Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость Страница 80

Откуда все это у Йордана? Его слова звучат так, словно со мной говорит Старик. А Йордан продолжает: «И тут есть чему удивляться…. Так или, похоже, петляет и заяц от охотника. Невероятно: место высадки и в самом деле считается самым неудобным. Видишь, теперь и я заразился страстью стать великим стратегом!»

Чтобы выйти из Отдела, отговариваюсь репортерской работой – с блокнотом и фотоаппаратом понаблюдать за реакцией французов на сообщение о Вторжении. Это могло бы, холодно сообщаю адъютанту, заинтересовать Берлин. И становлюсь довольно смелым: для того, чтобы сделать свою работу качественно, мне нужна партия изопанхроматической пленки.

- Сколько? – интересуется адъютант.

- Десяток, если можно.

Все улажено, и я хвалю себя: чертовски хорошая мысль! Мне и особо извиняться не придется, если вернусь в Отдел попозже.

По пути в отель на глаза попадается гравюра Шарля Мериона из руководства «Искусство гравировки», которую я таскаю с собой повсюду. Это «Черт из Нотр-Дама». На правой половине овала господствует могучий рогатый и крылатый Сатана, высоко облокотившийся на искусно выгравированные крепостные башни, и поддерживает обеими руками гримасничающую рожу. Для усиления ужасности картины над теснотой крыш и фасадов зданий и взметнувшейся вверх башней готической церкви, изображена стая летящих ворон, а Сатана далеко высунул изо рта под острым кривым носом толстый язык.

Никакой «книжный» лист – даже кисти Макса Клингера – не поразил бы меня так, как этот странный овал составной гравюры из Франции. Я мог бы дорисовать ноги этого чудовища: столбы уходящие в глубины Парижа на сотни лет.

В голове зловещий ансамбль, составленный Сатаной Мериона и этой химерой.

ПАРИЖ – ПОСЛЕ ВТОРЖЕНИЯ

Город Байе был захвачен Союзниками на рассвете безо всяких разрушений. Теперь уже отпали последние сомнения в том, где высадятся главные силы противника. Не в Норвегии «Страны судьбы нации», как назвал ее Гитлер, не в Ютландии, не в Па-де-Кале – и даже не в Сен-Назере.

Во всех береговых оборонительных частях на всем побережье от реки Сены до реки Шельды объявлена повышенная боевая готовность: не подлежит сомнению тот факт, что союзникам теперь-то уж наверняка удалось зацепиться за побережье. Они совершили настоящий прыжок через море.

Полное замешательство в умах вызывает тот факт, что линия фронта рядом. Война во Франции! Об этом здесь никто никогда не думал всерьез. Все верили, что жизнь припеваючи никогда не кончится. Для войск находившихся во Франции война шла где-то там, в бескрайней России. И единственное чего здесь боялись так это получить направление на Восточный фронт.

Радио передает новости о победе. Редакторам выпусков, наверное, приходится напрягаться, обдумывая одну проблему: Как ЭТО донести до слушателей? И тут им помогает опыт долгих бравурных выступлений. Новости кричат, что десанты противника измотаны в ожесточенных боях – центр тяжести их наступления приходится на район города Кан: вопреки фактам радионовости трактуют эту высадку как «всего лишь» отвлекающий маневр. Но ведь отчетливо видно, что целью союзников являются порты Шербур и Гавр. Вот хитрецы!

Бисмарк намеренно меня игнорирует и меня это здорово нервирует. Что все это значит? У адъютанта получаю то, что называют «аудиенцией» и все.

Более не сомневаюсь, что Бисмарк приложил руку к аресту Симоны. Никаких сомнений и в том, что на основе Сониной информации он составил официальное донесение. Это, конечно же, была настоящая свара. Хорошо представляю, ЧТО эта подлая душонка настойчиво излагала высшим чинам СД или Абвера, так сказать peu ; peu . К примеру, где-нибудь на охоте на козлов. Ведь по настоящему крепкий донос с доказательствами, никто не мог бы ему составить. А парень слишком хитер, чтобы подставить себя самого.

Его неприязненное отношение ко мне могу объяснить лишь тем, что он не уверен, т.к. не знает наверное, как обстоят дела в Берлине. А так же тем, что не знает, известна ли мне его роль в этой подлой игре или нет. Но одно ясно: его еще не проинформировали об аресте в Бресте и Ла Боле. Из того, как он выглядит, и как говорит, абсолютно ясно, что ему неизвестно об аресте Симоны.

Но совершенно невероятно, чтобы здесь не знали того, о чем давно известно в Берлине. Я бы многое отдал, чтобы увидеть, каким образом минуя Париж, такая информация попала в ОКВ. Неужели рука, чью защиту я ощущаю над собой, является рукой Масленка? Жаль, что не нашел времени выпытать у него подробности….

Тут я прерываю себя: не будь простачком! Бисмарк, эта жирная свинья, может просто притворяться. Уж это-то он научился делать!

Бисмарк и эта Купперс! Пока эта дамочка была на базе, она не могла делать гадости. С доносами напрямую у нее ничего бы не вышло. Об этом тут же бы знала вся база. Но вот по пути в Париж, когда ее задание было выполнено, ей надо было бы сбросить весь этот груз. Точность солдатского радио из Кале окончательно все запутывало, и конечно трудно было найти конкретный источник информации. Нужно было лишь белошвейке Соне заявиться на базу и доказать необычную связь «французских женщин» с морскими офицерами – и тут же прекратилась бы лавина веселых историй…. Отчетливо вижу как Бисмарк разыгрывает из себя токующего тетерева, а подруга Соня живо и выразительно украдкой бросает по сторонам быстрые взгляды. Все по пословице: Капля камень точит…

Время до полудня пролетает быстро, в каком-то необъяснимом напряжении. Из сообщений о высадке противника на побережье ясно, что наша авиация вообще не принимает участия в боях, словно у нас нет ни одного самолета. Снова и снова подхожу к огромной карте. В каждом новом сообщении с побережья чувствуется какая-то ложь, какая-то недосказанность, из чего пытаюсь все-таки составить целую картину происходящего: мне уже более-менее ясно как происходят события. Первые британские и американские десанты во вторник, сразу после полуночи – так нам сообщили – высыпались на наши головы с закрытого облаками ночного неба. Эти отчаянные парни прыгали сквозь облака.… Затем корабли поддержки открыли отсекающий огонь по передовым частям наших войск. А собственно высадка началась по высокой воде прилива в 3 часа ночи. Было ясно, что они придут по высокой воде прилива. Это проще пареной репы: ведь в таком случае десантные корабли легко преодолеют прибрежные заграждения и минные поля.

Два радиорепортера вернулись из полной приключений поездки в Гавр: железнодорожное сообщение прервано, на улицах километровые колонны танков.

Они рассказывают, что союзники разделили побережье: британцы по обе стороны реки Орнэ, американцы – западнее, в устье реки Вир и выше, на полуострове Cotentin. В первые же часы, судя по всему, высадились дивизии полного состава. Неужели на нашей стороне никто не заметил на острове такого огромного количества людей и техники, готовых к гигантскому прыжку? Абвер все проспал.

Этот зловещий второй фронт! Теперь-то он, в случае, если союзники удержатся, откроется в полной мере. А что на юге? Почему никто ничего не просчитывает?

Бисмарк не засиживается за своим письменным столом стиля а-ля Луи XVI. выпрямившись во весь рост, он вышагивает по всему зданию: подбородок почти лежит на узле галстука. Еще более бросается в глаза и то, что где бы он ни появился, на голове красуется предписанная уставом высокозадранная жесткая фуражка. Может быть и из-за того, что она придает ему более важный, чем в обычное время, вид.

Почти во всем здании царит какая-то странная, подчеркнутая старательность в работе: все эти засранцы изображают ужасную занятость. При этом отмечаю, что вся эта сволочь сумела внезапно придать такую значимость своей работе, что теперь-то уж точно нельзя представить без них Париж.

Всем предписано иметь при себе пистолеты. Пока меня не было, Бисмарк устроил проверку пистолетных кобур: два зондерфюрера, кинорепортер, вместо предписанных пистолетов имели в кобурах лишь сигареты и зажигалки. Говорят, Бисмарк чуть не взорвался от ярости.

За обедом Бисмарк заносчиво демонстрирует нам, что он совсем не тот человек, который может попасться на удочку союзников. Знает он этих британцев: сплошь обман и блеф, колосс на глиняных ногах. Гнилые и бессильные – ткни пальцем – развалятся.

Адъютант тут как тут: «Гнилой Альбион!»

Бисмарк выпрямляется, словно палку проглотил и зычно кричит: «Верно!»

В это время где-то там, на нормандском побережье рекой льется кровь, а здесь обжирается весь этот сброд, сопровождая жрачку высокопарной болтовней.

Бисмарк буквально погружен в свою новую роль великого полководца, который все еще не решил, куда же направить свои войска. Временами, отложив в сторону вилку и нож, поставив локти на стол и уперев тяжелый подбородок на сомкнутые пальцы рук, Бисмарк размышляет даже не закончив есть. Как раньше шумно было в столовой, так сегодня молчаливо наше собрание. Никто не осмеливается нарушить ход мыслей Бисмарка.