Георгий Свиридов - Черное солнце Афганистана Страница 11

— Я здесь! Сюда! Я здесь!

Вертолет чуть качнул крыльями, этим условным знаком пилот давал понять, что понял, что увидел его. И тут же выпустил несколько неуправляемых ракет в сторону ущелья по невидимой отсюда цели. Александр догадался, что Хромов стреляет по душманам, которые тоже стремятся попасть на эту террасу, первыми добраться к месту падения «шайтан-арбы». Он спохватился, ощупал кобуру. Пистолет на месте. А больше никакого оружия у него нет. С сожалением вспомнил, что автомат остался там, в кабине…

Александр побежал к середине площадки, к тому месту, где было бы удобнее приземлиться. Туда и опустился вертолет, нагоняя мощный поток воздуха. Едва колесами коснулся земли, как распахнулась боковая створка и высунулся бортовой механик.

— Давай, лейтенант! Быстрее!

Александр все еще оглохший, не слышал его голоса, но все понял по взмаху руки. Втянув голову в плечи, нагнувшись, он побежал к машине, преодолевая упругий напор густого воздуха. Бортовой механик, вцепившись в протянутую руку, помог.

Винтокрылая машина тут же оторвалась от земли и стала, быстро набирая высоту, уходить в сторону от опасного горного района.

— Лейтенант, помощь нужна? — участливо спросил бортовой механик. — Может какое ранение есть?

Александр отрицательно замахал головой и выдохнул только одно слово:

— Пить!..

Ботовой механик, отвинтив колпачок, поднес к пересохшим губам Беляка фляжку. Александр с жадностью сделал несколько торопливых глотков. Какая же она была вкусная эта простая теплая вода!

— Можно еще?

— Скоко хошь, лейтенант!

— Спасибо.

Напившись, вернул почти пустую баклажку, умостился поудобнее. Равномерно гудящие двигатели и знакомая легкая вибрация успокаивали и наводили дремоту. Усталость и пережитые волнения навалились мягкой тяжестью, и Александр даже не заметил, как глаза закрылись сами собой, и он сразу же оказался далеко-далеко отсюда, в родных краях, в Ломовке — большой деревне, которая приютилась в восточных предгорьях древнего Уральского хребта, издавна ставшего природной границей, отделяющей Европу от Азии.

И летит он, Санька Беляк, не пассажиром на боевом вертолете, а, как много лет тому назад, отчаянным парнишкой на спор, на санках с железными полозьями стремительно катится, поднимая снежную пыль, с высокой крутой горы в сизую неизвестность будущего…

Глава четвертая

1

Они толпились на взгорке. Мальчишки и девчонки, друзья-товарищи Саньки Беляка, радостно-возбужденные и нерешительные. Каждому хотелось лихо прокатиться на санках вниз, но никто первым не отваживался на отчаянный шаг. Слегка заснеженная обледенелая дорога круто уходила вниз и неизвестно чем может закончиться стремительный спуск.

— А что пацаны, слабо? — задорно спросила Любка Рогушкина.

Ее синяя вязаная шапочка с белыми полосками, из-под которой выбивались светлые кудри, была в один тон с пронзительной синевы озорными глазами.

— Слабо? — повторила она.

— А тебе самой не слабо? — отозвался Колян Портнов, нахлобучивший почти на самые глаза шапку-ушанку из кроличьего меха.

— Может и слабо! Но я ж девчонка, а не пацан.

— У нас в Советском Союзе уже давно полное равноправие между мужчинами и женщинами, — произнес Юрка Баукин, потирая варежкой щеку. — И нет никакой разницы между ними.

— Нету никакой разницы? — подала голос Нинка Вакшинова, хитро сверкая цыганскими черными глазами. — Так-таки никакой?

— По законам одно равноправие, — Колян Портнов поддержал дружка.

— А ты, Санек, тоже так считаешь? — спросила Любка, обращаясь к Беляку.

— Если по закону? То никакой, — ответил Санька.

Он подспудно чувствовал, что девчонка готовит какой-то подвох. От нее все можно ожидать. Она всегда что-нибудь да вытворит, подковырнет.

— Ну, если так, то завтра начнем меняться, — сказала Любка, сдерживая усмешку.

— А на что меняться? — живо поинтересовался Юрка.

— На одежку! — сказала Любка.

— Как на одежку? — удивленно спросил Санька.

— Очень просто. Мы, девчонки, приносим вам наши юбки, вы нам — штаны.

— Зачем нам ваши юбки? — спросил Беляк.

— Как это зачем? — весело улыбалась Любка. — Для утверждения полного равноправия! Вы отдаете нам штаны, а мы вам юбки.

— Во будет здорово! — засмеялась Нинка Вакшинова.

— Посмотрим, как пацаны будут ходить в юбках! — хохотала Любка. — Во класс!

Мальчишки тоже рассмеялись. Каждый мысленно представлял себя и товарища в женском наряде, а девчонок — в штанах. Потеха! Никто из них не мог даже представить, что не пройдет и двадцати лет, как брюки станут стремительно входить в женскую моду, становясь и модным нарядом и повседневной одеждой.

— Санек в юбке, чинарь-чинарем! — хохотала Любка.

— Да иди ты! — Беляк нахмурился.

— Значить слабо надеть юбку?

— Отколись!

— Юбку надеть слабо, — съязвила Любка, — а скатиться первому?

— Запросто! — ответил Беляк, понимая, что уже попался ей на крючок.

— А я говорю, что слабо!

— Нет не слабо!

Мальчишки и девчонки притихли, заинтересованно наблюдая за ними.

— А я говорю, что слабо! — подзадоривала Любка.

— Нет, не слабо!

— Спорим?

— Спорим! — Беляк не привык отступать.

— На что спорим?

— На бутылку красного!

«Красное» — это дешевый портвейн, который, если выпадала возможность, приобретали вскладчину и угощали друг друга, отпивая из горлышка «по глотку».

— Идет!

— Санек, не шебушись, — предостерег Портнов. — Шею тут запросто сломаешь!

— Не сломаю! — отмахнулся Беляк.

Его уже никто и ничто не могло удержать. Приняв решение, он не привык отступать. Такой уж у него сложился характер. Раз сказал, то обязательно сделает! Расшибется в лепешку, а выполнит. Не задумываясь о последствиях. За это ему часто доставалось, но именно за это его уважали сверстники.

— Поехали! Как Гагарин в космос!

То было не скольжение на санках, а стремительный полет. Захватывало дух, замирало сердце. В лицо бил встречный поток воздуха, насыщенный мелкими снежинками, и они, словно твердые песчинки, остро и больно секли щеки, подбородок, хлестали по глазам. Санька Беляк летел в неизвестность, надеясь на свою спасительную везучесть.

Перед самым концом крутого спуска левый полоз наскочил на оголенный камень, резко затормозил ход, отчего санки совершили крутой разворот, сбросив седока, словно норовистый конь. Дальше они уже двигались по отдельности. Санки — сами по себе, а Санька Беляк катился кубарем, набивая на теле шишки и синяки.

В тот же день к синякам и шишкам добавились рубцы от отцовского ремня. Крепко досталось за «спиртовой запах». Санька, по праву победителя, больше всех сделал «глотков» красного портвейна, бутылку которого девчонки купили в складчину.

— Чтоб неповадно было раньше времени баловаться напитками, — сурово пригрозил отец. — И заруби себе на носу, что это только цветочки, а ягодки тебя еще поджидают впереди!

Шутки с отцом были плохи. Он был добр душою, но строг и требователен. Виктор Максимович по-своему любил сына. Потакал ему, порой баловал, но не прощал ни проступков, ни своевольства.

— И уроки, небось, еще не выучил?

— Задачку решил, — ответил Санька, шмыгая носом, — и по русскому сделал.

— А по устному?

— Вечером читать буду.

— Когда это вечером, уже ночь на носу?

— Сегодня, пап.

— Не сегодня, а сейчас! Бери учебник в руки и читай, пока я скотину покормлю. Потом спрошу.

Отец, накинув на плечи рабочую стеганую куртку, взял ведро с болтушкой и ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

Мать хлопотала около печи. Оттуда доносился сытый запах наваристого борща и аромат жареных на подсолнечном масле пирожков. Пирожки Санька любил. Особенно когда с мясом. Но и с картошкой или капустой тоже ему нравились. Бабушка Рая часто пекла пирожки и баловала ими Саньку. Но у мамы почему-то они всегда получались вкуснее.

Санька потянул носом, стараясь по запаху определить начинку пирожков. По всему выходило, что с картошкой.

В комнату заглянула младшая сестренка Наташка. Волосы заплетены в две косички и торчат в разные стороны. Она состроила ему «козу», растопырив пальцы.

— Что, досталось!

— Ты наябедничала?

— А ты не задавайся!

— У! — погрозил Санька. — Нашмокаю тебе, будешь знать!

— Только тронь, я сразу папке скажу!

— Гадина-говядина!

— А мамка сказала, чтоб я тебе пирожок принесла. Для пробы попробовать.

Это меняло дело. Санька сразу подобрел.

— Давай сюда!

— А ты меня не тронешь?

— Сказал нет, значит не трону.

Пирожок был теплым, румяно-поджаристым, с хрустящей корочкой. Слопал за один прием.