Олег Свешников - ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2 Страница 10

Взмокший от пота Ершов, в расстегнутой гимнастерке, ни на миг не отрывался от панорамы, от прицела, без устали вращал маховик поворота. Заловив в перекрестие танк с автоматчиками на борту, стрелял и радовался, если чужеземное чудище уходило в траур, в земное пожарище.

И по радости кричал:

─ Снаряды, еще снаряды!

В разгар боя вынырнул из огня и дыма подносчик Степан Банников, по печали доложил:

─ Снаряды кончились, командир!

─ То есть, как кончились? ─ взревел старший сержант.

─ Весь запас расстреляли, все семь ящиков! Полдня без перекура воюем, ─ виновато отозвался артиллерист. ─ Один снаряд остался.

Командир орудия, пригибаясь от летящего половодья пуль и осколков, посмотрел на Башкина:

─ Второй подносчик, добыть бронебойные!

─ Где прикажете? ─ немедленно отозвался воин, спускаясь в окоп, оставляя на краю пулемет, из которого расстреливал наступающие цепи врага.

─ Сам не соображаешь? ─ выразил недовольство Михаил Ершов. ─У Бога всего много, позаимствуй! Не понял? Видишь на позиции разбитое орудие сержанта Белоусова? Весь расчет погиб. Там остались ящики с боеприпасами.

─ Но там уже немцы, командир! ─ выразил опасение Степан Банников.

─ Познакомится поближе! Выпьет чарку за победу! ─ и подал команду. ─ Бегом, Александр! Чего мишенью стоишь под осколками? Ты, Степан, за пулемет! Пехоту коси за танками, пехоту!

Башкин смело и молниеносно занырнул в черные дымы. И ползком, перебежками устремился туда, где на взгорье лежало вверх колесами изувеченное танковым снарядом орудие. Там еще стрелковая рота удерживала передовые позиции, обреченно отбиваясь от наседающего фрица. Чувствовалось, что воинам без орудия было тяжело. В бесконечность строчили пулеметы и автоматы, рвались снаряды. Все на земле стонало, гремело и содрогалось.

Неизвестный русский пулеметчик кричал сорванным, нервным голосом:

─ Сюда, ко мне, сволочи! Здесь я, в окопе! Идите, давно поджидаю! ─ И тут же раздавались пулеметные очереди, какие разили незваного пришельца кинжальным огнем.

Пробраться к расстрелянному орудию и в самом деле было сложно! Та уже разгуливали враги. Запросто могли подстрелить, как утку. Приподнявшись на локте, Башкин увидел убитого воина, скорее, истребителя танков! Он зажал в руке связку гранат. Про себя подумал: шел на крестоносца, да не дошел, веер пуль рассек грудь. Печаль, печаль!

Он еле разжал цепкие пальцы героя, взял связку гранат. На крестном пути пригодится, не на гулянье вышел! Он переждал, когда стихнут летящие пули, и побежал, пригибаясь, к орудию. Снарядов на эшафоте не оказалось, лежали разбитые обгорелые ящики. Александр увидел землянку. Дверь была оторвана взрывом, валялась на траве. Он заглянул туда и в глубине нашел то, что искал. Нацепил цепью три ящика и с усилием потянул за собою. Выбрался из землянки, и замер! Прямо шли немецкие автоматчики, шли, не таясь, полупьяные, веселые. И прицельно, тешась, пристреливали, если видели, раненого красноармейца.

Немцы тоже опешили, увидев русского солдата, изнуренного битвою, но вполне здорового. Даже не раненого. Солдат со снарядами, что встал на пути, показался в диковинку. Стоит, молчит! И было непонятно, то ли вышел из землянки сдаваться, то ли вышел на битву, как Илья Муромец против несметного воинства.

Растерянность длилась мгновение.

Офицер передвинул затвор автомата, с лихою веселостью крикнул:

─ Рус зольдат, сдавай-с! Сталин капут! ─ и играючи нажал на спуск.

Автоматная очередь огненною трассою пронеслась над головою Башкина. Пули беззлобно, тонко пропели сверчками. Он не пригнулся, не шевельнулся в сторону. Он понимал, это бессмысленно! Если решили убить, то убьют! Поиграют и убьют. От смерти, от пули не спрячешься, в берлоге-окопе не захоронишься. Если еще жив, значит, надо думать, как выбраться из окаянной западни! Он видел, немцы держат автоматы наперевес, черные зрачки дул нацелены на сердце. Одно неосторожное движение, и он зальется кровью. Пули с неизбывною радостью вонзятся в человеческую плоть. Про себя он выверил, фашисты держатся надменно, смотрят на игру с русским солдатом, как на забаву, с выжидательным удовольствием. И не ждут нападения! Не безумец же русский солдат! Зачем умирать, если можно жить?

Он неспешно поднял руки. Чем еще больше усыпил бдительность офицера СС. Немцы довольно заулюлюкали, гут, гут, загалдели, как воронье, слетевшее на падаль с деревьев. Наступило самое мгновение ─ возврата к жизни! Он небесною молнией упал на землю, схватил связку гранат и метнул ее в гущу врагов. В крике, в панике подполз к убитому офицеру СС, взял автомат и, отбиваясь, все еще испытывая нервную дрожь, тяжело потащил-поволок ящики со снарядами к орудию. Вслед неслись автоматные очереди фашистов. Бесчисленные, плотно летящие пули огненным саваном расстилались над его головою, и были не так страшны. И больше напоминали сладостную песню о спасении, о помиловании. Башкин спустился в траншею, а лабиринты ее загадок-ходов были ведомы только русскому солдату.

─ Принес? ─ спросил, не оборачиваясь, командир орудия. Он рассматривал в бинокль громыхающее, горящее поле битвы.

─ Так точно, доставил! ─ подтянулся артиллерист.

Он ждал похвалы. Не ради честолюбия, а ради чести, справедливости. Но услышал осуждение:

─ Долго ходил, браток! Только за смертью посылать!

Башкин был солдат, не больше. И не меньше. Ходил под командиром! Но человека в себе слышал. И справедливость слышал!

─ За смертью и посылал, ─ он не скрыл обиды.

Сержант Ершов внимательно взглянул на новенького артиллериста. И посчитал нужным урезонить.

─ Ты, как желал? Дружить с войною, а спать с прелестною женою? Мы все под Богом величаем себя!

Он достал фляжку:

─ Выпей глоток. Помогает! Вижу, воин! И везучий. Другой бы уже распятьем лежал на земле.

Толкнул его:

─ Чего приуныл? Неси снаряды!

Михаил Ершов нацелил ствол орудия на танк, подозвал обиженного воина, скомандовал:

─ За Родину, за Сталина! Огонь! Жми на спуск! Живо! Выскользнет чудо-юдо из прицела!

Башкин назвал на спуск, раздался выстрел, пушка дернулась, засуетилась туда-сюда, и вернулась на круги своя.

Подозвал к себе Башкина, посмотри в прицел;

─ Теперь смотри в прицел! Живо смотри! Горит танк! Запиши себе!

И еще раз похвалил его:

─ С первого выстрела, и танк подбил! Надо же! Говорю, везучий! Быть героем! Только вожжи не распускай.

IV

Трое суток руссы держали бастион! Враг не прошел к городу Сталина! Звездные миры на всю ночь застыли в изумлении! На четвертые сутки, на горизонте, там, где было пиршество солнечного света, показались самолеты-крестоносцы. Они вытянулись в одно трехглавого Дракона и заполнили собою все пространство неба.

Раздалась тревожная команда:

─ Воздух! Воздух! Всем в укрытие!

Половодье бомб обрушилось на бастион. Фашистские самолеты бомбили его, в лютую ненависть, в злую и радостную исступленность! Ад, что описан Данте, ─ сладкая ягодка, с тем, что вершилось наяву! Вся земля Русская была вывернута наизнанку, обратилась в Одну Печаль и Одну Боль, кричащую, стонущую, тревожно-обреченную. Негде было изыскать спасительное прибежище! Все смешалось в диком разливе скорби: стоны, кровь, слезы, пепел, сатанинские клубы дыма, мужские проклятья, женские причитания и молитвы к всемогущей Богородице о милосердии! Вся земля горела, как костер Джордано Бруно!

Но бомбы все падали и падали на Русскую землю, на безвинную землю страдалицу!

Досыта насладившись мщением, самолеты улетели, покачав на прощанье крыльями, скорее в издевательство защитникам бастиона.

Спустя время, на крепость помчались танки с черными крестами! Помчались неостановимо, неисчислимо, как в психическую атаку, где даже под выстрелами, под смертью, не сворачивали с избранного курса. Только вперед и вперед! Не только командирам было в разумение: немцам приказано прорвать оборону к городу Сталинграду или погибнуть во славу великого фюрера и великой Германии! Следом бежали автоматчики, и в удалую ненависть, от живота, рассылали по полю густым роем трассирующие пули, разя все живое.

Артиллеристы полка с трудом сдерживали и отбивали озверелое наступление немецкого воинства. Стволы раскалялись добела. На батарее рвались снаряды и мины. Их осколки щедрым горячим градом с гневом бились в щиты, осыпали орудия, пробивали сердца артиллеристов. Над позициями густо высились облака от пушечного горячего дыма, черные, неподвижные. Солнце опять исчезло в дьявольской круговерти, как замуровало себя в темницу из черных туч.

С неба валил, кружился мелкий пепел.

Трепетал раскаленный воздух.

Снаряды с обеих сторон носились, как молнии, прожигая, сметая на пути все живое. Вся земля была охвачена зловеще воющим, свистящим железом. Поле боя давно уже перестало быть полем жизни, стало гибельным эшафотом, кладбищем.