Андрей Тюнин - Свенельд или Начало государственности Страница 8

        «Не осуждай его, он словно ладья, с переломанными веслами    выброшенная штормом на незнакомый берег. Ты можешь стать ветром, наполняющий его новый парус, тебе по силам стать первым среди его гребцов. Но не торопи время и не пытайся ничего изменить, просто будь рядом с ним, рядом с его наследником. Просто будь рядом и все – остальное приложится – слишком много случайностей совпало по времени, слишком много ручейков влилось в одну и ту же реку на небольшом протяжении». – Пелгусий рассуждал полузагадками, характерными для жрецов любой страны, и я, старался слово в слово запомнить его высказывания, что бы потом неоднократно просеять их смысл через сито бесконечных дней и ночей.

           А пока утверждения волхва впивались в мой воспаленный разум, как стрелы в истерзанное тело, уже не ощущающее нестерпимой боли.

          Старик на сей раз безошибочно угадал мое состояние, взял меня под руку и молча, через все капище, провел в свое скромное жилище, находившееся под сенью сытых идолов в начале устрашающе темнеющего леса.

          Это была просторная землянка, отделанная снаружи гладкими сосновыми досками, потемневшими от времени, с шатровой крышей на поверхности из окоренных бревен. В ней было прохладно и сыро, несмотря на солнечный день снаружи, а одинокая коптящая лучина, вставленная в изъеденный ржавчиной треножник, не могла заменить ни яркое сияние солнца, ни скромный отблеск луны. Приглядевшись со временем, я заметил пучки причудливых кореньев, развешанные по стенам, и серебряный чан без днища, наполовину вкопанный в земляной пол и заполненный мерцающей водой с отражением кусочка далекого неба, пробившегося через едва видимое отверстие в вершине шатровой крыши. Пелгусий достал откуда-то простенький без резных и расписных украшений ковш, осторожно, боясь, чтобы вода из источника не перелилась через край, наполнил его и протянул мне. После нескольких глотков я почувствовал, как холод проникает внутрь от гортани до желудка, но выпил все до донышка. Удовлетворенно приняв назад пустой сосуд, старец вывел меня наружу, и вскоре  мы вышли к неприметному водоему, бурлящему от лопающихся на поверхности пузырей воздуха. Я понял волхва без слов, и через миг моя голова как большой нелопающийся пузырь торчала посередине озера, вода в котором так же оказалась обжигающе ледяной, и я совсем перестал ощущать свое тело за исключением теплого бьющегося комочка в левой стороне груди, которое с каждым новым мгновением становилось все меньше и меньше.

         Пелгусий, однако, не обращал на меня внимания, а занимался своим делом: разжег огонь, зачерпнул в котелок булькающей воды из незамутненного мною источника, раскрошил и бросил в воду захваченные с собою из землянки коренья, поставил котелок на огонь и стал помешивать закипевшее варево свежеокоренным ивовым прутиком. Последнее, что  врезалось мне в память  – я стою босиком на рассыпанных стариком острых черных камешках и жадно пью темную жидкость, отдающую дымом, и весьма горькую на вкус. Проваливаясь в глубокий сон, я то ли слышал невнятный монолог Пелгусия, то ли грезил им, надеясь в бормотанье мудрого старика найти ответы на мучающие меня проблемы:

          «Если бы  смертный знал, зачем он родился – жизнь была бы скучна и бесполезна. Лишь избранным боги указывают их путь, но правильно ли они понимают  подсказки великих?… Кто ты и зачем ты живешь – узнаешь в  конце пути,  живи и верь, что обязательно узнаешь… Чем глубже ты будешь копаться в себе, тем тернистее будет твоя дорога, тем реже будут любить, уважать и терпеть тебя, но жить без  сомнений – все равно, что питаться падалью… Человек слаб, и чем больше у него славы и власти, тем соблазнительнее помыслы и болезненнее плоть его, но власть и слава как мед – сладки и прилипчивы…Умей прощать, если человеку это необходимо, умей мстить, если это последнее, что тебе остается…Ты одинок и навсегда останешься одиноким, но помни – именно в одиночестве мелькнет лучик истины, который или озарит, или ослепит тебя на всю оставшуюся жизнь».  

10. 

                  На следующий день я проснулся бодрым, полным рвущимся из меня сил и желаний – от вчерашней головной боли, смертельного холода и отупляющей вялости не осталось и следа. Только ступни ног приятно покалывало, словно я ступал по зеленому ковру из осыпавшихся елочных иголок.

           Таким же бодрым и деятельным выглядел и Рюрик. Он сразу понял, что передо мной  не надо оправдываться и поручил отобрать два десятка воинов для сопровождения Синеуса и Трувора. Работа закипела, одно дело наваливалось на другое и казалось, что результат  усилий не важен, а главное не останавливаться и не сожалеть о недоделанном. Но со временем кое-что стало вырисовываться и проясняться.

             Никто кроме Синеуса не мог найти дорогу к варяжским берегам, – именно он вместе с Трувором и отобранными мною русичами отплыл на нашем драккаре с частью оставшихся у нас драгоценных трофеев и с серебряным кольцом на мизинце, переданным Рюрику Мергусом. Синеус и Трувор были отважны и опытны в боях, но в данном случае важнее было проявить хитрость, влезть в доверие, подкупить, завлечь и – по совету Пелгусия вместе с братьями Рюрика был отправлен и Щепа, самый ловкий и скользкий, по выражению волхва, из всех словен. Чем закончится их опасная  миссия, никто не мог в точности предположить. Приведут ли они с собой варяжские дружины, вернутся ли одни, увидим ли мы их вообще?

          С надеждой ожидая возвращения братьев, Рюрик, однако, решил построить новое поселение, находящееся более глубоко в стране рек и озер, а, следовательно, какое-то время защищенное от нежданного приближения врага со стороны моря. Он обещал финским племенам щедро заплатить за помощь в его строительстве, не брать в течение двух лет с них дань, а всем желающим  возможность укрыться за возводимыми стенами. К дружественным кривичам были посланы люди с поручением пригласить путных зодчих и камнерезцев для постройки первого в здешних краях каменного мини-детинца. Вокруг на глазах растущего города выкорчевывались леса под палы, расчищалось дно реки для стоянки глубокосидящих торговых ладей, закладывались срубы амбаров для складирования запасов продовольствия и ценных товаров. Ничто не нарушало мирный ход строительства, и  русичи видели в этом особый знак расположения со стороны Перуна.

        – Как назовем новый город? – спросил Рюрика Весел, глава одного из весянских родов, маленький кругленький как бочонок человечек, не унывающий в любых ситуациях. Он первым из финских вождей привел к Рюрику своих людей и через день уже стал незаменимым помощником нашего вождя, на лету схватывая любую его мысль и, тут же берущийся претворять ее в жизнь, используя свой собственный опыт и опыт своего народа.

        – Так и назовем – Новый город – Новгород! – на ходу ответил Рюрик, не придавая значения названию пока не существующего города.

         Одновременно с возведением крепостных стен и  городских сооружений Рюрик, с моей помощью, занялся и созданием дружины. Весел выделил нам лучших кузнецов, и мечи, выкованные ими, не уступили варяжским. Славяне, презрев опасность воевали без защитной брони, и нам не без труда пришлось убедить их в необходимости кольчуг, сплетенных из мелких железных колец так искусно, что не каждый удар копья мог пробить эту  железную рубашку, придуманную вездесущим Веселом. Труднее всего было выковать шлемы, но и здесь кузнецы справились отменно, изумив даже придирчивого Рюрика. Два коротких копья – любимое оружие угро-финов мы заменили на одно, более длинное, и оно вместе с внушительным мечом, выпуклым объемным щитом, за которым при желании можно было укрыться с головы до ног, кольчугой и шлемом-шишаком, составило основное вооружение   дружинников. Как выяснилось, Олег был прирожденным стрелком из лука, его, конечно же, нельзя было сравнить с Диром, но среди нас он был лучшим, и Рюрик с легким сердцем уступил ему право набора и  подготовки лучников.

        Обучая свою  дружину, мы с Рюриком отдыхали и душой и телом, вспоминая   утомительные годы овладения боевым искусством на родном острове. С детских лет нам завязывали глаза и пускали стрелу, то справа, то слева от обескровленных  лиц и по еле слышному посвисту ее оперенья мы угадывали, в какую именно сторону от незащищенных тел она была пущена. Мы взрослели,  стрелы из меткого лука пролетали все ближе и ближе от  чутких ушей, и мы могли уже своевременно и безбоязненно отклоняться в безопасную сторону от смертельного железного наконечника. Конечно, в шумной схватке трудно было уловить угрожающий именно тебе посвист, но предательские одиночные выстрелы со временем перестали таить для нас смертельную угрозу.  Мы вспоминали изнуряющие танцы под барабан, когда ноги, независимо от сознания,  отплясывали ритм в бешеном темпе, бесконечные нырки и уклоны от раскручиваемой на разной высоте веревки с привязанной к ней увесистой палицей, растяжку позвоночника в  морской воде с помощью кожаных приспособлений, испытанных не одним поколением. Синяки, вывихи, легкие раны и ноющие спины были неотделимы от нашего детства, но сколько раз позднее мы были благодарны тем, кто, не взирая на  тайные ребячьи слезы и глубоко спрятанный страх, готовил из нас настоящих воинов. У нас были одни и те же наставники, уделявшее нам равное время и не скрывающие навыков боевого ремесла, но Рюрик и я выделялись из общей массы сверстников прирожденной склонностью к ратному делу. Я до сих пор не знаю, кто одержал бы вверх, столкнись мы в поединке, так как даже в детских играх взрослые не ставили нас друг против друга.