Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки? Страница 10

Всем своим мощным телом усаживаясь на кровать, он тащит Марию себе на колени.

— На здоровье! Наслаждайтесь войной, ибо мир будет ужасен!

Одним глотком он опустошает свой стакан, наливает себе снова и наполняет стаканы остальных. Катя тоже делает большой глоток.

Держа в одной руке сигару и попыхивая ею, другой рукой майор занимается Марией, словно она инструмент, которым он пользуется.

Он обнимает ее за талию, потом рука его скользит выше. Рассказывая девушкам и Виссе, что через несколько дней он принесет патефон и пластинки, и, освобождая одну руку, чтобы положить сигару и налить свой стакан, он беззастенчиво хватает Марию за грудь, жмет ее, играет ею и при этом хохочет.

Виссе немного удивлен, что девушка, оказывается, прошла огонь и воду и медные трубы, но и он возбужден; — еще более возбужденный алкоголем, он поворачивается спиной к майору и начинает пристально изучать низкое декольте Кати.

Катя только успевает слегка прикрутить фитиль керосиновой лампы, который чадит и коптит, прежде чем прижать лицо лейтенанта к своей груди.

Но, справившись со своей страстью, она выпрямляется, оглядывает его, гладит дрожащими пальцами его лицо и волосы: в голосе ее — страх и надежда.

— Ты долго остаться здесь? Ты еще придти или уже должны снова на фронт?

Виссе признается ей, что скоро уедет, и тут же соображает, что не должен был этого говорить.

В то время как другие перед каждой русской девушкой, работающей на кухне, хвастаются своей особой ин» формацией, он строго придерживается предписаний и молчит.

Она снова и снова спрашивает его, любит ли он ее хоть немножко. Он в ответ лишь бормочет что-то, кивает и почти уклоняется от подтверждения.

Она больше не спрашивает.

— И почему только всегда самые милые офицеры должны на фронт? Молодые, красивые — и умирать там, а старые, уродливые остаются здесь. Брр! — восклицает она жалобно и передергивает плечами. — Ты не веришь, что я за тебя бояться, чтобы ты вернулся невредимый домой, и за мой брат Сергей, за всех вас — да зачем ты верить русской девушке? Да что там, сегодня красная, завтра мертвая! Иди сюда, поцелуй меня!

Она обнимает его одной рукой, другой берет полный стакан водки, выпивает его наполовину, остаток подносит к его губам. Глядя на него влюбленными, полными желания глазами, Зоя открыто признается:

— Ты нравиться мне! Ты молодой, стройный, симпатичный мужчина. У тебя есть все, что нравится женщине и ее… возбуждает! Иди ко мне, целуй меня, забудем войну!

И он рассказывает ей, как уже в Опере пришел от нее в восхищение, был захвачен ею, как был готов на все, лишь бы завоевать ее, — и ей нравится то, что он говорит.

— Я просто не мог оторваться от твоего лица, твоей фигуры!

И он смотрит при этом, чуть насмешливо улыбаясь, на ее роскошный бюст.

Она отворачивает его лицо, при этом даже краснеет, двумя пальцами гладит его щеку.

Они так заняты друг другом, что не обращают внимания на другую пару. Лишь время от времени Виссе посматривает в ту сторону, чтобы определить, наблюдают ли за ними, за ним и Катей.

Но те двое ими не интересуются.

Майор вместе с девушкой уже сменил позу на горизонтальную, к тому же он пьян.

И тут Зоя поднимается, берет Виссе за руку и ведет в соседнюю комнату. Чуть приоткрыв дверь, она прислушивается, заметили ли майор и Мария, что они с обер-лейтенантом исчезли. Перед ревностью майора она испытывает некоторый страх. Но те, похоже, довольны, что их оставили одних.

Осторожным движением она закрывает дверь, и оба они оказываются в полной темноте. По шагам девушки он слышит, что она направляется в глубь комнаты, и, держась за стены и нащупывая углы, ищет ее.

Наконец он хватает девушку со спины. Она смеется, наклоняется над кроватью, как он понимает, судя по железному изголовью, и что-то на ней раскладывает. Он проводит рукой — это мех, каракуль, ее главная ценность, меховое манто, которое она набрасывает на старый изношенный соломенный матрац, чтобы у их любви было нежное удобное ложе…

Генерал снова заводит ту же тему:

— Чтобы правильно выполнить задание и хорошо подготовить моих русских, украинцев, монголов, мне нужно несколько молодых, здоровых парней, чтобы тут все закипело, а не старых, унылых дедушек-ополченцев! И я Вам гарантирую, что заполучу Вас, если затребую Вас из резерва командного состава!

Ах, Вы не хотите? Ну и ладно! А ведь могло отличное получиться дело, если бы они не загнали все власовское движение в тупик. Мне не доставляет ни малейшего удовольствия делать из русских обозную шайку!

И насчет снабжения: я желаю, чтобы все было отрегулировано. Дайте только обер-казначею хорошего пинка под зад!

Добровольно-вспомогательные части имеют право на полное довольствие рядового состава! Если не получится, я лично шепну этому господину кое-что, да так, что стекла из окон повылетят!

Прохладное ноябрьское утро. Крыши покрыты изморозью. Дома — холодные, «покинутые груды камней, многие с разрушенными фасадами и пустыми глазницами окон. Троллейбусы все сбиты в кучу, так и стоят со времени июльских боев.

Некому снова привести их в движение.

Трамваи по линии на Дергачи тоже стоят. Тракторные заводы и фабрики в восточной части города — сплошной хаос разбомбленных остатков стен, упавших крыш и искривленных балок. Работает только электростанция, и то с очень малой мощностью, главным образом для нужд вермахта.

На улицах, вдоль тротуаров, забитые, перевернутые, опрокинутые остовы автомобилей.

А дома, в немецких городах, в это время как раз просыпается, начинает пульсировать жизнь.

«Еще несколько месяцев назад и здесь наверняка было так. Несколько по-иному, чем привыкли мы, но с той же целью — жить.

Две женщины, закутанные в фуфайки, наверное, мать и дочь, роются в мусорных отбросах.

Отдельные жалкие фигурки, в лохмотьях, изнуренные, время от времени появляются на улицах и тут же исчезают: это остатки населения, которые можно увидеть.

И над всем этим мы теперь хозяева — над кучей разбитого кирпича и бетонных колод, над руинами сгоревших домов и горами лома, — над всем, что еще живет в вечной тревоге, что в рубище, изголодавшееся выползает из подвалов, испуганно обходя нас как можно дальше и поспешно исчезая за следующим углом.

Зато мы теперь вносим оживление в эту жизнь.

Но стоит ли оно такого количества пролитой молодой крови и жертв?»

Над покосившимися деревянными домишками у северной окраины города возвышается целый квартал гигантских казарм. В России больше казарм и солдат, чем где-либо в мире.

Над каждой помойкой, каждой кучей отбросов — гроздья людей. Ожесточенные стычки и споры из-за каждого капустного листа и каждой картофельной очистки. Преимущество — за женщинами и детьми из ближайших кварталов. Они поджидают заранее и хватают, что находят, прямо из-под носа у тех, кто иногда целыми часами — и понапрасну — идет сюда с отдаленных улиц.

Старики, мужчины и женщины, слабые и оттиснутые в сторону, стоят вокруг, беспомощно заливаясь слезами.

Может быть, старик с маслобойки, где выжимают Масло из подсолнечника, припас для них кусочек жмыха? Он добрый, отдает все, что может, — и тем не менее ежедневно сотни людей уходят с пустыми руками. Когда он знает, что его не контролируют, он за кусочек мыла или за табак дает даже немножко масла.

На широком плацу, окруженном казарменными блоками бывшей советской военный школы, изрытом глубокими траншеями, еще напоминающими об ожесточенных боях, идет жесткая муштра: казацкие сотни и свыше тысячи русских добровольцев осваивают немецкие команды. Калмыки и киргизы в серо-зеленых формах учатся отбивать парадный шаг.

Немецкие и русские унтер-офицеры, мирно объединившись, носятся бешено по плацу, выкрикивая команды, и как на площадке перед немецкой казармой, несется: «Ложись! Встать! Шагом марш! Ложись!»

Одна из добровольческих рот строится в маршевую колонну. Немецкие и русские унтер-офицеры встают в передние ряды, и обер-лейтенант напряженно вглядывается в плоские монгольские лица, пытаясь понять, что на них выражено. Они добровольно обязались служить Главным образом, чтобы избежать голода в лагерях для военнопленных. Через несколько недель они отправятся вахтерами на склады боеприпасов и продовольствия или обозными в запасные части, где, наконец, смогут отъесться, а это главное для них. Они усердные, преданные и надежные. Попытки сформировать из них армию, как предлагал генерал Власов, чтобы бросить против коммунистов славянско-антибольшевистский блок, застряли где-то в самом начале и были отклонены немецким военным руководством: недостаток доверия, нехватка необходимого военного снаряжения и прежде всего отсутствие понимания других народов!

— Песню! — И действительно, киргизы и калмыки, ухмыляясь от удовольствия, затягивают нечто, что, при некоторой фантазии, можно считать похожим на песню.