Иван Лукаш - Граф Калиостро Страница 9

   Государыня привстала:

   -- Я властна требовать молчания от россиян современников, но что скажет потомство?.. Ведаю, найдутся средь потомков бесстыжие, которые поглумятся вволю над принцессой Фикэ, забыв императрицу Екатерин.

   И жалобно, тоненько засмеялась закрыв руками лицо. Ланской пробовал отвести ее пальцы.

   -- Нишево, нишево... Нашлись у Фикэ и друзья. Князь Потемкин -- отвага ума, Григорий Орлов -- мягкое благородство, а я между ними -- курц-галопом, курц-галопом.

   Екатерина тряхнула головой, утерла глаза.

   -- Нишево, я не плачу... Курц-галопом, -- отчего все дела мои, самой великой важности, стали принимать мягкое изящество... Дурно токмо одно, у твоей государыня было и осталось бабье сердце. Ведь я немка. А немки до старости мечтают о своем человеке. Понимаешь -- mein Mann... ]Мой человек (нем.)[ Но судьба дала мне великую державу, войны, устроение народов и много, много Manner...]Мужчины (нем.)[ Екатерина высморкалась, гибко встала.

   -- А, черт, разревелась. От таких расстройств у меня подымается желудочный ураган. А государям надобно свежая голова и хороший желудок.

   Ланской по-детски рассмеялся.

   -- Вот ты смеешься. А понял ли ты, кроткий душа, почто должна была льстить, приятствовать, покупать похвалы продажных перьев Европы? Глупцы скажут: Екатерина вздорно тщеславна. Глупцы не поймут никогда, что северная монархия Immortelle Ekatherine II, как зовут ее нынче философы, заботилась токмо, чтобы все забыли в императрице российской немецкую, худенькую девчонка Катрин, ту принцессу Фикэ, который ходил по рукам...

   Ланской склонил голову к ладоням государыни:

   -- Не будь ты царицей, твой трон и так воздвигся бы в сердцах.

   -- Мои пииты льстят краше... Идем, мой друг, ужинать.

   Уже за полночь, Марья Саввишна меняла свечи. Императрица и генеральс-адъютант сидели, склонясь над столом, тесно прижав друг к другу головы. Они рассматривали любимые Ланским продолговатые римские камеи, -- фиолетово-прозрачные, если смотреть их на свет, -- резанную на камне головку Junius Bratus и Младого Ахиллеса.

   Когда Перекусихина ставила канделябр, Екатерина вскинула голову, весело улыбнулась:

   -- Не сердись, Саввишна, ступай... Твой Катрин всегда быль явной дура.

КАЛИОСТРОВЫ ШУТКИ

Вертится свет, а для чего он так --

Не ведают того ни умный, ни дурак.

Фонвизин

   Граф Феникс роговой палочкой чистит крепкие ногти.

   Бакалавру противно, что граф чистит их тут же, за кушаньями, и что короткие его пальцы лоснятся от сала: граф обсасывал крыло рябчика. Теперь на его тарелке горка оранжевой кожуры. Апельсинные косточки граф выплевывает в горсть. Его белая салфетка, повязанная на затылке ослиными ушами, залита соусом. Граф ест неряшливо, чавкает, ковыряет мизинцем в глубине рта. Его лысый лоб от удовольствия в поту.

   Сунув роговую палочку в карманчик камзола, граф стал прихлебывать горячий кофе. Он прищурил один глаз на Елагина, над другим, -- круглым и строгим, -- ерошится черная бровь.

   -- Вы спрашиваете, сколько мне лет, -- граф, выпятив нижнюю губу, шумно глотнул, поперхнулся. Неспешно утер маслянистый пухлый рот, оставив на салфетке коричневые пятна.

   -- Уважая ваше гостеприимство, рыцарь и брат, я могу вам открыться: жизни моей 5557 лет.

   -- 5557? Быть не может! -- Елагин всплеснул руками. Кривцов от стыда кашлянул: до чего дерзко врет этот неряшливый итальянец с блестящими, как у рака, глазами.

   -- Несносный лжец, подумали вы, -- я вижу по лицам, -- граф сорвал салфетку, отшвырнул, злобно приподнялась верхняя губа, обнажив мелкие зубы. -- А я подтверждаю: кавалер Калиостро живет на земле 5557 лет, а может быть, больше...

   -- Граф, простите, но не могу вам поверить, -- канцлер с досадой отодвинул тарелку.

   Калиостро побледнел. Черные глаза запылали.

   -- Не верьте, снова вас убеждать, мало вам явных знамений?.. Калиостро, Калиостро, ты бродишь по странам слепых, среди народов глухих... Весь мир будет твой, а они, маловеры, скажут: Калиостро -- плут, Калиостро -- обманщик.

   -- Остановитесь, граф, вам не говорят таких позорных слов, -- твердо сказал Елагин. -- Но согласитесь, 5557 -- подобных сроков человеческой жизни не обнимает мой бедный, темный ум.

   -- Но вы забыли, что я владею камнем мудрости, что я победил смерть. Даже для глупых старух, даже для расслабленных сластолюбцев имею я рецепты вечной молодости и долгой жизни: каждые пятьдесят лет, в майское новолуние, поститься два месяца, питаться только чистым воздухом и чистой водой, пускать кровь, принимать Materiae primae, втирать мои египетские помады Robantia, Stimulantia и масло премудрости.

   -- Целая аптека, -- сказал Елагин по-русски, подмигнув бакалавру.

   -- Да, наконец, вы забыли имя мое. Не подумали, что означает имя, принятое мною, -- Феникс, Феникс...

   -- Феникс? -- встрепенулся Кривцов, -- Феникс, из пепла вечно рождаемый?

   -- Вы правы, молодой кавалер... О, сколько стран, народов, веков, имен прошли и пройдут в глазах моих.

   -- Да кто же вы, откройтесь? -- Елагин внимательно посмотрел на графа.

   -- О, только Джузуппе Калиостро, бродячий итальянец... -- Глаза графа блеснули под полуопущенными веками, как дальние молнии. -- Или не видите вы, кто перед вами?

   -- Вы, вы, может быть... Вы -- Агасферус? -- неуверенно спросил канцлер.

   -- Агасферус? Не знаю такого. Я -- Феникс... Помню, когда я впервые был в Санкт-Петербурге...

   -- Как, вы уже были у нас? -- удивились и канцлер и секретарь.

   -- Конечно, в 1762 году, когда ваша belle-femme ]красавица (фр.)[, верхом на гвардейском солдате прискакала на трон. Кстати, кланяйтесь от меня новому фавориту, Ланскому.

   -- Не извольте, сударь, отзываться так фривольно о государыне нашей, -- сухо проворчал канцлер. -- А вас в памятные те дни я в столице не видывал.

   -- Меня тогда звали граф Сен-Жермен.

   -- Позвольте, тот тощий седенький французик, темный приятель Орловых, всех уверявший, что владеет философским камнем и жизненным эликсиром?.. Точно, он был тогда в столице, но у него с вами никакого сходства.

   -- А между тем, граф Сен-Жермен -- я!

   При этих словах Калиостро порылся в заднем кармане кафтана, вытянул нечистый шелковый платок, печатку, затрепанные листки, червонец, и, наконец, тяжелую, окованную золотом табакерку.

   -- Угощайтесь, -- протянул он табакерку Елагину.

   Канцлер взял понюшку, смеясь.

   -- Этак вы скажете, что были и Казановой, тоже приезжавшим сюда...

   -- Джиакомо Казанова? -- Да, это был я.

   -- Как? Тот старый, вонючий итальянец, коричневый, как выжатый лимон, -- побойтесь, граф, Бога, -- я отлично помню Казанову: в пыльных чулках, в поношенном дорожном кафтане, трактирный болтун, от которого несло дешевым вином и дешевыми гостиницами, где веселых девок торгуют за наш алтын -- безбожно так шутить, граф.

   -- А между тем, я жив и в Казанове -- задумчиво сказал Калиостро. Оперев голову на пухлые кулаки, он повел глазами на окно. И вдруг, гневно багровея, засопел, фыркнул.

   -- Калиострова ложь, застольная болтовня, -- я вижу, так думают мои кавалеры и рыцари. А то, что явилось вам тут, в моем волшебном алмазе, тоже Калиостровы шутки? Перстень блеснул влажным огнем.

   -- Нет, то не шутки, -- холодно сказал Елагин, жмурясь от блеска бриллианта. -- Но имена, названные нам в ложе Гигея, отнюдь не понятны. Что означает Ма-Ро-Бо?.. ероглиф невразумительный, китайская надпись, -- прочтите ее.

   -- О, нет. Читайте сами. Все имена в имени Феникс... читайте сами, сами.

   Граф встал с гневом, быстро зашагал по многооконной зале. А на пороге пробормотал под нос, покусывая губы.

   -- Прочесть им имена... О, если бы я мог... Если б их знать...

   После обеда канцлер и секретарь, без графа, курили по трубке крепкого кнастера в диванной, что окнами на Неву.

   -- Разгневался гость наш, -- ворчал уже по-русски Елагин из облака табачного дыма. -- Имажинирует изрядные небылицы, такую ермолафию развел, каково, брат: выходит, вначале бе сей кавалер Калиостр, да он же и в конце. Альфа и Омега.

   -- Кощунник он, -- нахмурился Кривцов. -- А может...

   -- Что может? Не тяни... -- нахмурился и канцлер.

   -- Сам, сударь, не ведаю. То видится он мне шушигой, обманщиком, шпыней иностранным, коего в три шеи отседова гнать надобно... А то...

   -- Ну?

   -- А то явно мне, что ужасный маг сей человек, камень мудрости разумеющий. И что нарочно над нами он потешается, глаза нам отводит.

   -- Отводит? -- Елагин мягко рассмеялся. -- И точно: приметил ли, как лики его меняются? То впрямь свиное рыло, то огнь быстрый, бледный. Вовсе иные люди в нем заключены. Уповательно, он маг.

   -- Маг, -- печально и твердо повторил Кривцов.