Андрей Тюнин - Свенельд или Начало государственности Страница 9

        Служивых воинов среди словен и финнов было немного, да и те под предводительством Вадима остались в старом поселении, исполнявшим роль своеобразной заставы от вторжения с моря, а наши дружинники – рыбаки, пахари, плотники, хотя и держали раньше в руках оружие, больше полагались на свою силу, чем на  сноровку и умение. За несколько месяцев превратить их в настоящих бойцов – дело немыслимое, но при соответствующей тактике и использовании лесных засад и ловушек, в которых они были непревзойденные мастера, уже сейчас  подопечные Рюрика, сражаясь на родной земле, представляли бы реальную угрозу для любого противника. Среди дружинников скоро выделился Василий, бывший бортник, ростом и телосложением напоминавший медведя. Он казался неуклюжим и медлительным, но стоило ему взять в руки оружие – меч, копье, дубину или простую рогатину, как его движения становились легкими и изящными, а оружие превращалось в  естественное продолжение его длинных рук. Несомненно, и он имел недюжинную склонность к военному делу и, если бы готовился к нему с детства, ни в чем бы ни уступал варягам. А сейчас он смотрел на Рюрика как на божество, способное одним неуловимым движением кисти выбить меч из его сильных рук, и старательно копировал мои приемы, относясь ко мне как к старшему брату, более опытному и почитаемому. Именно Василий стал у нас старшим дружинником,  хотя многие знатные финны и славяне отдали своих сыновей в княжескую дружину.

           Между тем начался рюен, разноцветные краски приближающейся осени выплеснулись на кроны деревьев, с севера потянул колючий ветерок, застигающий врасплох вспотевшие спины, а от Свенельда, Трувора и Щепы не было никаких известий. Город достраивался, амбары заполнялись воском, соленой рыбой, медом, пенькой, копченым мясом; финны первыми стали приносить дорогостоящую пушнину, и все товары нужно было принять, подсчитать, а так же застолбить в записях для будущих расчетов, –  доверие к Рюрику было настолько велико, что товары предоставлялись в долг до прихода иноземных гостей. Нашлись и грамотные люди, которые под присмотром Щепы вели записи и на пергаменте, и  на берестяных свитках, складываемых в памятный сундук,  хранящийся теперь в каменном замке, возведенном мастерами-кривичами в центре города. Именно в нем и жили теперь мы с Рюриком, Олег и несколько попеременно меняющихся дружинников, среди которых постоянно находился Василий.

       Однако не все шло так гладко. Постепенно обнаружилось, что среди съестных припасов, складируемых внутри одной из каменных башенок, мучительно медленно прибывает самый необходимый продукт – хлеб. Рожь, пшеница и ячмень оказались ценнее мехов и меда, и весной этим следовало озаботиться. Олег предложил поступить по сложившейся издавна традиции – отправить наиболее деловых сородичей к вятичам для обмена своих товаров на зерно, но время было упущено – возвратиться назад до наступления ледостава они вряд ли бы успели, а пробираться домой санным путем посчитали слишком рискованным.

       А однажды, на исходе  ничем не примечательного дня, Рюрика спасло от   смерти лишь его умение уклоняться от летящей стрелы.   

11

            Нас давно интересовало, как добывается мед, – и кто лучше Василия мог   утолить наше любопытство?

      С каждой неделей таяла надежда на возвращение друзей, и все озабоченнее становились взгляды Олега, Весела и даже старика-Пелгусия. День за днем по-прежнему заполнялся работой, ничто, вроде, не мешало строгому распорядку строительства и укреплению Новгорода, но во взглядах даже простых людей все явственнее читался немой вопрос: как же так?

      Вера в Рюрика не пропала – он был здесь, рядом и неустанным трудом не давал никому расслабиться и усомниться в своей правоте и силе, но насколько сильнее и всемогуще была бы людская вера с присутствием в Новгороде  варяжской дружины.

      Василий в последние дни был ближе к князю, чем остальные русичи, и, несомненно, чувствовал и озабоченность сородичей, и растущую внутреннюю тревогу  Рюрика.

       Впервые заснежило, и хотя снег таял, едва коснувшись неостывшей  земли, холодок отчуждения поселился в некоторых сомневающихся душах, еще вчера искренне веривших в собственную решимость умереть или  помочь новому князю прекратить кровавую вражду.

      Именно в этот переломный момент Василий и предложил Рюрику и мне отправиться в лес и осмотреть борть, обнаруженную им несколько дней назад сравнительно недалеко от крепостных стен. В полдень, взяв с собой двух дружинников и опытную собаку, с которой Василий так и не смог разлучиться, мы покинули почти отстроенный город и по протоптанной стежке двинулись в сторону чернеющего невдалеке леса. Чем ближе мы приближались к нему, тем беспокойнее вела себя собака, то порываясь броситься в лес, то путаясь под ногами у Василия, сбивая того с размеренного шага.

      – Соскучился по настоящей волюшке, – объяснил Василий и на ходу нагнулся, чтобы ласково потрепать собаку за ухо. В этот момент из леса и вылетела стрела, целившая в Рюрика. Легким пританцовывающим движением варяг уклонился от нее в сторону, чего не смог сделать шедший следом дружинник, рухнувший мне под ноги с пробитым горлом.  Собака, заливаясь лаем, рванулась в лес, и мы, рассыпавшись, бросились следом. Выстрелов больше не было. Где-то впереди мелькал силуэт врага, то скрывающийся в зелени чащи,   то появлявшийся между стволов деревьев. Вскоре лай собаки сменился жалобным повизгиванием, и  мы чуть не споткнулись о ее конвульсирующее, окровавленное тело. Но животное выполнило свой долг – на мокрой листве и примятых папоротниках аллели следы свежей крови. С удвоенной яростью, не таясь, мы бросились вперед, и поплатились за безрассудство. Раздался зловещий щелчок, и огромная стрела, по толщине похожая на дротик, пригвоздила второго дружинника к стволу вековой сосны.

        – Самострел, – на ходу выкрикнул Василий – след в след, ни шагу в сторону.

         Мы быстро перестроились и теперь следовали в затылок бортнику; ветки хлестали нас по лицу, рассекая кожу и грозя выколоть глаза, но охотничий азарт без остановок гнал нас по горячему следу.

         Мелькавший впереди силуэт то удалялся, то приближался,  дразня своей видимостью и заманивая под новый выстрел убийственного самострела. Но Василий упорно продвигался вперед, и мы, доверяясь его опыту, продолжали преследование.

           Неожиданно в лесу замаячил просвет, и мы выскочили к топкому пруду, заросшему камышом и осокой. След обрывался у самого берега и не имел продолжения, хотя мы внимательно исследовали каждый куст и каждый опавший лист вокруг пруда. Василий забрался в воду, и со злостью размахивая  мечом, принялся подсекать дудки камыша  и других полых трубок, заполонивших водную поверхность. Все еще тяжело дыша, с недоумением наблюдая за нашим проводником, мы не знали, что предпринять   – так же лезть в воду или топтаться на берегу, ожидая дальнейших разъяснений и указаний.

      – Дыша через полую трубку иногда можно провести под водой целый день,– объяснил Василий свои усилия, выкарабкиваясь на берег  – не знаю, как и куда он исчез, придется возвращаться назад, скоро стемнеет,  – выбраться из леса будет  трудно.

        Действительно, погоня заняла много времени, и так крошечные просветы между деревьями уменьшались прямо на глазах, всепроницающий мрак окутывал все вокруг, словно густой хмель угасающие мысли – надо было торопиться. До полного наступления темноты мы вышли к месту гибели незадачливого дружинника, с неимоверным трудом извлекли из его тела стрелу-дротик и, решив не оставлять труп на съедение зверю, двинулись дальше, поочередно взваливая на плечи   беспомощную и остывающую ношу.

         Темнело теперь  с ужасающей быстротой, верхушки деревьев над головой смыкались полностью, за  трухлявым пнем и причудливо изогнутом стволом мерещились живые существа – обитатели дремучего леса, пристально следящие за нежеланными пришельцами. Скрип, треск, падающая шишка – все заставляло вздрагивать и вспоминать столь близкие теперь рассказы русичей о леших, сбивающих путников в лесной темноте с правильного пути. Даже Василий стал как бы меньше ростом и растерял свою величавость бывалого охотника и проводника.

           Наконец откуда-то сбоку стал доноситься лай собак, затем сквозь густые, мерцающие кроны елей пробились живые светлячки горящих факелов, и   уже можно было разобрать глухие крики вышедших разыскивать нас людей. Страхи исчезли, Василий отозвался в ответ протяжным «э-э-эй», и мы облегченно свалились на кучу валежника, так кстати подвернувшуюся нам на пути.

          Светлячки  приближались, неумолимо увеличиваясь в размерах, лай собак раздавался все ближе, как вдруг дикий раздирающий душу вопль, заставивший нас вскочить на ноги, оглушил лес. Не сговариваясь, бросив скорбную ношу, мы ринулись навстречу факелам, снова в кровь расцарапывая лица острыми сучьями  и натыкаясь на выпирающие из земли оголенные корни кряжистых сосен.