Кипхардт Хайнар - Герой дня Страница 10

Он откинулся на выменянные меха и зевнул. Цимер выключил фонарик и удовлетворенно подумал, что самое позднее через сутки передаст этих мерзавцев военно-полевому суду. А Рудат думал, что никто бы не пожалел об этой грязной свинье Цимере. Он прикусил обожженную щеку и засунул в рот кусочек резиновой губки: слюна сильно текла. Закурил сигарету и долго смотрел на пропыленную, беспокойно копошившуюся в темноте колонну, от которой несло конюшней, потом и почему-то нужником, смотрел и думал о том, что жизнь этой грязной, смердящей, встревоженной, дергающейся вереницы людей и машин находится в его руках, что, может, уже через час здесь не останется ничего, кроме горы трупов и металлолома.

– Пёттер, мы идем прямиком в препаршивую ловушку. Чует мое сердце, - повторил он.

– Да забудь ты эту дурацкую историю с бабами, и все дела.

Русский ночной разведчик допотопного образца медленно летел над Гульевкой, тарахтя, как старая швейная машинка, и словно ничего не замечал. Когда самолет скрылся за лесом, Вилле выслал вперед власовцев, в отместку за строптивость атамана, но, разумеется, не мог воспрепятствовать тому, что сам атаман предпочел с частью эскадрона остаться в арьергарде. Из-за мин - партизанские минеры были люди с фантазией и горазды на выдумки - казаки пустили перед собой упряжку с бороной. Для тяжести возница стоял прямо на бороне, обрекая себя на верную смерть. Бледный, мокрый от пота, он погонял лошадей, что-то бормоча себе под нос. Казалось, он молился, но на самом деле он отчаянно материл свое начальство. Это был чахоточный киргиз, тот самый, что на мельнице набил бумажными кредитками мешок из-под овса.

Одна из лошадей упала, споткнувшись о глубокую колею, он хлестнул ее кнутом по глазам и опять выматерился, на сей раз громко. Лошадь вскочила, а возница не удержался и полетел прямо под борону, которая разворотила ему шею и спину. Пришлось назначать нового кучера.

Лесная дорога на Хабровку вроде и впрямь была не заминирована, не то что лес вдоль обочин, который, как донесли патрули, был нашпигован взрывчаткой. Загадочная глупость, по мнению Вилле, и Фюльманш, этот бесчувственный пес, похоже, о ней пронюхал. Все шло как по маслу, и Вилле мало-помалу начал находить в марше удовольствие.

Углубившись в лес километра на три, они услышали на севере шум боя: гром противотанковых пушек и минометов, дикий треск автоматных очередей. По-видимому, партизаны пытались вырваться из окружения. Вилле так и думал. Ох и идиотский у них будет вид, если он, Вилле, уже сейчас замкнет котел. Обер-лейтенант представлял себе операции против партизан не столь примитивными, более хитрыми и изощренными. Он приказал бросить борону и ускорить продвижение к Хабровке.

«Занятие леса возбуждает более глубокие и реальные ощущения, нежели обладание им. Воин (архетип охотника), решаясь на рискованное предприятие, замахивается на оседлое общество собственников. В средоточии опасности гнездится бодрость духа», - мысленно [73] записывал он для своих эссе. Ему пришло в голову и название главы: «Риск как всемирно-историческая категория». В горле першило от пыли. Вилле, сидя в самоходке, вдохнул первобытный аромат леса и продолжал философствовать. Непонятно, как он вообще мог когда-то быть страховым чиновником. Ему захотелось почитать свои сочинения Рудату. До чего же его тянет к этому парню! Непостижимо загадочное лицо…

Солдаты спали, точно брошенное как попало грязное белье - кто на животе, кто на спине, кто свернувшись калачиком, - в кузовах автомашин, на лафетах, на бронетранспортерах. Пёттер немного пободрствовал ради Рудата, но теперь и он заснул, широкое лицо покрылось каплями пота. Рудату не хотелось будить его. Он жевал губку за щекой и с минуты на минуту ждал сигнала, по которому их передавят, как клопов. Смотрел на узкую полоску неба меж вершин деревьев, молочно-белую от облаков, и ждал, что вот сейчас оттуда выплывет луна, как вчера над рекой, и что с ними разделаются. Вскоре после двух колонна вступила в Хабровку, а луна так и не появилась. Пошел дождь.

Хабровка, как и все прочие деревни, была безлюдна. Бревенчатые избенки, покосившиеся бараки лесорубов, построенная перед самой войной лесопилка с разбитым вдребезги оборудованием. Вилле приказал выставить охранение и послал конные патрули на север и на юг, в разведку. Солдаты чертыхались: им никак не удавалось отдохнуть. Шум боя стих.

Вилле приказал радистам сообщить координаты и выйти на связь с Хоэнзее и Фюльманшем. Радисты старались изо всех сил: полчаса кряду передавали шифровкой координаты, потом перешли на прием. В эфире мертвая тишина. Вилле торчал возле рации и добился, чтобы они проделали всю эту чепуху еще раз. Ни один из патрулей не смог проникнуть в лес дальше, чем на четыреста шагов - сплошные мины. Вилле заподозрил неладное. И правда, около трех они перехватили депешу Хоэнзее в Гульевку, откуда Вилле только что вывел свой батальон. Хознзее безостановочно вызывал Вилле, повторяя приказ прорываться к Гульевке.

– Он просто с ума сошел, не иначе! - сказал Вилле и велел радировать, что вышел на заданный рубеж и ждет того же от Хоэнзее. - Какая наглость! - воскликнул он и приказал радистам установить связь со штабом Фюльманша.

Хоэнзее, судя по всему, их не слышал. Он беспрестанно посылал в эфир свои координаты и повторял, что ищет батальон Вилле, а под конец сообщил, что вошел в соприкосновение с противником, что его атаковали превосходящие силы партизан. Вот и все.

Действительно, в тылу со стороны Гульевки доносился шум ожесточенного боя и залпы орудий. Было ясно, что батальон Хоэнзее, вооруженный почти исключительно пехотным оружием, попал в скверный переплет.

«Невероятное дилетантство, - думал Вилле. - Либо Фюльманш прохлопал, либо Хоэнзее. Наверняка Фюльманш, подавай ему успех, да побыстрее! Ох уж эти эсэсовские хлыщи, эти сопливые питомцы гитлерюгенда с их вечной ангиной. Бред какой-то!»

– Кажется, я поймал Фюльманша, - сказал радист.

– В таком случае радируйте наши координаты и сообщите, что Хоэнзее атакован под Гульевкой. Спросите, что нам делать… Пусть-ка великий полководец попотеет.

Фюльманш радировал, что отдаст Вилле под суд, если тот немедленно не прорвется к Гульевке.

– Передайте: или я вас. У меня все.

Вилле кипел от злости, но, разумеется, отдал приказ выступать на выручку Хоэнзее. Погнал в роты офицеров связи. Дождь усилился. [74] Мадьяры по собственному почину начали располагаться на постой и схватились с власовцами из-за лесопилки. Пока суд да дело, какой-то идиот, не долго думая, поджег лесопилку. Зарево освещало всю деревню. Никто не мог взять в толк, зачем надо возвращаться. Вилле пытался перебросить самоходки в голову застрявшей колонны и двинуть их в Гульевку, но безрезультатно. Тогда он вне себя от ярости сковырнул своей самоходкой груженую телегу, оставив от нее кучу обломков. Внезапно над опушкой леса появились самолеты русской штурмовой авиации. Три звена, по четыре Ил-2 в каждом, поливали огнем бортовых пушек ярко освещенную, рассыпавшуюся в панике колонну. Самолеты пронеслись вдоль колонны, взмыли вверх и опять бреющим полетом прошли над дорогой, пока не отстреляли весь боекомплект и не сбросили все осколочные бомбы. Считанные секунды - и кругом только безумное месиво сцепившихся друг с другом машин, лошадей, орудий, тележных дышел и искореженного железа, в котором с криками метались солдаты. Спустя восемь минут (столько продолжался налет) неподвижная колонна превратилась в ярко полыхающий погребальный костер.

Батальон численностью более шестисот человек потерял около ста двадцати человек убитыми и более двухсот тяжелоранеными, не говоря уже о лошадях и транспорте. Получить точные данные было пока невозможно, прежде надо проникнуть туда, где еще восемь минут назад находился центр колонны, а теперь громоздилась беспорядочная груда искромсанного взрывами металла. Оттуда неслись крики о помощи, поэтому пришлось растаскивать завал самоходками. Некоторые из них уцелели, потому что в начале налета ухитрились скрыться в лесу. Мощные моторы помогли им вырваться из этого ада, а гусеницы сметали все на своем пути. Вот каким образом обер-лейтенант Вилле, Рудат и Пёттер остались в живых. Унтер-офицер Цимер заработал ожог бедра и несколько мелких осколков в мягкое место. Спустив штаны, он допытывался у Муле, хватит ли этого, чтобы получить нашивку за ранение. Он давно мечтал о такой нашивке.

Под одним из лафетов лежала запутавшаяся в постромках, раненная в живот лошадь, головой она попала в вывалившиеся кишки какого-то солдата. Когда самоходка оттащила лафет в сторону, лошадь, увлекая за собой солдата, вскочила на ноги и бросилась в горящий барак. Раненый дико закричал. Рудат узнал в нем Малера, того, что вечно уминал по две порции жратвы.

– Берись! - сказал Пёттер. - Делать надо вот что: нагрузим таратайку ранеными - и ходу. Или ты намерен ждать следующего налета?