Роман Шмараков - Леокадия и другие новеллы Страница 8

Тут Кареб скованными руками схватился за голову, ибо увидел, что дело, гулявшее по площади, вернулось к нему и уже не уйдет.

– Всё очень запуталось, – заметил визирь.

– Я полагаю, – сказал царь, – эту историю не расплетет и хороший рассказчик, не то что наши судьи.

– Я все же смею думать, что мудрое решение лежит неглубоко, – сказал визирь.

Царь ответил ему на это:

– Когда ты не знаешь, что сказать, ты гладишь бороду. Иногда мне кажется, что твоя борода – единственное во дворце, что мне не лжет: когда я вижу в ней твои пальцы, я точно знаю, что мне думать.

– Возможно, ваше величество поступает немного опрометчиво, сообщая мне об этом, – заметил визирь.

– Неужели я рассказал бы это тебе, будь у меня хоть капля опасения, что ты сумеешь отказаться от этой привычки? – спросил его царь.

XI

Между тем народ волновался, ибо, придя смотреть казнь одного человека, мог питать основательную надежду, что казнят десятерых, а теперь дело оборачивалось так, что не казнят никого. Возможно, это тянулось бы долго; но, на счастье вавилонян и читателя, в эту минуту ветер очень кстати подхватил с окна белый платок, которым царь отирал лоб, и вынес его вон. Толпа, задирая головы и толкаясь локтями, встретила кружащийся платок криками восторга.

– Что это значит? – спросил царь.

– Что вы помиловали всех, ваше величество, – отвечал ему визирь.

Это была воистину величественная сцена, так что если бы г-ну Алле захотелось написать картину в пару той, что он с таким успехом сделал для Шуази, он мог бы изобразить вавилонский народ, с волнением глядящий на высокое царское окно, и быть уверен, что не промахнулся с предметом. Конечно, казни теперь ждать не стоило – хотя некоторые из собравшихся решили на всякий случай остаться еще на день, – но царская милость есть зрелище, подобное явлению небесных богов, и никто из видевших ее не думал, что потратил время напрасно.

– Это все прекрасно, – сказал ростовщик своему слуге, когда они возвращались домой, – но только не для моего желудка. Похоже, толпы последователей Зороастра притащились туда со своим хворостом и кресалом, чтобы почтить там весь огонь, какой смогут развести. Надеюсь, ты не допил ту шалфейную настойку, которую приготовил третьего дня, не то я найду на тебя управу.

– Всю жизнь, – сказал сам себе водонос, – изображал я водоноса, не пропуская ни дня, и мне доставались лишь попреки, гроши да ломота в спине; всего один день, с утренней зари до вечерней, я изображал Ис – а ведь это славный и древний город, не имеющий себе соперников, если не считать нашего города, и там много всякого богатства, и высоких домов, и благоуханных садов, и храмов, убранных золотом, – так вот, из-за этого дня на меня свалилось столько тревог, сколько не знал мой бедный жребий. Уж лучше я снова буду изображать водоноса, потому что от славы и богатства мне досталась худшая сторона, то есть вечные заботы и волнения, а свою спину я хотя бы знаю чем смазывать.

– И всё же это ничего не доказывает, – сказал упрямый философ, вышагивая по своей улице.

– Как пышный хор звезд сникает и теряется при торжественном выезде дневного светила, – сказал визирь, – так дела и помышления смертных бледнеют, когда сами благие боги решают снизойти к нашим затруднениям. В самом деле, если бы мы…

– Ты опять гладишь бороду, – сказал царь.

XII

Старый воин примирился с женою, и они жили счастливо. Водонос с радостью вернулся к кувшину и беготне по улицам. Вдове заплатили за сливы, съеденные лошадьми, и она испекла пирог для сына. Кареб был прощен и вновь допущен в царские чертоги. Опытный царедворец вскоре вернул себе милости монарха, однако некоторое время еще боялся ими наслаждаться. Его имя было усвоено теологической системой халдеев, где оно означало цепь случайных причин, вызывающих одна другую и против ожидания приводящих к справедливому результату. Некоторые, впрочем, утверждают, что для этого понятия халдеи использовали слово, в переводе означающее «пирог с дамасскими сливами». Возможно, правы и те, и другие.

Сообщают, что впоследствии вавилонский царь все-таки казнил всех лиц, упомянутых в этой повести, и сверх того еще некоторых. Если эти известия правдивы, то надо полагать, что у него были на то основания.

Признаки жилья

В то время, как между Флорентинцами и Китайцами, которым вспомогал Король Французский, война продолжалась, один Китаец ходя вокруг города с своим сыном, со всякою прилежностию осматривал все места.

Леокадия и молодой человек

I

Леокадия, смотря на молодого человека с разбитого корабля, спрашивает его, умеет ли он любить. Молодой человек гневно отвечает, что хотя он и в плену, но любовь его свободна – ни приказать, ни принудить его невозможно, и проч. Кудри его блистают; солнце садится. Леокадия подает знак его увести. Молодого человека запирают одного в комнате чистенькой, но не внушающей надежд. Портрет султана в пору первой молодости ее украшает. Во внутреннем дворике под деревом небольшой бассейн. Молодой человек долго кричит в дверь и садится на пол.

II

Пока разрешили ему мебель, он приучился сидеть по-варварски. Бумаги ему не дают, а из европейских книг находится лишь «Анабасис» в итальянском переводе; он изучает приложенные карты: они оказываются составлены по Птолемею. Вестей от Леокадии никаких. Вдруг начинают кормить все хуже, так что он ко всему теряет интерес и смотрит с тоскою в окно и на султана. Через неделю, грязный, в соленой одежде и обессиленный голодом, он лежит на полу. Уснувшего, его уносят два янычара.

III

От страшных снов, касающихся его будущности, он просыпается в комнатке окнами в сад, со светлою рябью бассейна на потолке. Его удивление застают прелестные девушки, в шальварах и шелковых туфлях, впорхнувшие в комнату так, что он не успел их сосчитать; раздев его догола, сажают в бочку с ароматной водой и, насильно вымывши, одевают в чистое европейское белье и платье. Приносят завтрак с шоколадом и газетами почти свежими. Он задумывается, что благородство везде проникает, и посылает их передать благодарность его Леокадии, умеющей понять резоны чужие. Ему обещают. Он еще успевает сказать приличные любезности, которых они смущаются.

IV

Он выходит, никем не препятствуемый, осмотреть забор: каменный, слишком высокий. Он думает, как достать лестницу, но деньги его пропали с отобранною одеждой. Однообразные шепоты за стеною привлекают его внимание, и несколько дней после обеда он тайно приходит сюда, на всех языках составляя призывы самые трогательные; наконец, раздосадованный нежною невнятицей, решает, что это только фонтан. Еда изысканна, и ложась в постель, ему все кажется, что слишком ее много.

V

Ночью он решается через стену неудачно. На обратной дороге, заметя в саду какую-то старуху, собирающую травы, он думает спросить, нет ли у ней чего-нибудь от ушибов: она сейчас пропадает. Назавтра кормят его особенно вкусно. Он корит свое бездействие.

Леокадия требует его внезапно; он отвечает ей с гордостию. На лице ее задумчивость. Его возвращают в комнату, моют и кормят; от девушек в шальварах он не может выяснить никаких ее распоряжений. Засыпает он в бочке, когда расчесывают ему волосы.

VI

Шум движения и разговора его пробуждает. Он лежит нагишом, под колоннами внутреннего двора, среди толпы девушек, которые заняты своими делами. Странное высокомерие, которое обличается в обладателях власти безответной, поражает его неожиданностию своих действий. Весь день сидит он скорчась; женщины ходят мимо него; простодушное их бесстыдство его изумляет. На лицах тех, что купаются в фонтане, он видит легкую улыбку, которая занимает его воображение. В счастливых сумерках наступившего новолуния выходит он поискать еды.

VII

От него требуют теперь работы, а привычка, которую в этом случае он склонен считать благодетельною, и угроза умереть от голода заставляют его смириться с участию водоноса. Одна из женщин дарит ему какое-то тряпье. Он обгорает под непривычным солнцем, а обильная еда и ленивое провождение времени сделали то, что лицо его, очень красивое, и тело оплыли очень заметно. С медным кувшином на загорелом плече, безучастно стоит он между девушек, ждущих набрать воды из фонтана, и ветер играет его черными локонами, когда проходящие мамелюки хлопают его по заду, впрочем дружественно. Он бросает кувшин, и девушки разбегаются в трепете.

VIII

Он ласкается думать, что речь его, об уважении к мужчине и человеку просвещенному, и требование аудиенции у султана, который сумеет оценить его достоинства, сделала впечатление. Девушки, как обыкновенно, приходят в комнату его вечером; думая подурачиться с одною, он замечает трудность ее поймать. В жареном мясе новый соус. В полнолуние он, пораженный внезапным ощущением, стоит, выскочив из постели, перед зеркалом, глядя на свои ноги, которым влияние туземной кухни усвоило вид почти женский. Звуки из сада его отвлекают; старуха, в которой узнает он свою знакомую, склонясь на коленах, воздевает руки к луне. Тревога его охватывает. У девушек спрашивает он Лукана, в котором всегда презирал клеветника Цезарева; ему обещают поискать.