Олег Свешников - ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2 Страница 9

Остановив кровь на ноге Михаила, врач и дальше бинтовала рану с особою нежностью, замирала, если видела его боль, и, переждав ее, еще осторожнее вершила милосердие. Видно было, что любят друг друга. Но еще не дошли до смелости на все времена отдать себя! Жили чистотою целомудрием. И еще только-только постигали правду любви, ее мудрость, ее музыку, ее загадку.

И Башкин невольно подумал, зачем командир орудия подбивал его на любовь к писаной красавице? Засомневался в ее любви? Решил выверить свои чувства? И ее? Хитрец-мудрец этот сибирский богатырь, с распадом русых волос, синими глазами, как у скифа. Зря беспокоился! Жили два солнца рядом!

Красавица не взволновала его. Только сильно, до исступления, растревожила память, где он, по сладостному чувству, увидел свою крестьянскую родину, Пряхино, увидел юную девочку-россиянку с двумя косичками, с огненными, живыми и любопытными глазами, какую любил до боли, слез и ненасытности.

И еще он подумал, наверное, тяжело любить на войне.

Где во всю землю пожарища, где пули и бомбы.

Где могут убить.

III

Сто шестьдесят первая стрелковая дивизия Брянского фронта находился в резерве. Александр Башкин каждое утро чистил пушку, изучал полевую артиллерию; помогал ездовым водить по вечерам на реку Девицу закрепленных лошадей, по любви купал, старательно скреб и мыл. Приходилось выезжать на разбомбленные железнодорожные станции у станиц Кочетовка, Стрелица, Гремячее, спасать людей из горящего вагона, рыть братские могилы, по печали, по трауру хоронить страдальцев, тушить пожары, какие зловеще отражались в полноводном Доне. Спасали от огня вагоны с хлебом, с танками.

Такая работа тяготила, угнетала. Но жизнь не звала к битве. И не звала смерти! Вокруг была весна, пробуждалась земля, привыкшая в благости, по милости одаривать человека радостью, светлынью! Она звала пахаря к пашне, птицу в поднебесье, зверя к любви. Густо зеленели леса, ожили цветами крутояры, цвели яблони в саду, привольно пели соловьи. Жизнь звала любить солнце.

Но не было, не было желанного покоя в душе Александра! Он внимательно отслеживал сообщения в газете и знал, что пал Севастополь, близилось падение Воронежа. Дела на Сталинградском направлении все усложнялись! И Башкин откровенно рвался на поле битвы. Он чувствовал Россию, как великий и мятежный сын ее, кто призван служить страдалице верою и правдою. И стыдился жить в пиршестве тишины! Он уже привык быть между жизнью и вечностью. И привык нести в себе зов битвы. Его сердце было выпестовано по принципу Христа: пахать, так пахать, воевать, так воевать! Целовать крест, так целовать!

Крестьянин из Пряхина не боялся войны.

Не страшился смерти, ее вечного таинства!

Он боялся себя.

Своего безделья. Своего отчаяния! Молчания звезд. И земли.

И вскоре затишье было нарушено. В июне в дивизию прибыл командующий фронтом генерал Федор Иванович Голиков.

И всюду живо спрашивал:

─ Как настроение, орлы?

Отовсюду неслось:

─ Боевое, товарищ генерал!

─ Небось, засиделись в девках? Не пора ли свадьбы играть под музыку пушек? Мед-пиво пить?

Командующий сообщил по скорби: Брянский фронт прорван! Я по воле Сталина ввожу в сражение последний резерв, вашу стрелковую дивизию, с танками, самолетами! Ваше воинство должно решительно выбить фашистов из Семилук, откуда армии генерала Паулюса наступают на Воронеж и Сталинград! Вам, мои герои, выпала честь остановить шествие крестоносцев по Руси, спасти город Сталина! Вперед, славяне! За Родину!

С самого утра дуэль началась превеликая! Ударила артиллерия и две живые лавины, две железные громады столкнулись на огромном пространстве. Ожесточенные бои развернулись за деревню Подгорную, первую крепость, какая защищала Семилуки. Руссы штурмовали деревню с небывалою храбростью. Сражение шло на хлебном поле с неубранными с осени, желтыми, переплетенными на ветру колосьями. Ее наступление поддерживали танки, артиллерия, которая метко разила укрепления врага.

Воины Третьего рейха в крепости не отсиживались. Только русское воинство в неустрашимом натиске, в подвиге достигало ее окраин, бесстрашно бросались в контратаки. И дрались с умом, отчаянно, не ведая страха и обреченности! Впереди неостановимою лавиною двигались острым клином танки, зловеще оглашая землю гудом моторов, страшно поблескивая на солнце черными крестами. Они заливали безжалостным огнем пушек и пулеметов наступающие цепи, с поразительною точностью разили, разбивали русскую артиллерию. За танками шли полупьяные автоматчики и, подбадривая себя, пронзительно выкрикивали отборные ругательства, и тоже сплошным кинжальным огнем выбивали из жизни воинов, сеяли и сеяли смерть.

Едва немцы и русские соприкасались, сходились, как с гневом бросались друг на друга. Пощады никто не ждал. Смерчем метались гранатные разрывы, хлестали пулеметные и автоматные очереди. Горели танки, падали в горевую вечность люди! Обе стороны по чести, по бесстрашию, как святые праведники, всходили на крест, на жертвенные костры, гибли, перерезанные пулеметною очередью, истекали кровью. Но никто не уступал! Сила билась о силу, билась как гладиаторы на арене Римского Колизея, где в схватке никто, никто не ожидал милости и пощады от императора, от Бога!

Расколись земля надвое, падая во Вселенную, и там бы, где звезды, бесконечное пространство, бились и бились!

Расчет командира орудия Михаила Ершова был на острие битвы. Он расстреливал танки! Сам он, когда снаряд попадал в танк, и в пламени, с тяжелым стуком о землю слетала башня, кричал в ликовании:

─ Вот вам собачья свадьба, фрицево отродье!

И тут же подмигивал Башкину:

─ Видишь, как надо бить?

Увидев на поле битвы танк со свастикою, что мчал на батарею, кричал:

─ Чего встал? Снаряды неси, живо! Живо!

Руссы-воины бились за деревню Подгорную трое суток, но бастион так и не сдался, не выбросил белый флаг! Больше того, генералу фон Паулюсу пришла строгая телеграмма от начальника штаба вермахта Вильгельма Кейтеля, он писал: фюрер недоволен вами! Вы должны быть уже у Дона, у Сталинграда, а вы не можете сломить горстку руссов!

На четвертые сутки, едва воспылало солнце, фашисты пошли в атаку тяжелою бронею, дабы пробить щит руссов, что героически прикрывал собою Сталинград. Лавина танков, выстроенная клином, какая могла рассечь горы у моря, самоходные пушки, автоматчики-мотоциклисты, спрятанные за щиты, половодье пехоты со штандартами СС, ─ все неудержимо устремилось к бастиону руссов.

Командир батареи капитан Иван Мороз, с вечно строгим ликом, с черною окладистою бородою, припав к стереотрубе, внимательно следил за грозным движением крестоносцев. Издали танки напоминали черного муравья, какие степенно ползут от взгорья к взгорью, прячась за камышами, поближе ─ были уже зеленые гробницы, с дьявольским сиянием глаз, какие постоянно мигали и мигали; такое ощущение возникало от вспышек выстрелов из орудия.

Немецкое воинство шло гордо, непобедимо, слышалась песня-гимн Хорст Весселя.

Капитан Мороз заметил про себя:

─ Красиво идут, сволочи!

Когда танки подошли на расстояние выстрела, он подал команду:

─ Батарея, к бою! Бить по головному танку! Как вырвался, так на прицел его, лютого зверя! Прицел постоянный! Огонь вести самостоятельно!

Командир орудия Ершов повелел прислуге:

─ Неси бронебойные, Александр! Не дремать, как карась в камыше! И заряжать, живо, живо! Командир Михаил Ершов сам следил за полем битвы, ловил танк в перекрестье прицела!

И только вражеские машины приблизились к рубежу, как от орудия к орудию понеслись обжигающие приказы:

─ Огонь! Огонь!

И поле битвы вновь всколыхнулось взрывами, заполыхало кострами! Дым закрыл солнце. Черные пороховые тучи клубами вились над траншеями. Грохот стоял невероятный, словно вся земля обратилась в кузницу! Пули и снаряды как заблудились, утратили обычное движение, летели то в одну сторону, то в другую! Огненные трассы перекрещивались, переплетались в пространстве ада по Данте. И было непонятно, где летят «свои», а где «чужие» снаряды. Казалось, над землею стоял огненный блуждающий хаос.

Но это только виделось.

И немцы, и русские знали, что делали. Одним надо было взять деревню Подклетную, другим ее защитить.

Взмокший от пота Ершов, в расстегнутой гимнастерке, ни на миг не отрывался от панорамы, от прицела, без устали вращал маховик поворота. Заловив в перекрестие танк с автоматчиками на борту, стрелял и радовался, если чужеземное чудище уходило в траур, в земное пожарище.

И по радости кричал:

─ Снаряды, еще снаряды!

В разгар боя вынырнул из огня и дыма подносчик Степан Банников, по печали доложил:

─ Снаряды кончились, командир!

─ То есть, как кончились? ─ взревел старший сержант.

─ Весь запас расстреляли, все семь ящиков! Полдня без перекура воюем, ─ виновато отозвался артиллерист. ─ Один снаряд остался.