Сергей Бортников - Путь командарма (сборник) Страница 10

Вчера по телефону они условились встретиться в 9.00. До назначенного срока еще целых полчаса…

Потапов побрился и неспешно двинул вдоль улицы, на которой вовсю цвели каштаны.

Заметив его, полковник приложил руку к козырьку и двинул навстречу строевым шагом.

– Товарищ командарм…

– Отставить, Иван Иванович… – Они обнялись. – Ну, как дела?

– Порядок!

– Что за срочность заставила тебя в такую рань?..

– Может, в кабинет пригласишь или все же докладывать на улице?

– Приглашу, дорогой друг, приглашу!

Часовой – невысокий парень с широким азиатским лицом, стоявший у дверей штаба, лихо отдал честь. Генералы инстинктивно ответили на приветствие и, не прерывая разговора, пошли дальше:

– Заходи, Ваня… Как мои хоромы?

– Да уж… Ничего не скажешь – хороши!

Дежурный офицер, находившийся внутри помещения, попытался доложить обстановку, но Потапов слушать его не стал – только отмахнулся, как от назойливой мухи, и повел друга по широкому коридору.

– Ладно устроились буржуи?

– Ладно!

– А мы их раскулачили… Не все по землянкам и палаткам, а, что скажешь?

– Скажу, что недолго нам наслаждаться этой роскошью! – грустно вздохнул Федюнинский, входя в просторный кабинет.

– Откуда такой пессимизм, Иван Иванович? Да ты присаживайся… Выпьем?

– Попозжей…

– Ну, как знаешь.

– Перебежчики меня одолевают, Миша… Это ничего, что я к тебе так, по-старому, по-панибратски?

– Как тебе не стыдно, а? Мы же вместе прошли огонь и воду!

– Я уже не раз докладывал письменно и по телефону. Теперь говорю лично, с глазу на глаз: грядет большая война.

– Не распространяй панические слухи!

– Вчера один старый антифашист с той стороны прорвался. Вплавь преодолел Буг – в такую-то погоду! И под пулями, между прочим. Одна попала ему в спину. Но он дополз. Сказал: «Война начнется ровно через два месяца» и скончался от ран…

– Так-так-так… Какое у нас сегодня число?

– Двадцать второе. День рождения Ильича… А то ты не знал?

– Извини, друг, замотался… А как местные жители? Что говорят по поводу войны? У них ведь через одного – родственники за Бугом.

– Ошибаешься – у каждого!

– Серьезно?

– Серьезней не бывает. Полсела – украинцы, половина – поляки. И те, и другие ручейком текут в штаб: «Товарыш комкор, мий кум казав – скоро вийна…»

– Ты их успокаиваешь?

– Конечно…

– Что ж, война – так война! Мы ведь ничего и никого не боимся. И при случае дадим достойный отпор любому агрессору.

– Так-то оно так, только…

– Что «только», Иван Иванович?

– Новая граница не обустроена, тылы не подтянуты, с боеприпасами плохо и резервы далековато.

– Но еще есть время все исправить.

– Кто его знает…

– Я!..

Мысли о Боге

Лагерь «Проминент».

Конец ноября 1942 года

– А ты был женат? – как бы между прочим поинтересовался Потапов, затягиваясь любимым «Беломорканалом», несколько ящиков которого фашисты, раздобревшие от успехов под Сталинградом, доставили для узников Винницкого лагеря.

– Ага! – кивнул Ковин. – Было дело – вляпался по молодости.

– Дети есть?

– Нет… Да и жили мы вместе всего полгода.

– Что так мало?

– Алена все время являлась составляющей частью какого-то любовного треугольника, можно сказать, даже многоугольника. Она мнила себя великим литературным критиком и вращалась в богемных кругах среди людей, считавших семейные узы чем-то зазорным, – рудиментом, пережитком прошлого. Слова «нет» для нее не существовало. Хочу – и все тут! Тьфу, сука! – вспомнив супругу, некурящий Тимофей сплюнул и тоже потянулся к табачку. Нервно затянулся дымом, закашлялся и уже собрался выбросить едва начатую папироску, однако вовремя заметил округлившиеся глаза своего собеседника, спохватился и протянул дефицитный окурок ему.

– А все потому, что в Бога не верила, – продолжил он виновато. – Насмотревшись на это блядство, я и сам начал волочиться за каждой юбкой… Однажды даже дрянь какую-то подхватил, то ли от нее, то ли еще от какой твари – еле вылечился. Алена за это время успела сбежать с очередным хахалем – знаменитым пролетарским поэтом…

– Бывает…

– Я страшно переживал, одно время – каюсь – даже хотел покончить жизнь самоубийством… Стихи писать начал, чтобы прославиться на весь мир и таким образом вернуть свою возлюбленную, которая, как ты, наверное, уже догадался, неровно дышала при соприкосновении с каждым встречным «гением»…. А потом начал потихоньку приходить в себя и переосмысливать прошлую жизнь…

Он мечтательно закатил глаза и выразительно продекламировал:

Как жить нельзя я доказал на деле,Гулял и пил, здоровье не берег,Душа устала в этом бренном теле —Все, ухожу… И да поможет Бог!Не горевать, не плакать вам не надо,Заройте в землю и поставьте крест.А ты, уставшая быть рядом,Пополни армию невест!

– Браво! – оценил Потапов.

– Так потихоньку и пришел к Богу, – как будто не заметив его восторга, продолжал Тимофей Егорович. – С тех пор ни одной женщины не имел.

– И нескоро поимеешь! – ехидно заверил командарм.

– Это точно, – печально согласился ученый.

– А здесь писать не пробовал?

– Пробовал. Но в неволе не могу… Сочинил только несколько антихристианских трактатов. Вот, – Ковин приподнял подстилку, набитую соломой и, достав из-под нее серую школьную тетрадку, протянул ее товарищу по несчастью.

– «Мне кажется, что идея персонифицированного бога – это антропологическая концепция, которую я не могу воспринимать всерьез. Я также не могу себе представить существование какой-либо воли или цели за пределами человеческой сферы… Науку обвиняют в подрыве нравственности, но это обвинение несправедливо. Этическое поведение человека должно основываться на сочувствии, образовании, социальных связях и потребностях, и нет нужды в какой-либо религиозной основе. Человек окажется на плохом пути, если в своих поступках будет сдерживаться лишь страхом наказания и надеждой на вознаграждение после смерти», – прочитал вслух Михаил Иванович. – Это твои перлы?

– Нет. Моего кумира и единомышленника – Альберта Эйнштейна из интервью журналу «Нью Йорк Таймс» 9 ноября 1930 года. Кстати, я читал его труды в оригинале…

– Прекрасно. Замечательно!

– Хочешь еще одну цитату? Оттуда же…

– Давай!

– «Желание, чтобы кто-то указывал им путь, любил и поддерживал, приводит людей к формированию социальных или моральных концепций о боге. Это бог провидения, который защищает, распоряжается, награждает и наказывает; бог, который, в зависимости от границ мировоззрения верующего, любит и заботится о жизни его соплеменников или всего рода человеческого, или вообще всего живого; утешает тех, кто в печали и чьи мечты не сбылись; тот, кто сохраняет души умерших. Это социальная или моральная концепция о боге», – по памяти процитировал Ковин. – Немногим удается приподняться над богами, правда ведь?

– Тебе удалось?

– Сомневаешься?

– Нет.

– «Общим для всех этих типов является антропоморфный характер их представления о боге. Как правило, лишь немногие, исключительно одаренные люди, и исключительно высокоразвитые группы людей способны приподняться заметно выше этого уровня. Но есть и третья стадия религиозного опыта, который присущ им всем, хотя и редко встречается в чистом виде: я буду называть это космическим религиозным чувством. Очень трудно пробудить это чувство в тех, у кого оно полностью отсутствует – тем более что не существует соответствующей антропоморфной концепции бога». Это не я. Это снова Эйнштейн.

– Ты полностью разделяешь его взгляды?

– Ну, не совсем… На некоторые вещи имею, как говорится, свое собственное и, между прочим, не менее авторитетное, мнение…

– В чем оно выражается?

– Альберт не верит в душу, в жизнь после смерти. А я утверждаю, что смерти нет.

– Вот как?!

– Если, конечно, рассматривать жизнь не как нечто индивидуально-абстрактное, а как глобальный вселенский процесс, частью которого мы являемся.

– Мы – это я и ты?

– Нет, все наше человечество – ничтожно малое и не самое замечательное звено в вечной эволюционной цепи.

– А ты, однако же, двуличный! – переварив полученную информацию, пришел к неожиданному выводу Потапов. – Клянешь христианство почем зря, а в стихах просишь на могилке поставить крест…

– Крест – всего лишь символ. Один из многих. Как круг, как звезда, как знак бесконечности, как свастика, если хочешь – почему бы нет?

– Значит, ты крестишься?

– Конечно. И молюсь – в отличие от своего друга Эйнштейна. Знаешь, как он ответил ребенку, спросившему его в письме, молятся ли ученые?

– Откуда?

– «Научные исследования основаны на идее, что все, что происходит, определяется законами природы, и, следовательно, это верно и для действий людей. По этой причине ученый-исследователь вряд ли будет склонен полагать, что на ход событий может оказать влияние молитва, то есть просьба, адресованная сверхъестественному существу».