Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость Страница 97

Немного дальше от меня то и дело гремят камни: наверху работает какой-то солдат. Спустя короткое время подходит целая рота бойцов. Они составляют оружие в козлы и присаживаются. Замечаю, что в одном месте, в низинке, лежат похожие на гранаты свертки. Бойцы с охотой объясняют мне: с помощью этих инструментов скрытые сейчас под водой заграждения будут перенесены дальше.

- Но в таком случае вам придется подождать, пока вода спадет?

- Так точно, господин лейтенант! – широко улыбаясь, отвечает унтер-офицер.

Бойцы перекусывают. Некоторые, перекусив, тут же уснули. Другие курят или бросают хлебные крошки в воздух, где их с криком подхватывают чайки.

Недалеко от торчащей из земли стереотрубы я вновь рисую. Здесь, на глубине в 10 метров, в катакомбах прорытых в скалах, командный пункт. Внизу, наверное, холодно и сыро. Выход тщательно замаскирован. Никто не сможет подойти к ним со стороны моря. Водитель тем временем разузнал, что нам можно перекусить в одном полуразрушенном домишке. А еще в развалинах лежат «пукалки» так он обозвал гранатометы.

С нетерпением ждем во дворе. Еду привезли из соседнего городка. Получаем миски полные перловки. Водитель называет ее «телячьи зубы».

Какой-то солдатик одалживает мне ложку. Его товарищи, которые постоянно подходят к кухне, напоминают скорее строителей, чем бойцов: форма серая от грязи, руки черные от земли: здесь нет воды, чтобы умыться.

Присаживаемся на два шатких стула в углу абсолютно пустой комнаты, в которую, сквозь дыру в потолке смотрит небо. Недостаток цветов здесь заменяет украшающий стену рисунок сделанный цветными мелками. На стене большими готическими буквами криво выведено: «Все преходяще, вечно лишь Слово». Чьи это слова? Гете? Каросса? Хёльдерлина? С учетом всех обстоятельств, это предложение звучит анемично.

Водитель своим чавканьем и жалобами выводит меня из себя. Ну и свинью подложил мне Бисмарк, выделив этого флегматика. Ну и деньки!

Мне надо как можно скорее попасть в Брест: Надо как-то обделать это дельце.

Оставив машину под деревом у дороги, направляюсь к расположению полевой артиллерии глубоко выдвинувшейся к кромке обрывистого берега. Артиллеристам приятно, что я буду их фотографировать.

Из каждого артиллерийского окопа сделан небольшой дворик с проложенными между минных заграждений посыпанных белым песком тропинками, которые, наряду с тщательно уложенным по краям окопов зеленым дерном, служат вызовом безумию нашего захвата этой земли – и потребовали, судя по всему, довольно много времени. Немало времени понадобилось и чтобы наряду с чистыми фашинами и врытыми столбиками надолб разбить аккуратные клумбы, и любовно окружить их врытыми до половины винными бутылками. Эти бутылочные гирлянды буквально повсюду, где обустроены позиции немецких войск. Даже в Коралле бутылки использованы как декоративное ограждение. Для подготовки компоста для клумб на будущие года, в углу уложены слоями водоросли. Будущие года – куда это меня несет? Если бы я только знал, что моя жизнь уже предрешена еще в этом году….

В одном артиллерийском дворике вдруг натыкаюсь на небольшую «животноводческую ферму». Домашняя птица всех видов и сортов – куры, утки вывернувшие шеи и положив головы на крыло, спят в тени, неподвижные, но всегда на посту гуси, искусственный прудик. Кроличьи клетки, одна над другой в три ряда. А внизу, в дюнах поляна цветущего картофеля, защищенного от морского ветра соломенными щитами.

Вновь ныряем в узкий проулок, а выныриваем на равнине небольшого поселка с крохотной гаванью. Внизу, на прибрежной дороге, чувствую себя более уверенно, чем на краю плоскогорья. К сожалению, вскоре, если у подножия гор дорога закончится, нам придется вновь выехать наверх.

Один раз замечаю в скалах устье ручья, которому не удается пробиться сквозь скалы к морю. Его ложе словно взломлено и это довольно странно. Если пойдет сильный дождь, то будет настоящий водопад.

Дорога плавно идет вверх и вниз, но затем вдруг показывается ущелье, прорытое рекой в меловом грунте, и она круто ныряет вниз. Также резко дорога вдруг взмывает вверх – словно на русских горках. Это плато лежит в доброй сотне метров над уровнем моря. Но вот снова ровное место. Вокруг ни деревца: ровное поле. Местность кажется довольно плодородной. На вид – суглинок. Суглинок на известняке. Кажется все северное побережье это единая гигантская меловая плита.

Мел, который мы покупали в Хемнице в мешках для побелки, был из Шампани. Еще имелся рюгенский мел: на Балтийском море тоже есть меловые отроги. Однако мел из Шампани более нежный, чем рюгенский. Французский мел обязан быть лучше! Дома все французское всегда считалось на порядок лучше и несравненно качественнее, Чем подобный немецкий товар.

Эти белые меловые скалы: вокруг Острова тоже сплошь подобные формации, т.е. по эту и по другую сторону можно обнаружить почти одинаковые изломы, и таким образом, если сложить вместе береговые контуры Британских островов с французским берегом, то они вполне могут совпасть. Как-то в одной фронтовой газете я прочел смелое утверждение, то германские дальнобойные артбатареи восстановили прикрытие коммуникаций между Дувром и Кале, и между Фолкенстоуном и мысом Гриз Нец…. Статья называлась «Восстановлены старые европейские связи». А еще там говорилось о том, что никогда еще в одно время не появлялись такие чудовища как господа Винстон Черчилль и Энтони Иден, а вся Англия стала лишь продолжением хлебной нивы и пастбищ Франции.

Далеко от дороги, среди яркой зелени злаков, высится стоящее ребром крыло сбитого или разломившегося при посадке самолета. Вид такой, словно фермер обозначил границу своей фермы.

На многих полях растет свекла. Поля разделены межами, поросшими кустарником, тут и там видны фруктовые сады – деревья уже отцвели.

Сколько ни вглядываюсь – нигде не видно ни одного человека. Местность абсолютно безлюдна. К тому же и берега не видно – а я так привык к нему. Земля и море не сцепляются вместе, а бьются друг о друга, будто два враждебных элемента, никак не могущие одолеть друг друга. Если дорога отвернет от берега и моря будет уже не видно, придется распрощаться с мыслью быть к нему поближе.

Полдень. В облачном покрове, оставленные самолетом в воздухе полосы на голубой основе, напоминают угрожающие письмена. Всякий раз как только мы останавливаемся, воздух полон гудения самолетов. Не могу определить, откуда оно исходит: гудение слышится со всех сторон.

Съезжаем с дороги направо: на какую-то проселочную дорогу, ведущую к соломенной крыше, которую замечаю между деревьев. Дорога подводит нас к большому непропорционально расположенному двору.

Крестьянин со старухой подходят к дверям: это первые французы за нашу многочасовую поездку. Водитель ставит машину вплотную с домом, под плодовыми деревьями. Массивная соломенная крыша, виденная мною издалека, покоится на деревянных столбах прямо посреди луга перед домом. Под ней нашли пристанище самые разные машины и земледельческие орудия. Мох на крыше какого-то охряно-золотистого оттенка.

Перед домом стоит маленький, до пупа размером, выложенный из кирпича сферический свод, выглядящий как модель какого-то большого здания. Крестьянин охотно объясняет, что это собачья будка да вот собака умерла. «А у вас нет, что ли собачьих будок?» – тут же интересуется он.

- Как же, – объясняю ему, – но у нас они деревянные.

Некоторое время слушаю рассуждения о том, какая будка для собаки лучше: кирпичная или деревянная.

Честно говоря, я ожидал от хозяев враждебности, но этот, лет под пятьдесят мужчина, ведет себя довольно дружелюбно. К нам подходит старуха. «Ma m;re» , говорит крестьянин. Старуха осматривает меня большими, испуганными глазами снизу доверху. Она хочет знать, когда же закончится эта война. Узнаю, что недалеко упала английская бомба. Соседняя деревня, не более получаса ходьбы отсюда, была полностью ими уничтожена. Здесь каждую ночь англичане пролетают.

Интересуюсь, можем ли мы купить здесь молоко. Крестьянин приглашает меня в кухню. Какой-то старик с кровоподтеками на лице, красными веками, руки подпирают трясущуюся голову, безмолвно сидит на корточках рядом с большими старыми часами. На кухне всей мебели – стол, стулья, Да самодельный шкаф.

Молодая девушка, смущаясь, заходит на кухню и застенчиво говорит, что молока больше нет. Сливки уже сделаны.

- А обрат? – Задаю ей вопрос. – Du lait maigre?

Она не понимает, что я хочу, пока старик не подсказывает правильное слово: «Petit lait»

- А, ну так бы и сказали. Этого добра хоть залейся. – И вскоре она приносит широкую миску. Крестьянин начинает разговор о засухе. Несмотря на прошедшие дожди последних дней, воды совсем недостаточно для скота. Внимательно дружелюбно выслушав его причитания, прикупаем еще яиц и масло.