путешествия, обошёлся с нею почтительнее прежнего, но так холодно, что сердце её сжалось от боязливого предчувствия чего-то недоброго. Встречаясь с нею на лестнице или в саду, он, видимо, избегал проницательного взгляда её больших серых глаз, как будто у него была тайна, которую он не хотел или не мог сказать ей. Эта мысль не давала покоя бедной девушке и настолько поглощала её, что она не в состоянии была скрыть своего горя перед старым слугой, который искренно жалел её и старался утешить по-своему.

— Вы напрасно придаёте этому такое значение, фрейлейн, — сказал Жозеф. — Господин Эгберт ещё очень молод, вы также, а жизнь долга. Немало будет в ней всяких бурь и ливней; не всегда же светит солнце. Когда человек вдоволь помыкается по свету, натерпится всяких бед, тогда он вдвойне наслаждается спокойным креслом и огнём в камине. Вот если бы старый Геймвальд был жив, он это доказал бы вам гораздо лучше, чем я, простой и неучёный человек. Только буря и заставляет нас ценить настоящим образом пристань, всегда говаривал покойник своей жене.

— Не всегда корабли достигают пристани; мы знаем, как часто разбиваются они о подводные камни, — ответила Магдалена с печальной улыбкой, выходя в другую комнату.

Жозеф не пошёл за нею в надежде, что она скорее успокоится, когда останется одна.

На церковной башне пробило четыре часа. Короткий ноябрьский день подходил к концу, и уже наступали сумерки. В доме и на улице царила мёртвая, подавляющая тишина. Магдалена стояла у окна в глубокой задумчивости, прижав своё пылающее лицо к холодному стеклу; слеза незаметно скатилась