Николай Иванов - День за три Страница 9

И вот вожака лишили права рисковать первым. А вместе с этим передается уже другому, новому первому особое почитание, восхищение, тайная гордость ребят всей колонны. В двадцать лет, судя по взгляду Юрки, это так существенно, так тяжело…

– Ефрейтор Карин!

Юрка подхватился, напрягся я тут же во взгляде с уверенностью прибавилось и надежды.

– Старшим в третью машину.

Не надо было чувствовать – старший лейтенант увидел, как мгновенно простил ему Юрка все обиды, всю, на его взгляд, несправедливость по отношению к нему: он расправил плечи, гордо улыбнулся, снисходительно хлопнул по шлему механика-водителя “бэтра” и спрыгнул на землю. Привычно оглядел колонну – все ли на местах, не пора ли и ему в кабину?

“Ох, Костя, не простишь ты себе, если, не дай бог, что-нибудь…” – Верховодов хотел постучать по дереву, но кругом были только металл и резина, и, как всегда в таких случаях, согласился сам быть пеньком – постучал себе по голове. Вспрыгнул на подножку второго “Урала”.

Место второго в колонне тоже просчитано, и совсем не случайно. Если огонь открывают по первому, то именно второй должен и обязан добраться до него и уж в зависимости от обстановки то ли прикрыть его своей машиной, то ли вытащить из-под огня. Второй – это вера первого в то, что он никогда не останется один, это надежность, это в какой-то степени бронежилет его. Это, в конечном итоге, та самая смелость и гордость первого, которыми так гордится Юрка Карин. А то, что без второго не будет и первого, в этом Верховодов убеждался не раз, пока выбор его не пал на шустрого, разбитного Семена Горовойха.

Он пришелся ко двору сразу, уже при знакомстве старшего лейтенанта с молодым пополнением.

– Рядовой Семен Горовой, – скороговоркой представился он и тут же плутовски сощурился.

“И что же ты от меня ожидаешь?” – подумал Вер shy;ховодов, записывая в свой блокнот: “Ряд. С.Горовой”. Но только он поставил точку, солдат тут же деликатно попросил:

– Нарастите мне “х”, товарищ старший лейтенант.

Рядом прыснули: видимо, шутка действовала безукоризненно. Верховодов, пытаясь понять ее, поднял взгляд, но солдат, сделав удивленную мину – что здесь непонятного и смешного? – повторил:

– Мне военком еще на призывном пункте сказал: смотри, чтобы в армии не забывал наращивать “х”. С юмором майор. Моя фамилия Го-ро-войх-х!

– И много раз вам наращивали ваше “х”? – видя, как солдаты смеются в открытую, не стал строить из себя невесть что и Верховодов.

– А все время, товарищ старший лейтенант, – добродушно ответил солдат. – Как первый раз пишут – так “х” и отпадает.

– А вы, представляясь, специально не договариваете окончание, – вполголоса, “открывая” солдату его хитрость, сказал старший лейтенант и подмиг shy;нул.

Семен, принимая командира в заговорщики, согласно улыбнулся.

Вот так и пришел Семен в роту. Где-то на третьем или четвертом выезде он под огнем “духов” сумел заменить пробитый скат и вывел машину в безопасное место. Вместе с представлением его к медали “За боевые заслуги” Верховодов отметил про себя: этот надежен. Медаль в тот раз не пришла – кто-то посчитал несущественным замену колес, пусть под пулями, но именно тогда Семен определился “бронежилетом” для первых.

Горовойх, ожидая команду на начало движения, ножом намазывал на галеты сосисочный фарш.

– Ох, и поедим, товарищ старший лейтенант, – мечтательно проговорил он. Вычищенную банку выбросил в окно, потравил повешенный на дверку бронежи shy;лет. Локтем вытер и без того чистое лобовое стекло с надписью “Калуга” в левом верхнем углу. После прибытия в Афган Верховодов хотел было заставить водителя стереть эту надпись, но, увидев, что практически все “колеса” ездят с надписями родных городов, успокоился. Рассудил так: если это считать за нарушение, то что тогда говорить о том, когда солдаты по пятнадцать часов не вылазят из-за баранки? А так – родные города пишут, а что в этом плохого, если помнится Родина? По надписям водители и земляков видят: когда две колонны идут навстречу друг другу, гудки по всей “ниточке”: Калуга Калугу приветствует, Иркутск – Иркутск. Нет, хорошо это, когда человек гордится родным домом.

– Одно непонятно, – продолжал Семен. – Вроде идет нам здесь день за три, ну, давали бы и жратвы тогда в такой же пропорции. Угощайтесь, с обедом, как я понял, мы в пролете.

“День за три, – думал Верховодов, хрустя галетой. – Да если выскочим из сегодняшнего дня, я свои три кому угодно отдам”.

Бросил взгляд на часы – ровно тринадцать. Прошла только половина дня, а что там еще впереди ожидается?

– А часики-то классные нам дали, – Семен тоже глянул на свои “командирские”. – И где только на всех набрали?

– Наберут, когда захотят. Не грохнуть бы только, я свои вечно бью.

– Эти нельзя, – Семен бросил взгляд на руку. – Как-никак от министра, да и память об Афгане.

Часы вручали в Термезе каждому солдату и офицеру, выходившему из Афганистана, – как ценный подарок министра обороны за выполнение интернационального долга. Такое в самом деле надо хранить.

Колонна плавно тронулась. Семен вслед за машиной Угрюмова вывернул “Урал” на грунтовку, чуть сбавил скорость, увеличивая дистанцию: пыль была хоть и не такая, как летом, но была, водителю главное на афганских дорогах – ехать по следу. Да, есть мины на количество проеханных по ним машин: двадцать проедет – и ничего, а двадцать первая уже обречена. Или шестнадцатая. Но все равно колея в колею – это спокойнее и надежнее, чем прокладывать новый след.

– Политикой занимаетесь, товарищ старший лей shy;тенант? – прожевав бутерброды, повернулся к командиру Семен. Верховодов поудобнее устроился на сиденье; на вопросы Горовойха односложно не ответишь, надо запастись терпением. Тем более сейчас. Раньше на политзанятиях приводилось смотреть, чтобы солдаты не спали, теперь, во время вывода, миллион вопросов. – Я в “отстойнике” газет начитался про выход из Афгана, и что-то у меня в башке тронулось. Почти каждый корреспондент считает своим долгом назвать нас, вернувшихся, несчастными, а вхождение в Афганистан – ошибкой. А, товарищ старший лейтенант?

– А ты сам чувствуешь себя несчастным?

– Я? Да вроде нет. Но ведь сколько воплей и соплей, извините за выражение, по нам, что хоть бросай руль и… – Семен в самом деле оставил руль, “Урал” в это время тыркнулся в колдобину, вильнул, и водитель опять схватился за баранку.

– Вот тебе и ответ, – улыбнулся Верховодов – А вообще-то хорошо, что вам не безразлично, как пишут о выводе. А пишется, ты прав, много. И все, кому не лень.

– Пишут: время, мол, такое настало – говорить правду.

– А какая она, правда об Афганистане? Помнишь, как летом нас угостили виноградиком?

– Тот аксакал, что ли, с козлиной бородкой?

– Тот самый. Созвал нас, остолопов, всех вместе: кушайте, бакшиш от частого сердца. Я запомнил, как он руку к сердцу прикладывал. А сам за дувал и оттуда – гранату. Счастье наше, что она скатилась в арык. Эта правда об Афганистане?

Семен кивнул:

– Правда, и еще какая.

– А теперь вспомни веслу, когда тащили стройматериалы в Пагман. Помнишь старика, который предупредил, что “духи” заминировали дорогу? И потом разрешил всей колонне идти через свой огород? Я оглянулся, когда “броня” пошла по запрудам, винограднику: старик плакал. Но ведь это тоже правда об Афгане! Я не забыл первый случай, но не собираюсь забывать и второй… Осторожнее, яма.

“Урал” аккуратно, лишь скрипнув бортами, перевалил через рытвину.

– А чего было больше, товарищ старший лейтенант? Первого или второго?

– Наверное, кто чего захочет увидеть. Знаешь, откуда идет неразбериха с Афганом, вернее, с вашим отношением к нему?

– Откуда?

– Мы забыли и не вспоминаем изначальный смысл приказа на вхождение: оказать помощь. Не воевать, не захватывать, не уничтожать – оказать помощь. Благородно?

– Благородно, – осторожно согласился водитель.

– Тогда почему мы должны стесняться этого? Другое дело, что мы позволили себя втянуть в боевые действия. Ну так давайте же тогда в этом искать ошибки и просчеты, в этом – почему мы втянулись в войну. А в том, что мы оказались готовы прийти на помощь, – это что за ошибка? Я не вижу.

– Но, если честно, товарищ старший лейтенант, народ проклинает ведь Афганистан.

– Нет, Семен, народ проклинает не Афганистан, а войну. Это очень большая разница. Огромная. Лично я пришел к этому, заметив одну особенность: наши люди так и не начали ненавидеть афганский народ, хотя из этой страны шли цинковые гробы. Мы ругали свое правительство, командование, но не афганцев. Почему?

– Почему? – повторил вопрос командира Семен.

– Что бы ни писали сегодня в газетах, какие бы выводы ни делали журналисты, народ все же чувствовал: кроме боли и горя, Афганистан еще – и наше благородство. Мы почему-то не упоминаем, а ведь в 79-м в Афган кроме войск вошли сотни и тысячи гражданских специалистов. Именно они должны были стать главными действующими лицами в выполнении Договора. Но не стали. А почему? Почему вся афганская проблема легла только на плечи армии? Лично я хотел бы найти ответ именно на этот вопрос. Согласись, если бы мы достигали здесь, в республике, какие-то военные цели, у нас, наверное, нашлось бы более современное оружие, с помощью которого мы могли бы добиться этого очень быстро. А так ведь кроме защиты – автомат, бронежилет, гранаты, за девять лег мы в руках ничего не держали.