Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость Страница 96

Немного позже вижу убитых. Они лежат, словно надломленные деревца. Их уже охватило трупное окоченение и потому вряд ли можно будет уже распрямить. Мой товарищ по Академии по фамилии Св;бода был также окоченел и тверд когда я нашел его меж темно-зеленых зарослей водных растений в пруду Мекленбурга. Св;бода перегрелся на солнце и плотно поев полез в вечерних сумерках в воду. Этого ему хватило за глаза. В таком вот согнутом каменном оцепенении его нельзя было даже в гроб уложить. Пришлось его, из-за погнутых к груди колен и согнутых рук, оставить лежать на голой земле рядом с гробом.

- Весело лежит, – сказал проходивший тогда мимо крестьянин, уже видавший много утопленников. Позже я думал: Начало и окончание трупного оцепенения очень важная точка опоры для криминалистов.

И этим парням придется здесь еще поваляться, пока снова смогут вытянуться.

Подчас я ощущаю себя переодетым шпионом, отменно экипированным качественной легендой и документами. Но как это выглядело бы на самом деле, если бы меня при таком блуждании по краям и весям действительно приняли бы за шпиона – шпиона с первоклассно сфабрикованными фальшивыми документами? Подписанный самим Кейтелем пропуск в кармане моего кителя давал мне такие полномочия, что в самый раз для настоящего шпиона.

В определенном смысле этого слова я и есть шпион: меня буквально разрывает от желания узнать как можно больше. Иногда я даже стыжусь своего любопытства. Может я больший шпион, чем маркиз Войер д’Аргензон ? А как тогда быть с моей страстью к приключениям? Настоящая она или лишь бравада? И вообще: я уже выбрался из приключений или это судьба просто ослабила поводья?

Тут же пронзает мысль: надо черкануть пару строк своей конторе. Вопрос только: О чем? Об ожидании, которое нам здесь демонстрирует противник? Как мне не хватает сейчас умения нашего военкора Маркса буквально из ничего делать шикарный материал.

В небе мелькает тень, я ору и водитель бросает машину вправо, мы летим вон из нее и в укрытие. А память услужливо подсказывает не бежать в ту же сторону, что и водитель…

Скоро замечаю, что мы одни: ну, кто в ясный день наяривает на машине по прибрежной дороге? Солнце буквально слепит меня и я невольно прищуриваюсь. Хочу первым увидеть в небе этих «трубадуров».

Опять проезжаем мимо небольшой местной гавани. Вокруг окружающего пирс палисадника стоит уродливый, покрашенный белой краской бетонный забор. Здесь годится лишь бетон, поскольку любой другой материал быстро проржавеет или сгниет.

Уже полдень. Лежащие на лугу рябые коровы степенно пережевывают свою жвачку. Рогатая скотина показывает здравый пример: нам тоже надо бы прилечь где-нибудь в теньке и перекусить. Но вероятнее всего, этот приятный момент придется отложить на потом, т.к. навряд ли вражеские пилоты рассчитывают на то, что найдутся сумасшедшие, решившиеся на поездку в ясный день.

Ощущение такое, словно мы едем по местности охваченной глубоким сном: Нигде никого, а лишь вновь и вновь мелькают по сторонам дороги остовы машин попавших под бомбовые удары, и ржавчина еще не успела съесть их.

Я никогда ранее еще не имел такой поездки – в виду постоянно вся панорама: поля и луга и небо вокруг. Так, целиком я видел лишь море с нависшим над ним небесным колоколом, стоя на мостике подлодки. Рогатка впереди, на ободке берега, является примером общего помешательства. Кто уже успел поработать на берегу вышиной в дом? Ведь без троса и кирки туда не добраться. И тут же поправляю себя: такой же крутой берег и у городка Арроманч, но они и там забрались также высоко.

Поскольку писать нечего, надо хотя бы порисовать. Нерешительное блуждание по карте и слепые поездки то в одном, то в другом направлении буквально бесят мня. Начинаю яростно рисовать, и это буквально бальзамом ложится на мои расшатанные нервы. Ладно: рисовать этот обрывистый берег карандашом или акварелью? Диагонали – это ободки берега, а горизонталь – горизонт моря. А над ними ржаво-коричневая рогатка в багряно-желтом венце засохших былинок травы. Но здесь мне надо подобраться бы поближе к крутому обрыву – но при этом у меня вовсе нет укрытия.

Наконец, осмеливаюсь продвинуться вперед к самому краю обрыва. И тут обнаруживаю густой кустарник, достаточный чтобы укрыть машину.

Клин спокойной глади зеленой воды, высокий горизонт моря – словно созданы для открытой композиции. Мозг свербит одна мысль: Чтобы сказал Бисмарк, если бы увидел меня здесь, рисующим пейзажи? Он ожидает от меня героических изображений «кораблей, оружия и боевых машин», как указано в моем удостоверении, но конечно же не нормандские пейзажи.

Рисую на трех листах подряд. Последний буквально с лету, «мельком», т.к. в животе гнездится липкий страх перед самолетами противника и гонит меня скорее прочь от берега. Тем не менее, то и дело поглядываю в небо, Стараясь по возможности раньше заметить их, и никак не могу сосредоточиться на рисунках.

Атлантика в штиле. Отсюда, с высоты моего места, вода выглядит как одна твердая масса, отполированная поверхность, которую можно пешком перейти. Но изредка, могучая грудь океана едва вздымается: океан дышит.

Мне видны и крестьяне, которые тащатся с повозками нагруженными мешками с цементом к определенным позициям между скалистых отрогов по осыпям гальки.

Резко шумит прибой. Он вспучивается волнами глиняного цвета над гравием, который словно гигантская сортировочная машина так нагромоздила, что местами он возвышается, напоминая огромные сцементированные глыбы. Издалека долетают выстрелы зенитных орудий, и далеко над водной поверхностью вижу одинокий самолет. Скорее всего, это высотный разведчик. Истребители летят быстрее. Едва ли зенитки испугают этого парня на такой высоте.

С удовольствием скатился бы вниз, но, не зная дороги легко сбиться в высокой траве. К тому же, все вокруг наверняка плотно нашпиговано минами.

Когда я уже запаковал мольберт, снизу по тропе поднимается солдат. Ну и дела! От него узнаю, что здесь зигзагами проходит тропинка прямо на пляж. Солдат поясняет, что безопаснее находиться здесь на тропинке или самом пляже.

Спустившись, подхожу вплотную к кружащимся барашкам прибывающей воды прилива, присаживаюсь на корточки и наблюдаю, как они растут, затем обрываются и быстро исчезают. Собираю ракушки, выкладываю из них орнамент и как ребенок радуюсь ему.

Солнце обесцветило песок. Он бел, словно снег, и приходится зажмурить веки от его блеска.

С каждым шагом из под ног, словно фирн, разлетается песок. Сначала у самой кромки воды, а затем и там, где песок влажен, становится зыбко. Влажный песок уже цвета охры. В узкой кайме, где его ритмично смачивает набегающая вода, песок глубокого коричневого цвета. Над этой коричневой поверхностью образуются и исчезают в круговороте пенные валы.

По всему Бергу раскиданы панцири креветок. Тут и там лежат каракатицы, оставленные на погибель морем. В одном изгибе берега море оставило целую баррикаду из прибрежного хлама: огромные, обтесанные, а теперь дико размочаленные бревна, окрашенные в серое доски с английскими буквами, канистры из-под бензина, все ржаво-красные, выжженные и страшно изуродованные. Немного дальше из гальки зловеще торчит черная плавучая мина.

С одного взгляда ясно, что это остатки английской высадки. Вот разорванный спасжилет, из которого торчит наполнитель, а вот что-то серебристое: большая самолетная деталь из алюминия. Сильно проржавевшие тральные приспособления минного тральщика прилив вынес далеко на берег. Между сваями заграждения застряли остатки спасательного плотика. Надпись по-английски выдает его происхождение. Отдельные непострадавшие канистры, к сожалению пусты.

Меловая скала в отдельных местах торчит почти вертикально вверх. Повсюду в ней, словно изюмины в тесте, видны кварциты.

Я устал и присаживаюсь на гальку, опираясь спиной о сломанный ствол дерева. Море заботливо облизало его. Оно слизало все неровности. Теперь этот ствол лежит здесь и служит мне опорой. Может, это дерево тоже росло когда-то в Англии?

Низко над водой пролетают серые, перистые облака. Откинувшись назад, полулежа, смотрю в небо – мне так легче. Облака на миг замедляют свой бег над шумящим океаном.

“Морские офицеры – это чудо, украденное у природы!» – вспоминаю слова нашего унтера. А почему бы и нет? В мозгу свербит одна мысль: не могу представить, что моим сверстникам, что не так уж и далеко сейчас от меня на юго-западе, пока я здесь расслабляюсь, белый свет не мил.

Немного дальше от меня то и дело гремят камни: наверху работает какой-то солдат. Спустя короткое время подходит целая рота бойцов. Они составляют оружие в козлы и присаживаются. Замечаю, что в одном месте, в низинке, лежат похожие на гранаты свертки. Бойцы с охотой объясняют мне: с помощью этих инструментов скрытые сейчас под водой заграждения будут перенесены дальше.