Ирвинг Стоун - Те, кто любит. Окончание Страница 8

Их судьба показалась им легче, когда они узнали, что их друг Джон Джей на посту Верховного судьи получит четыре тысячи долларов в год. Александр Гамильтон, юридический и финансовый мудрец федералистов, должен был получать в качестве первого секретаря казначейства Соединенных Штатов три тысячи долларов в год. А ведь Гамильтон начал зарабатывать значительные суммы как адвокат. Он пошел на большие жертвы.

Джон восхищался Александром Гамильтоном. Его прекрасные статьи, написанные в соавторстве с другом Джефферсона Джеймсом Мэдисоном и Джоном Джеем и опубликованные в газете «Федералист», побудили недоверчивый Нью-Йорк ратифицировать конституцию. Он лояльно поддерживал Джона, и это склонило Абигейл к мысли, что отравившие атмосферу в правительственных кругах слухи, будто Гамильтон сознательно подрывал позиции Джона на выборах, были ложными.

Чтобы искупить грех недоверия, Абигейл дала обед в честь Гамильтона, на который пригласила тесный круг друзей из Массачусетса — сенаторов Калеба Стронга и Тристама Дальтона, учившегося вместе с Джоном в Гарварде. Элизабет Шуйлер Гамильтон принадлежала к одной из старейших, богатых и влиятельных семей Нью-Йорка. Ее узкое лицо с раздвоенным подбородком украшали удивительно выразительные черные глаза; скромная привлекательность жены Гамильтона подчеркивалась изящным английским платьем, сшитым по лучшим канонам моды. Она фанатически любила своего мужа, боготворила его.

За обеденным столом стало ясно, что Александр Гамильтон разделял взгляды своей жены. Он родился с умом гения и неутомимой страстью к интригам. Его широкое красивое лицо аристократа с величественными бровями над притягательными глазами, с точеным греческим носом, четко очерченным, чувственным ртом светилось и казалось привлекательным как женщинам, так и мужчинам. Лидер от природы, Гамильтон добился всего сам, поднимаясь от положения незаконнорожденного в Вест-Индии (его мать была уважаемой исконной гугеноткой из Франции, а отец шотландцем) до наиболее доверенного адъютанта генерала Джорджа Вашингтона в революционной войне. Обладая неровным, вспыльчивым характером, он потребовал отставки во время войны под предлогом якобы оскорбления со стороны Вашингтона, но затем вернулся и благодаря своему интеллекту завоевал положение его доверенного советника. Именно Александр Гамильтон негласно сплотил федералистов и манипулировал ими. На обеде у Адамсов он сразу же оказался в центре внимания. Жители Массачусетса были им очарованы, но одновременно он их чем-то отталкивал: уж слишком откровенно он пытался очаровать простаков из Новой Англии. Такие попытки вызывали неловкость.

Абигейл полагала, что миссис Гамильтон была самой благородной и образованной леди, с какой ей приходилось когда-либо встречаться. Но ее внешняя хрупкость не обманула Абигейл.

— У нее железная воля, — сказала Абигейл Джону, когда разошлись гости. И вновь, вспомнив предвыборные слухи, она добавила: — Не думаю, что планы четы Гамильтон включают нас… Помяни мое слово, мы недостаточно важны, чтобы занять место в их кругу. Для Гамильтонов мы мелкие землевладельцы, занимающие незначительный пост. Он считает, что мы не поднимемся выше.

В Нью-Йорке, как казалось Абигейл, жизнь была проще, чем в Бостоне. Несмотря на склонность к чванливости, нью-йоркский свет не устраивал роскошных приемов. Абигейл принимала президента и миссис Вашингтон и глав ведомств, в последующие недели тех сенаторов и членов палаты представителей, которые привезли своих жен в Нью-Йорк; и уже затем тех законодателей, какие ютились в пансионах и вынуждены были оставить свои семьи дома.

Многих гостей она узнавала по описаниям Джона после его возвращения с Континентального конгресса в 1774 году. Она вспоминала откровения Джона в своей спальне в Брейнтри относительно всего сборища законодателей, которых она ныне принимала в Нью-Йорке.

— Ричард Генри Ли — высокий и худощавый, выглядит деловито. Он стал сенатором. У Роджера Шермана из Коннектикута светлая голова, и он судил здраво, но, когда жестикулировал, становился вульгарным. Ныне же Шерман — запевала в палате представителей. Джон Джей — усидчивый студент и хороший спикер. Ныне он — Верховный судья.

За ее столом трапезничали и вели приятные беседы сенатор Джон Лангдон из Нью-Гэмпшира, который первым сообщил Джону, что Конгресс посылает его во Францию. Приходили также давние знакомые Джона — Чарлз Кэррол из Мэриленда, Джон Ратледж из Южной Каролины, Джордж Клаймер, скромный, отрешившийся от дел торговец из Пенсильвании, и многие другие, вместе с которыми трудился Джон, формируя правительство. Прочно связанные между собой, они были объединены внутренним убеждением, что сделанное их интеллектом, биением сердец, многолетними усилиями не останется втуне.

Неистребимое чувство ответственности не позволило Джону хотя бы раз уклониться от роли председателя на затяжных и зачастую злобных дебатах сената. Не прошло месяца, и он научился гасить петушиные бои, избегая вмешиваться в дискуссии. Абигейл хорошо понимала подспудные детали споров. Наиболее яростно возражавшие Джону, когда он сидел за столом председателя, приезжали в Ричмонд-Хилл на ее вкусные дружеские обеды.

Чаще всего гости сетовали:

— Его дело председательствовать, а не вести за собой сенат.

Тем не менее Джон стал символом власти, его плотная, волевая фигура воспринималась как своеобразное выражение конституции и правительства.

— При каждой схватке в Конгрессе, — признался семье Джон, — всегда находились такие, кто осуждал правительство и говорил, что оно долго не устоит. Я слышал это от представителей Новой Англии и от южан. Однако каждый пережитый день — еще один шаг к стабильности.

Завершив работу в Гарварде, Чарлз осел в Нью-Йорке и корпел над книгами в адвокатской конторе Джона Лоуренса. Абигейл уточнила, что дошедшие до нее сведения о его вольном поведении соответствуют истине. Он был повинен в том, что Бостон называл «безрассудством»; его связь с озорной группой, которая ранее нанесла ущерб репутации Ройяла Тайлера, привлекла внимание жителей Новой Англии.

Ныне он исправился. Он избегал светских развлечений, по утрам сопровождал отца в Федеральный зал, затем ехал в контору Лоуренса и возвращался с отцом в четыре часа на обед. Вечерами он занимался в своем кабинете, участвовал в тех компаниях, где бывал отец или полковник Смит.

Абигейл удивлялась, почему Чарли часто сопровождает свою сестру в поездках в воскресенье на Лонг-Айленд и проводит день в семье полковника Смита. И почему Салли Смит так регулярно посещает Нэб и мальчиков, приезжая в Ричмонд-Хилл. Салли была четвертой дочерью в семье Смит, ей исполнилось двадцать лет, она обладала превосходной фигурой и миловидным личиком и держалась просто. Абигейл никогда не приходило на ум, что девятнадцатилетний Чарли, которому предстояла трехлетняя стажировка, прежде чем он сможет зарабатывать на жизнь, окажется настолько глупым, что увязнет по уши в любви. Но в семье Адамс Чарли был самым непредсказуемым ребенком, он меньше всех находился под контролем суровых предков-пуритан и их предписаний. Он имел неосторожность влюбиться.

Нэб была счастлива в обществе родителей. Она научилась умело управлять прислугой, благодаря чему ни Абигейл, ни гости не замечали семейных трудностей. Полковник Смит, получивший пост начальника полиции, вновь стал важным лицом, он сажал под арест судовладельцев, пытавшихся ввезти контрабандные товары или же уклониться от уплаты пошлины.

Нэб подшучивала:

— Я была воспитана на рассказах о том, как шесть поколений Куинси, Бойлстонов, Смитов и Адамсов ввозили патоку контрабандой в обход таможенных чиновников.

Джон настаивал, чтобы ради возвышения поста президента сенаторы закрепили за ним особые почести и тем самым повлияли на европейские дворы. Сенаторы дали ему от ворот поворот, заявив, что главное исполнительное лицо должно именоваться всего лишь как «президент Соединенных Штатов», и сенат и палата представителей вынесли соответствующее решение. Джон хотел ввести тщательно разработанную церемонию посещения президентом сената, дабы придать высокую торжественность такому событию, используя в качестве примера порядок посещения королем Англии парламента. Сенат согласился с тем, что президент может иметь специальное кресло и ничего более. Спускаясь по крутому склону Гудзона, чтобы прогуляться под парусами в теплый сентябрьский день, Джон жаловался Абигейл:

— У меня больше возможности управлять лодкой, чем руководить сенатом. Я понял: пост вице-президента ничтожен в нашем новом правительстве. У меня нет полномочий делать добрые дела в исполнительной, законодательной и судебной областях. Я всего лишь венецианский дож, удел которого заводить часы.