Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели Страница 10

Но я несколько отвлекся. Предлагаю читателю снова перенестись в зиму 1916–1917 годов. По моим детским воспоминаниям, зима эта была снежная и морозная. Тишина зависла над степями и замерзшим морем. Но был и некий звук, казалось бы, разлитый в пространстве, как предчувствие наступающих грозных событий.

В стране все были недовольны всем. Рассматривая нашу историю, заметил, что русский народ прощал своим правителям жестокость и беззаконие, но очень тяжело переживал поражения в войнах и унижение государства, от которого, собственно, и не видел ничего хорошего. С 1856 года, когда Россия понесла поражение в Крымской войне, национальное самолюбие русских подвергалось тяжким испытаниям. Казалось бы, его немного ублажили победы в русско-турецких войнах в конце 70-х годов, освобождение Болгарии, но затем снова ввергло в позор и недоумение тяжкое поражение в русско-японской войне, гибель русского флота. Я считаю, что судьба самодержавия и царской семьи, в принципе, была решена уже тогда. Кстати, эту особенность русского характера правильно оценил Сталин, понимавший, что русские простят принесенные жертвы, но не простят поражений. Да и сейчас ослабление государства и первые территориальные потери, по-моему, стали концом карьеры Горбачева. А Николай Второй, по части поражений, был просто чемпионом среди русских самодержцев. Мало того, что его отлупили какие-то, по его же словам, макаки-японцы, но и германцы не давали спуску.

И вот над Россией запели трубы свободы, которая, как оказалось позже, была не для нее. Двуглавый орел стряхнул свои короны. Наступил февраль 1917 года. Как и за полстолетия до этого, в 1861 году (не изменяются ли периоды неровного исторического дыхания и обновления циклами — примерно в 50 лет? Ведь и после окончательного торжества сталинизма в 1929 году, мы стали приходить в себя и снова подумывать о свободе лишь в 80-е годы?) Россия снова возмечтала о земле и воле.

Впрочем, страна настолько велика и так замедленно реагирует на политические изменения, происходящие в центре, что февральские события в Петрограде и вокруг него будто вязли на просторах России и доходили на Кубань лишь слабыми отзвуками. По-прежнему в Ахтарях правили казаки, которые могли избить и даже убить иногороднего, почти не думая о наказании, если тот обидит казака, посягнет на его имущество или имущество казацкой общины. Например, рыбака, который осмелился опустить сети в море раньше или позже установленного казаками срока, избивали порой до полусмерти, отнимая и лодку, и сети. На всем протяжении, пожалуй, одних из самых рыбных мест в мире: плавни, лиманы, протоки, песчаные косы, вода возле которых прогревается до 50 градусов тепла, от Ахтарей до Темрюка, что на Таманском полуострове, родины моей покойной жены, Веры Антоновны, казаками осуществлялся жесточайший полицейский режим. Спору нет, нерестилища и естественные рыборасплодники нужно было беречь даже от колокольного звона. Нельзя оправдать ужасающий грабеж рыбных богатств Азовского моря, который наступил после большевистской революции, когда председатели рыбколхозов, ради поддержания ударных стахановских темпов, перегораживали гирла, по которым рыба шла на нерест, и черпали ее чуть ли не экскаватором. За это получали грамотишку или орденишко, фотокорреспонденты вытаскивали улыбающуюся круглую физиономию на страницы газет. А там, не то, что рыба не водись — хоть трава не расти. Торжествовала психология бездумных временщиков, опустошивших и подорвавших уникальные рыбные запасы, на базе которых страна могла бы сейчас получать не меньше валюты, чем от тюменской нефти.

Но и то, что практиковали тогда казаки, было бандитизмом и произволом, от которого мы и качнулись в разграбление и вседозволенность. Как-то Алексей Комарь, дед моей жены, позволил себе небольшую вольность: на берегу, который арендовал у отставного казачьего полковника, соорудил небольшой сарайчик, где можно было спокойно разделывать и заготавливать впрок улов, укрыться от солнца, дождя или снега. До этого он несколько раз просил казака позволить ему соорудить такой сарайчик. Но казак, со свойственной им строптивостью и упрямством, постоянно отказывал: мол, арендуй землю, да не привыкай. Однако отношения были теплые: отставной казачий офицер захаживал в дом Комаря на Пасху и другие праздники. Пил водку, закусывал янтарным балыком, да и брал с собой в дорогу. Словом, дед моей жены, учитывая эти отношения, решился на строительство. Однако сразу же после его окончания явились казаки и расшвыряли сарай до основания. А как-то перепало уже отцу моей жены, Антону Алексеевичу, — осмелился на день раньше выйти в море. Казаки его сильно избили.

Так вот, вся эта власть оставалась на месте и после свержения царизма. Думаю, что это очень способствовало победе большевиков: «временные» менять ничего не меняли, как и в ходе пресловутой горбачевской перестройки. Старая болезнь отечественной демократии, неизбежно приводящая к взрыву на пользу крайних сил.

Кстати, вся общественная атмосфера, царившая тогда, напоминает мне атмосферу 1990 года, такой же переходной период, предчувствие чего-то, такое же бессилие демократии. Так вот, в Ахтарях остались на месте даже полицейские. Видимо потому, что жили здесь относительно зажиточно, привычные порядки почти всех устраивали. Если сравнить с тем, что произошло позже, то получается, что более, а если подумать, какой могла быть Россия, пойди она путем свободного экономического развития, не скованного идеологическими догмами, то менее. События в Петрограде принесли в Ахтари такую поговорку, которая оказалась пророческой: «Твое — это мое, а мое — это не твое». Стали возвращаться солдаты с фронта: как-то стыдливо, не афишируя свое появление. Окончательный удар по авторитету новой власти в настроениях людей, был нанесен неудачным летним наступлением 1917 года и декларацией желания вести войну до победного конца.

Настоящая революция пришла в Ахтари уже после октября. Центр России уже отмитинговал, а Ахтари принялись догонять. На площадях возле старой церкви по улице Братской и на базарной площади, а иногда возле казачьего правления, стали собираться толпы. В глазах рябило от красных бантов и знамен. Голова кружилась от пылких речей ораторов, утверждавших, что вот, наконец-то, Россия получила свободу. Примерно так сейчас говорят о нынешней многопартийности. А ведь если смотреть на Россию того времени, из исторической ретроспективы, то никогда она не была так далека от подлинной свободы.

Наиболее популярными ораторами того времени в Ахтарях были педагог Чернецкий, мужчина лет 35, четыре брата Шевченко — потомственные грузчики, один из которых, Иван Иванович, в 1930 году давал мне рекомендацию для поступления в партию. Очень активно выступали на митингах и собраниях понаехавшие в Ахтари студенты — сыновья зажиточных людей, позже названных буржуазией, которые учились на деньги родителей во всех концах России и сейчас сильно радели за процветание свободы. Знали бы они, какое место им уготовано в царстве этой новой свободы, где всем становился тот, кто обязательно был никем, наверное, меньше бы горячились. Как, впрочем, и большинство ахтарских крестьян и солдат. Лишь казаки держались в сторонке, угрюмо помалкивали, видимо не строя себе иллюзий. Я, семилетний мальчишка, потому так хорошо помню это время, что проявлял недюжинную политическую активность: торчал на окружающих площадь, где проходили митинги и собрания, деревьях и заборах, постигая азы политической грамоты.

Примерно в это время пришел с фронта мой отец Пантелей Яковлевич Панов. Собственно, он приехал на побывку, первую с начала войны, а потом и остался дома — царская армия огромными массами повалила с рухнувшего фронта. Сидеть, сложа руки, тогда было не принято, люди были инициативные и деловые. И хотя отец пришел домой под зиму, но сразу же купил пару лошадей и стал скупать зерно, возить его на мельницу, а потом продавать хлебопекам. В доме сразу повеселело: приходили покупатели — пекари, слюнявили пальцы и опускали их в мешок с мукой. Потом крутили получившуюся клейкую массу между пальцами, определяя наличие клейковины — от этого зависела продажная цена муки. Тогда не просто болтали языком о сильных и слабых сортах пшеницы, а стимулировали посев сильных сортов рублем. Кстати, хочу сказать доброе слово о русском рубле. Сильная валюта эта пережила три революции и две экономические реформы. Она пользовалась неизменным доверием и уважением населения и авторитетом за границей, до появления надежного советского червонца, который похоронила уже бригада Сталина — выскочки и верхогляды.

Не могу не сказать и доброго слова об ахтарских хлебопеках: особенно хорошо запомнились Безрукавый и Згуриди. Покупка их хлеба всякий раз была праздником для крестьянской семьи. Хлеб был пружинистый, мягкий, ароматный.