Морис Симашко - Маздак Страница 8

Плачет Туран. Негде спрятаться его коварному царю Афрасиабу. Быками под лапой эранского льва валятся туранские витязи. И вот уже горячей кровью благороднейшего из них — Пирана наполняет чашу старый Гударз. И выпивает всю чашу в память павших сыновей и внуков…

Снова дымом и кровью пьяны всадники. Сам Кей–Хосрой, могучий прародитель царя царей Эрана, ведет их. Быстрее мысли настигают туранцев доблестные мечи, быкоголовые палицы вбивают их в землю…

Песня теперь гремела, наполняла всю степь, пропитывала каждую травинку. Это было только перечисление в походном порядке древних Кеевых воителей с краткой боевой характеристикой. Первая строчка запева подхватывалась всеми и дважды повторялась уже вместе со второй, завершающей. Но было во всем что–то необъяснимое, вечное, трагически предопределенное. Бронза древних страстей плавилась в глухом громе копыт, качании горизонта, буйных вскриках и свисте. Сердце рвалось куда–то, растворяясь в сладких языческих ритмах. И нельзя было, не хотелось уже сдерживаться…

Эта песня сразу оторвала от всего, что было раньше. Ушли куда–то в сон родная тетка, у которой жил он по смерти родителей, академия, Тыква и пахнущая травой рабыня Пула, мар Бобовай и даже тоненькая ромейская девочка с коричневым пятнышком у брови. А мар Бар–Саума на своем табурете в углу стал вдруг маленьким и очень старым…

Давно уже замолчали азаты, а песня продолжалась. В такт ей четко ударяли копыта, качался горизонт. Она не уходила и ночью врывалась в сны, вместе с кровью приливала к сердцу Авраама. Даже когда пришли к Тигру и многовесельный царский тайяр заскользил, опережая красноватую воду, песня осталась. Она мешала разглядывать реку, которой он никогда не видел, и стала затихать лишь тогда, когда он спрятался за воротом с канатами и развернул полоску египетской бумаги…

Песня успокаивалась, послушно укладываясь ровными витыми строчками. Бронзовые удары языка пехлеви, гром копыт и буйный свист сгущались на светлой папирусной глади. Он помнил каждый шорох, каждый порыв ветра в поле. Неслышная тень упала на бумагу. Авраам поднял голову…

Сам эрандиперпат Картир круглыми немигающими глазами смотрел на песню. Большая рука с печатью на перстне протянулась, взяла ее, приблизила к тяжелым усам. Потом рука положила песню снова на колени. Перс важно, утверждающе кивнул головой.

Теперь можно было смотреть на реку. Мутно–розовая вода казалась живой, пахла рыбой и пиленым деревом. Они обгоняли связанные веревками барки с таврским камнем и дубом. Те лодочники, что шли наперекор течению, в трудных местах не гребли, а подтягивались, ровными кругами укладывая канаты на палубах. Перед их тайяром с царским знаком орла впереди сразу раздвигались плавучие мосты. Все больше становилось на реке мелких лодок. Тайяр ударял их медным носом, если не успевали отойти в сторону. Одна лодка перевернулась, и человек хватался за днище, поддерживая тонущую козу. Коза кричала детским голосом…

В последнюю ночь где–то слева растекалось на полнеба беззвучное зарево. Вода стала совсем красной. Азаты молча смотрели в сторону далекого пожара, и глаза их тоже были красными. Так и слилось к утру дымное огнище с поднимающимся солнцем.

Река сузилась. Лодок и паромов стало еще больше, и пришлось рыкать в военную трубу на носу тайяра. После полудня впереди вдруг сверкнуло так, что невозможно стало смотреть. Он понял, что это Ктесифон — стольный город Кеев.

3

Кто–то дергал изголовье…

Но не обрывался долгий вечер, когда плыли с факелами в бесчисленных каналах. Еще полночи ехали потом черными дорогами к имению эрандиперпата. Качались и качались ветки в небе, голова клонилась к невидимой лошадиной шее. В темноте гремели решетки ворот, бесплотные тени глядели в лицо каждому. Раб с факелом вел его узкими коридорами, другой сзади нес книги. В зале с синеющим потолком оставили его. Он помнил, что приклонил голову на книгу, и снова переливалась вода в свете факелов…

Ухнуло куда–то все. Он открыл глаза, поспешно встал, оправляя хламиду.

— Ты кто? — спросил Светлолицый с нежным пушком на щеках. Темные брови круто изгибались к вискам.

— Авраам я, из Нисибина, — ответил тот. Светлолицый был старше Авраама. Военная куртка была на нем и мягкие кавказские сапоги внатяжку. Короткий арийский меч висел на поясе. И спрашивал он отрывисто, с арийским звоном в голосе.

— Из Нисибина, — повторил Авраам. — Это город, который на границе…

Они помолчали, глядя друг на друга. Светлолицый отошел. Авраам с изумлением оглядел стены зала, которые не видны были ночью. Рядами шли ниши, и все были заполнены книгами, свитками, глиняными пластинами с письменами древних. У одной только стены было в пять раз больше книг, чем во всей библиотеке мар Бобовая.

— Подойди! — позвал Светлолицый.

Авраам подошел к тахте у окна. На ковре лежала раскрашенная в черно–белую клетку доска и костяные фигуры. Он видел эту арийскую игру «Смерть царя». Диперан Фаруд, которому помогал он переписывать христиан Нисибина, играл всегда в нее с другим персом.

Светлолицый перенес до линии границы одного из красных латников, посмотрел ожидающе. Авраам растерянно покачал головой.

— Пешие так наступают, — показал Светлолицый. — Разят они сбоку, где не прикрыто щитом… Шахрадары на слонах тоже бьют по своим линиям наискось. А это ратх — башня на колесах. Она идет на приступ прямо или сдвигается в стороны… Сильнее всех Фируз — победитель, Рука Царя…

— Пероз? — переспросил Авраам.

— Да, Фируз, — подтвердил на ктесифонский манер Светлолицый. — Он бьет всех и во все стороны.

— А тебя как зовут? — спросил Авраам. Светлолицый со стуком бросил костяного воителя:

— Никак меня не зовут!

Вошел другой, высокий и крепкий, посмотрел на Авраама.

— Сядь, Сиявуш! — сказал Светлолицый. — Он не умеет.

Тот, которого звали Сиявуш, молча сел играть. Он был одних лет со Светлолицым и одет так же. Только глаза были холодные, и брови не изгибались, а напрямую срастались над крепким костистым носом. Фигуры он двигал резко, не долго думая.

Потом пришел сам эрандиперпат Картир и с ним еще трое. Двое были со звериными знаками на кулонах, а третий — арийский жрец в красной хламиде. Увидев Авраама, эрандиперпат удивленно приподнял брови:

— Иди, я позову тебя, когда будешь нужен!

Авраам поскорее вышел за ковровую завесу. Его испугал красный маг — огнепоклонник. Серые яркие глаза под выпуклым лбом скользнули по одежде, кресту, остановились на лице Авраама. Спокойная внимательность была в них и что–то еще, необъяснимое. Они притягивали, и нельзя было скрыть своих мыслей…

Не дьявольский ли это свет? Авраам вспомнил, что много дней уже не молился. Он посмотрел на высокие своды и вздохнул. Прошел одним коридором, перешел в другой, нашел маленький дворик с отхожим местом и бронзовым кувшином с водой. А он слышал, что арийские мобеды запрещают подмывание…

Опять ходил он в коридорах и никак не мог найти выхода. Стены из белого камня скрадывали шаги. Свет падал откуда–то сверху косыми прямоугольниками. Из бокового прохода послышались голоса. Отведя заменяющую дверь тяжелую кожаную завесу, он вышел наружу.

На широком, мощенном камнем дворе азат в дорожных латах водил запаленного коня. Тут же располагались конюшни, стояла укатанная гора сена. Военная казарма была точно такая же, как у дома сатрапа на царской стороне в Нисибине. Под длинным навесом рядами стояли пирамиды пик с прислоненными внизу щитами, висели на столбах тяжелые луки.

В углу двора был хауз с водой, над ним тахта. Несколько солдат сидели полукругом и ели. Это были азаты из посольского сопровождения. Сотник Исфандиар, который помогал ему в дороге, сделал приглашающий знак рукой.

Авраам обрадовался знакомым азатам, ему сразу стало легче. Он присел на краю тахты, и Фархад–гусан, который запевал в дороге песню, положил ему отваренной пшеницы в солдатскую чашку, хотел положить и мяса.

— Мясо свиньи! — предупредил старый азат с разрубленным ухом.

Персы с любопытством смотрели на Авраама, и он покраснел.

— Носящие крест ромеи из–за моря едят свиней, — сказал Исфандиар. — А почему наши христиане не едят?

— Зато наши обрезаны, как иудеи, — заметил Фархад.

— Бог один у вас с иудеями. Что же законы его не одинаково выполняются?..

Ни в голосе, ни в глазах сотника не было издевательства. Одно только искреннее недоумение. Авраам не знал, что ответить. Персы поговорили еще о разных богах, каких знали у варваров. Аврааму взамен мяса положили полкружка соленого армянского сыра — пендыра.

— Мертвых там засыпают землей, а в руки дают лук со стрелами, — рассказывал бывший в плену за Оксом азат с покалеченным ухом. — Лошадей и прислуживающих людей убивают и кладут с ними, а еще хоронят еду и напитки…