Георгий Марков - Строговы Страница 91

Только рано утром Максима вызвали к дежурному участка. Дежурный потребовал от него адрес отца. Максиму не хотелось, чтобы отец знал о его драке с гимназистами, и он схитрил. Услышав, что у Максима нет ни отца, ни матери и живет он где придется, полицейский немного обмяк и проговорил:

– Ну, иди, да смотри, с гимназистами больше не связывайся.

Максим выбежал из участка и сам себе улыбнулся. То, что ему удалось провести полицейского и, может быть, спасти отца от неприятностей или даже от штрафа, обрадовало его. «Скажу тяте, что у товарищей ночевал», – решил он и пошел в мастерские.

Неподалеку от полицейского участка Максим встретил Савосю. Слесарь шел не один – два токаря из той же мастерской сопровождали его.

Савося обнял Максима, похлопал по спине широкой ладонью.

– Вырвался? Ну и молодец! А мы вот тебя выручать отправились. Уж от нас троих эти собаки не открутились бы!

Токари засмеялись, и один из них, постарше, проговорил:

– Приходилось не раз по этим делам бывать тут. В прошлом году мастера Михеича из судоремонтных тоже артелью выручали. Так пристава прижали, что он не знал, куда и деваться.

«Э, вон какой он, Михеич-то!» – подумал Максим и, оттого, что он побывал в той же каталажке, где когда-то сидел известный мастер, ему стало еще радостнее.

С этого дня Савося стал другом Максима. И хотя слесарь был по-прежнему неразговорчив, Максим всегда чувствовал его ласковые, ободряющие взгляды.

6

Работа в мастерских увлекла Максима. Вначале от стука молотков, от шума кузнечных мехов, от скрежета пил у него шумело в голове, но так было только в первые дни, пока он не привык.

Особенно любил Максим обеденные перерывы. В это время рабочие сходились в просторное помещение сторожки, служившее когда-то складом, садились за длинный стол и, распивая чай, вели интересные разговоры. Чаще всего говорили о войне. Пожилые рабочие, сыновья которых были на фронте, приносили с собой письма и здесь читали их вслух.

С куском черного хлеба и кружкой в руках Максим садился на окно и, поглядывая на рабочих, слушал их разговоры.

Но однажды пришлось заговорить и ему. Работал в мастерских слесарь Дормидонтыч. Хоть был Дормидонтыч рабочим, но жил справно: имел свой дом с квартирантами, держал двух коров и в мастерскую всегда приносил бутылку молока. Был он горячим спорщиком и спорил со всеми.

Как-то рабочие заговорили о том, что война разорила народ. Дормидонтыч возьми и скажи: разорила, дескать, да не всех. В деревне вон живут-де богато. На базаре крестьяне дерут втридорога за каждый пустяк.

Никто не успел еще и рта открыть, как послышался звонкий голос Максима:

– Ну и богато! У нас в Волчьих Норах, дядя Дормидонтыч, полсела теперь безлошадных.

Рабочие засмеялись, заговорили, одобряя слова Максима. Дормидонтыч сердито посмотрел на него. После этого случая Максим Не боялся уже вступать в разговоры взрослых рабочих.

В один из дней, незадолго до окончания работы, Савося подошел к Максиму.

– После работы дождись меня, дельце есть, – тихо сказал он.

Максим кивнул головой и с нетерпением стал посматривать на часы. Но дело, о котором говорил Савося, было настолько несложным, что, когда тот рассказал ему, Максим разочарованно подумал:

«А я-то ждал!»

Савося попросил Максима минут десять походить взад-вперед около сторожки и последить, не появится ли кто-нибудь на пустыре за мастерской.

На пустыре никто не появился. Савося вышел из сторожки и, слегка кивнув Максиму, сказал:

– Ну, шагай домой. Спасибо тебе!

Максим шел домой, тревожно раздумывая: «Еще благодарит! Что он там делал? Неужели свинец воровал? Может, они со сторожем заодно работают?»

Утром рабочие нашли в своих ящиках с инструментами листовки комитета Российской социал-демократической рабочей партии большевиков. Как они к ним попали – для всех осталось загадкой. Листовки были напечатаны на серой бумаге четким типографским шрифтом.

Обращаясь к рабочим, комитет писал, что война ухудшила и без того тяжелое положение народа и что единственным спасением является революция и свержение царской монархии. Савося, приходивший обычно в мастерскую одним из первых, в этот день пришел чуть ли не последним. Открыв свой ящик, он взял листовку, долго читал ее, и лицо его было непроницаемым, словно каменное.

Максим, решивший вначале, что листовки подброшены Савосей, взглянув на его лицо, усомнился в этом.

В обеденный перерыв, за чаем, как-то сам собой возник разговор о войне, и хотя никто о листовке не поминал, было очевидно: она взволновала всех.

Максим сидел опять на окне и, прислушиваясь к разговору, пытался разгадать, кто из рабочих подбросил листовки. Савося, по обыкновению, молчал. Он сосредоточенно ел и за все время бросил две-три незначительные фразы. Максим окончательно решил, что Савося к разбрасыванию листовок непричастен.

После этого прошло немало времени. По-прежнему в обеденные перерывы рабочие вели в сторожке разговоры о войне, о фабрикантах, наживающихся на военных заказах, и спекулянтах, вздувающих цены на хлеб, но Савося держался в сторонке, поглядывая на всех с добродушной улыбкой. Когда Максим подходил к нему, он молча трепал его по плечу, мерил с ног до головы взглядом своих светло-серых глаз.

Максим все ждал от Савоси чего-то другого, но слесарь неустанно повторял одно и то же:

– Ну как, Максим?

– Работаем, Савося!

Глядя друг на друга, они весело и дружески смеялись.

Только уже глубокой осенью Савося, дойдя вместе с Максимом до угла у гимназии, где дороги их расходились, бегло, как-то между прочим сказал:

– Завтра будет тайное собрание рабочих. Парень ты добрый, я тебе верю, приходи.

Максим пожал руку Савосе и бросился бегом к дому.

«Чего это я бегу-то?» – вдруг спросил он себя и, не ответив на свой вопрос, напустив на себя важность, медленными, широкими шагами пошел дальше.

На следующий день в сумерки Максим отправился на собрание маршрутом, который обстоятельно растолковал ему Савося. Шел уже девятый час, когда он спустился с крутого яра и зашагал по хрустящей под ногами гальке. Направо от него плескалась река, скрытая осенней темнотой. Налево тянулся яр, кое-где поросший цепким репейником, а за ним начинались глухие улочки, освещенные тусклыми фонарями.

Все происходило так же, как в ту темную ночь, когда они с отцом встретили где-то здесь же бакенщика в дождевике и сапогах из красной кожи. Только тогда шел теплый весенний дождь, а теперь небо по-осеннему вызвездило. Холодный ветер бил Максиму в лицо. Пахло снегом. Чувствовалось, что скоро ляжет зима и мороз закует реку во льды.

Максим шел, озираясь. «Смотри не приведи шпика», – предупредил его Савося, и теперь шпики чудились Максиму на каждом шагу.

Вскоре он увидел на берегу костер и обрадовался. Это был первый признак того, что идет он верной дорогой. От костра крикнули:

– Кто идет?

Максим ответил:

– Перевоз ищу.

– Подходи. Лодка найдется.

Максим подошел к костру и чуть не вскрикнул от удивления: у костра сидел знакомый Максиму бакенщик. Максим хотел с ним поздороваться, но бакенщик торопливо сказал:

– Иди прямо. Под берегом будет амбар. Встретишь тут кое-кого, не бойся: свои, из охраны.

Максим пошел дальше. Из охраны он никого не встретил, хотя в одном месте ему показалось, что, прижавшись к яру, стоит человек. Возле амбара его остановил голос:

– Пароль?

– Динамит.

– Вход от реки, – проговорил все тот же голос из темноты.

– Савося! – прошептал Максим.

Войдя в большой, высокий амбар, освещенный фонарем, стоявшим на земле, он прежде всего увидел Михеича и отца. «И тятя здесь!» – про себя воскликнул Максим и, не зная еще, похвалит ли его отец или будет ругать, решил спрятаться за спины других.

Но в эту минуту Матвей поднял голову, и в глазах его плеснулся испуг:

– Ты… как… ты попал сюда?

– Не бойся, тятя. Я не за тобой пришел, я шел сюда своей дорогой.

– Товарищи рабочие! – послышался голос докладчика. – Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков выдвинула лозунг: «Долой самодержавие!», «Долой войну!» Что это значит?

– Садись вот тут, Максим, слушать будем, – сказал шепотом Матвей.

И Максим опустился рядом с отцом на широкую плаху возле фонаря.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Перед самой жатвой Матвей с Максимом вернулись в родное село. Шел тысяча девятьсот семнадцатый год.

Бросать работу в городе Матвею не хотелось, но случилось несчастье: тяжелой, металлической чушкой ему зашибло ступню.

Матвей сначала крепился и продолжал работать.

Ходил он на пятке, сильной боли не чувствовал. Однако через несколько дней нога вспухла, началось воспаление, и пришлось лечь в больницу. До ампутации и общего заражения крови дело не дошло, но врачи посоветовали ему с работы уйти.