Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки? Страница 9

…Как это получилось, что она вдруг исчезла, потом вынырнула на улице прямо передо мной и, даже не обернувшись, знала, что я иду за ней?»

Внезапно Виссе чувствует горячее дыхание девушки и наталкивается на ее пышную грудь, потому что она неожиданно остановилась.

Он хватает ее за плечи, но она увертывается и отворачивается.

— Ты ждать здесь, я бежать вперед и делать свет, тогда брать тебя!

Она ловко бежит по ступенькам наверх, исчезает, оставляя его в кромешной тьме, где и носа своего не видишь.

Виссе осторожно вынимает из кармана пистолет, снимает с предохранителя и, сжимая его в кармане брюк, нащупывает спиной стену. Напрасно он пытается хоть что-нибудь разглядеть в этой темноте; проклинает себя, что не взял карманный фонарик; он полон решимости защищаться, как бешеный, и дорого продать свою жизнь.

«Если мне суждено сейчас полететь к дьяволу, то, приятели, парочку из вас я захвачу с собой!»

И в этот момент, прямо перед носом, несколькими ступеньками выше, открывается дверь, на лестницу падает луч света, Катя стоит в дверном проеме с керосиновой лампой в руках.

— Тс! Тише! — предупреждает она.

Он следует за ней через абсолютно пустую и голую прихожую, из которой ведут по две двери — налево и направо.

— Сюда, вторая дверь слева и, пожалуйста, тише!

Стены ее комнаты тоже абсолютно голые, только побеленные, и еще пахнет известкой и мокрой кирпичной кладкой.

Посреди комнаты стоит старый стол с обточенными ножками, покрытый искусно вышитой льняной скатертью. У стола два разных стула, а у стены старомодный диван с валиками с обеих сторон и высокой спинкой, украшенной бахромой и кружевными лентами.

В левом углу железная кровать, по-видимому, из казармы, покрытая немецким военным одеялом, а над ней в застекленной рамке семейное фото. Старый растрескавшийся шкаф и полуслепое зеркало довершают обстановку.

Она кажется очень унылой. Но на окнах висят льняные шторы, расшитые ярким, фантастическим рисунком, и всюду, где только есть для этого место, — вязаные кружевные скатерки и салфетки, а одна большая украшает даже уродливую военную койку. Даже под цветочными горшками разложены салфеточки, и это придает комнате уют, который умеют создавать только женщины.

С верхней полки шкафа Катя достает медный самовар и разжигает его. Показывая на убожество обстановки, она смущенно улыбается.

— Эта квартира — не наша! Меня вселила сюда германская комендатура. В этот дом живут только служащие вермахта! Моя квартира была красивее, но… — Она опускает руки. — Война, разбит, сожжен, все капут… У меня даже было пианино, мне его так не хватает!

Виссе на миг отвернулся от нее, рассматривает семейное фото. Оно кажется ему немножко комичным и искусственным.

Она подходит ближе, испытующе смотрит на него, желал понять, хочет ли он, чтобы она объяснила, кто запечатлен на этой фотографии.

— Да, это мой отец, он был профессором в Киеве, мать, братья, да, Алексей и Дмитрий — погибли оба, под Брянском, на Волхове…

Она произносит это громко, растягивая слова и обвиняя.

— Сергей тоже солдат, далеко, в Сибири. И вдруг она хватает его за плечо, и ее лицо искажает гримаса боли:

— Отец, мать, я не знаю, где они, живы или умерли, я совсем одна!

Слезы бегут по ее лицу, и она не может остановить их поток. Похоже, что сейчас, от отчаяния, она начнет плакать громко, навзрыд. Тут раздается резкий, предупреждающий голос ее подруги Марии:

— Зоя!

Виссе все это очень неприятно. Он хотел бы притянуть ее к себе и погладить, но она сопротивляется.

— Нет, пожалуйста!

И она снова улыбается, стирая слезы с глаз, и рассказывает живо:

— Мой отец учился в Германии, он очень любил вашу страну!

И приветливо улыбаясь ему, спешит к шкафу, достает стопку книг и выкладывает на стол возле поющего самовара:

— Я имею много немецкие книги! Она гордо показывает ему собрание сочинений Гейне, томик Гёте, «Будденброкков»[2], «Психоанализ» Фрейда.

— Здесь рядом, в две другие комнаты, живут другие семьи, уже спят! Женщина убирать наши комнаты, когда мы на работе!

В качестве почетного гостя Виссе получает место на софе. Подруга Кати Мария явно не совсем согласна с его присутствием. Он замечает, как она все время делает Кате умоляющие знаки.

— Который час, пожалуйста, герр обер-лейтенант? — спрашивает Мария.

— Девять часов десять минут!

За этим следует быстрый и бурный поток яростно произносимых русских слов, адресованных Марией Кате, в них звучит упрек.

Протестующе и темпераментно жестикулируя обеими руками, Катя что-то отвечает, хватает Марию за руку, тащит ее к окну, и там обе девушки взволнованно шепчутся о чем-то.

Обер-лейтенант неуютно ерзает на софе. Катя, похоже, одержала верх и обращается к Виссе:

— Только вот что — сейчас придти один немецкий майор из комендатуры в гости, всегда принести нам что-нибудь поесть. Снабжение очень мало! — она складывает руки пустыми ладонями вверх и умоляюще глядит на Виссе, чтобы он не проклинал ее так, сразу.

Чай готов. Положив два кусочка сахара, Катя придвигает обер-лейтенанту чашку, садится рядом с ним, пьет маленькими глоточками свой чай, снова и снова влюбленно поглядывает на него сбоку.

Мимолетно, нерешительно она гладит его руку, вынимает из жестяной банки печенье, изготовленное в городе Клеве, что на нижнем Рейне, и кладет кусочек ему в рот.

Поскольку она ведет себя так мило и доверчиво, Виссе не спеша кладет левую руку на ее плечо. Тут раздается энергичный стук в дверь.

Зоя говорит что-то Марии, и та открывает майору.

— Ну и ну! — Майор, весьма толстый человек среднего роста, отнюдь не в восторге, обнаружив в своих владениях другого.

Виссе хочет встать.

— Сиди! — машет рукой майор, прячет в кармане шинели огромный фонарь со светофильтром и швыряет на стол весьма обширный и тяжелый пакет.

— Майор Штейнкопф! Да ладно, ладно! Сиди себе! А то еще опрокинешь стол, — жестом он приказывает Виссе оставаться на месте, тем более что тот сжат с двух сторон, и протягивает ему через стол руку.

Он медлит, снимать ли шинель.

— Ну, крошка Зоя? — спрашивает он с упреком.

— Добрый день, Руди! — чрезмерно весело, скрывая нечистую совесть, лжет она. — Герр обер-лейтенант очень старый добрый знакомый! Встретили его сегодня в Опере и привели на чашку чаю.

— Тогда не буду больше мешать! — майор снова застегивает шинель и осматривает Виссе снизу вверх.

— Я, разумеется, немедленно освобожу территорию, господин майор! Прошу меня извинить! Но я не знал…

Катя держит под столом руку Виссе и вызывающе смотрит на майора.

— Ты должны сегодня заниматься с Марией, — говорит она твердо. Он без возражений подчиняется ее требованию, развязывает сверток и вынимает целый батон колбасы, банку мясных консервов, компот, сахар, конфеты и шоколад — спецпаек для сражающихся на фронте.

— Забочусь немного о девушках, чтобы они тут с голоду не вымерли.

«Этот обер-лейтенант со своим «Железным крестом» I степени и нашивкой за ранение смотрит, как последний болван, злится из-за какой-то ничтожной жратвы из резервов вермахта. Ну и черт с ним! Пусть лучше убирается. У него и шея болит из-за «Рыцарского креста».

Мария привычно забирает пакет и вместе с майором, который обнимает ее за талию, идет в соседнюю комнату.

На какое-то время Виссе остается с Катей один. Он смотрит на нее оценивающим взглядом. Черное, уже поношенное платье обтягивает привлекательные формы. Он обнимает ее. Она кладет руки ему на шею, он чувствует ее горячее тело, ощущает, как кипит ее кровь, и они приникают друг к другу в безоглядной страсти и впиваются губами друг в друга.

— Ты меня любишь? — спрашивает она вдруг, почти деловито.

— Да, конечно, — произносит он, задыхаясь, не желая отвлекаться. Почему же ему не должно ничего перепасть за колбасу, мясо, сахар и шоколад господина майора?

— А вот и нет, наверняка! — Она мгновенно высвобождается из объятий, отталкивает его от себя и показывает на упаковочную бумагу, которую майор оставил на столе.

Война, эта проклятая война! Всего не хватает, нам ведь тоже надо жить! — Она берет его руку в свою, крепко прижимает к своей груди. Пусть он услышит, как бьется ее сердце, и ему станет еще жарче.

Здесь, внутри… — она морщит лоб и смотрит ему в глаза твердым взглядом, чтобы он поверил, — …я не есть плохая!

И обер-лейтенант ей верит. Да и почему он не должен верить? Майор извлекает бутылку водки и открывает ее перочинным ножом. Чувствуя себя здесь как дома, он вынимает из шкафа стаканы, разливает и закуривает толстую голландскую сигару.

Всем своим мощным телом усаживаясь на кровать, он тащит Марию себе на колени.

— На здоровье! Наслаждайтесь войной, ибо мир будет ужасен!