Николай Иванов - День за три Страница 10

– Да-а, – Семен сбил на лоб шапку, почесал за shy;тылок. – Философия. По мне лучше баранку крутить, чем лезть в эти дебри.

– Нет, Семен, надо лезть, – не согласился Верховодов. – Ругая Афган, – именно Афган, а не войну, иные крикуны проповедуют свой лозунг: “Никуда из лезть, ни во что не вмешиваться”. Это страшный в своей сути призыв, потому что лично я не хотел бы видеть свой народ равнодушным к чужой боли. Мы как раз не такие, и почему мы не можем этим гордиться? Почему в афганской ситуации нас заставляют и приучают искать только ошибки? Почему мы за помощь ближнему, но только бы не за наш счет? Почему мы за благородство, но не дай бог понести при этом жертвы, потери? Почему мы подписываем договора, соглашения, даем обязательства, хлопаем при этом в ладоши, но пришлось с Афганом от слов перейти к делу? Неужели приучимся отказываться от своих слов, и это будет нормой?

– Да успокойтесь вы, товарищ старший лейтенант, – скосил глаза водитель. – Я просто спросил, думается ведь об этом.

Верховодов снял шапку, расстегнул бушлат. Показался обшарпанный бок фляжки, подаренной майором. Косте захотелось сделать глоток, успокоиться, но сдержался, засунул ее подальше.

Мысли об Афганистане разбередили душу. Не зная почему, но он всегда взрывался, когда читал или слышал модные ныне, а оттого на первый взгляд кажущиеся многозначительными рассуждения против Афгана. И чем сильнее были аргументы, тем больше раздражался. В спорах, на политзанятиях спорил яростно, отстаивая свою точку зрения, за что однажды услышал презрительное: “Соловей Главпура”. Он опять взрывался: ну почему, почему мы считаем, что если распоряжение Главного политуправления – то обязательно дубовое? Почему те, кто выше нас, неизменно дураки?

Служба в Афгане заставила его мыслить, приучила анализировать, смотреть в глубь явлений, а не фактов. Он, как военный, пытался найти смысл в этой войне. Он рассуждал: война – это убийство, это боль, смерть, грязь. И тем не менее за нее награждают, дают звания, должности, идет день за три. Абсурд? Тысячу раз да. Но это если не смотреть, какая война. Для афганской, кроме как “необъявленная”, определений пока не нашлось. Да, это была для нас не отечественная, но и тем более не захватническая, оккупационная, главные признаки которой – захват чужих территорий, материальных ценностей и людских ресурсов. Это была в не гражданская. Но какая же тогда?

Костя не мог докопаться до этого, зато знал другое: в этой войне мы не были высокомерны и пренебрежительны к тем, кому помогали. Более того, мы стали выполнять на ней самую черновую работу: ходили в атаки, рыли траншеи. Так чем советский солдат запятнал себя?

Правда, одно, с чем категорически не был согласен Верховодов, – это то, что в Афгане были те, кто не хотел бы здесь служить. Интернациональная помощь должна была быть только добровольной. Сюда должны были направлять солдат не строем, а тех, кто сделает сам шаг вперед. Тогда это интернационализм, тогда – по убеждению и от чистого сердца. Тогда было бы меньше воплей и соплей, как говорит Семей.

Старший лейтенант не знал, изменятся ли его взгляды в будущем на эти проблемы, но пока он думал так и только так. Это была не навязанная сверху точка зрения, но это не было и подстраивание под некоторые “сенсационные” публикации. Единственное, что чувствовал и не мог в себе заглушить, – это все-таки желание видеть больше хорошего, чем плохого, в афганских событиях. Желание доказать это хорошее. Может, потому, что это пока все рядом? Может, в самом деле потом, со стороны, анализ будет другой?

“Но пока так, и менять ничего в своих рассуждениях я бы не хотел”, – подвел итог своим мыслям Верховодов и повернулся к Семену.

– Время сейчас будет интересное, Семен, – уже спокойнее, размереннее сказал Верховодов. – И разговоры об Афганистане сразу вряд ли стихнут. Наверняка лет через десять историки да наши с тобой дети будут искать – о чем мы думали, как оценивали события в Афгане, с какими мыслями возвращались. Лично я первое, что посоветовал бы им, – это не заниматься арифметикой плюсов и минусов. Нужен анализ, истоки и ответы на главные вопросы: для чего и зачем? А ошибки сами проявятся. Хорошо бы без них, да…

– Это как с женой: “И с ней плохо, и без нее никуда”, – многозначительно покивал головой Горовойх.

– Знато-о-ок, – протянул, оглядев Семена, Вер shy;ховодов. – Зато у нас с тобой как в анекдоте: мужики вначале говорят о политике, потом о бабах и спорте.

– Да я смотрю, мы им сейчас позанимаемся вдоволь практически, – подался вперед Горовойх.

За разговором они незаметно проскочили долину, втянулись в предгорье. “Урал” Угрюмова начал притормаживать, поджидая БТР. Это на знакомой или открытой трассе “ниточка” ходила по “верховодовскому” порядку. В иных же случаях вперед для разведки уходила “броня”.

– Смотрите, какой красавец, – показал командиру Семен.

Слева, на склоне горы, застыл всадник. Вернее, всадник сидел ссутулившись, в нем угадывался старец, а вот конь – конь был красавец. И именно он застыл натянутой стрелой, гордо вскинув голову к вершине горы.

Но все красивое хорошо, если оно не опасно. Мысли же Верховодова занялись уходящим в ущелье “бэтром”. Машина уходила вперед медленно, как бы на ощупь, как слепая, выискивая дорогу. Это не всад shy;ник…

В тот же миг Костю пронзило: у доброго коня – быстрые ноги. У быстрых ног – быстрая весть. Весть приносит конь, а не всадник, и поэтому…

Старший лейтенант даже перегнулся через опешившего Семена, выискивая взглядом всадника. Но склоны, конечно же, были пусты.

“Идиот, это надо же так расслабиться! – Костя сдобно в наказание застегнул в бушлате все пуговицы. – Да-а, товарищ старший лейтенант, если уж вы себе такое позволяете, то что говорить о солдатах”.

Он скосил глаза на Семена. Тот, не понимая волнения командира, заерзал на сиденье, беспокойно оглядывая горы.

– Скорость, всем увеличить скорость, – вышел в связь, до боли в пальцах нажав тангенту, Верховодов

“Опередить всадника, опередить, куда бы он на ехал и кем бы ни был, поскачет он к Изатулле или к детям в детдом. Опередить. Тот, кто опережает события, становится хозяином положения. Он ставит точку или запятую, что понравится…”

– Скорость, – еще раз нажал тангенту Верхово shy;дов. – До кишлака семь километров.

Он представил, как водители, все до единого, бросили взгляд на спидометр, отмечая километраж. Так им будет легче, в дороге всегда легче, когда знаешь расстояние.

“А может, всадник – в самом деле простая случайность? Может, зря взвинтил ребят?”

Нет, пусть будет так, пусть лучше перестраховка. На войне это полезнее. Это больше смеха и подтруниваний в случае ложной тревоги, но меньше потерь в случае боя. А в этом случае старший лейтенант готов был всю жизнь ошибаться и затем смеяться над собой. Когда перед началом вывода войск в газетах опубликовали количество погибших в Афганистане, он, как профессиональный военный, разложил все по дням и определил, что в среднем в день погибало четыре человека. Много это или мало? Конечно, в Союзе только в автокатастрофах гибнет в десятки раз больше людей, но включать в эту четверку кого-то своих – Карина, Петю Угрюмова, Семена, – он даже боялся думать об этом. Это невозможно было представить. И слава богу, а вернее – тем, кто учил его водить “ниточку”: ни одной похоронки не написал Верховодов за свой срок службы. Раненые были, было, что горели его ребята в машинах, но это – уже другие цифры, все-таки менее страшные. Так что пока обходилось. Пока…

Старший лейтенант споткнулся на этом слове, чертыхнулся. Достал фляжку майора, отпил. Из бардачка вытащил обломок галеты, зажевал.

– А тебе нельзя.

– В смысле – не положено, – хитро глянул Се shy;мен. – Вам вообще-то тоже, – добавил тихо и отодвинул shy;ся от Верховодова. Он умел поддержать шутку, знал в ней толк, второй номер их “ниточки”. Но и не давал класть себе пальца в рот.

– Ты прав мне тоже нельзя, – охотно согласился старший лейтенант. Оправдываясь, пояснил: – Майор из десантуры на Саланге подарил. Наверное, к выводу берег. Ну, так куда мы ее денем? – Костя покрутил фляжку.

– Только не за окно, – поднял руку Семен, – Можно за спинку сиденья, а раз ее берегли на вывод, то по возвращению в Союз и достанем.

– Но тебе и в Союзе будет нельзя, – предупредил, засовывая спирт за сиденье, Верховодов. – Пока под солдатским ремнем.

– Да тут лишь бы вернуться, товарищ старший лейтенант, – вдруг с грустью перебил водитель. – Еще этот завиток перед Кабулом…

Верховодов не нашелся что ответить. Собственно, можно было не отвечать, солдат ничего не спрашивал, он только размышлял, но Костя чувствовал, как ждет его реакции водитель. К тому же это было впервые – чтобы его подчиненный признавался в своих сомнениях, неуверенности. Как могло получиться, что они взяли верх над самообладанием? Неужели у всех в колонне такое угнетенное состояние? Конечно, каждого можно понять, но надо же помнить и другое: только кулак, только воля, только пружина – иных понятий для Афгана нет. “Расслабуха” здесь не про shy;ходит. Тем более в этом, дай бог, последнем, рейсе.