Генрих Гофман - Самолет подбит над целью Страница 11

«Он не бросит свое хозяйство, не уйдет с немцами. А потому, почти наверняка, будет стараться спасти меня, советского летчика, — решил Георгий. — Пережду в сарае до завтра».

— А как твоя фамилия, давай запишу. Сообщу командованию, кто мне помог. — Георгий достал из кармана гимнастерки клочок бумаги и карандаш.

Хозяин торопливо, но четко назвал себя.

— Да ты неужто сейчас и уходишь? — разочарованно спросил он, вставая из-за стола. — Закусил бы у нас.

— Хорошо, останусь. Только в сарай уйду. Здесь опасно, зайти кто-нибудь может.

— Надежда Ивановна, — засуетился хозяин, — проводи летчика, накорми. Да смотри не сболтни кому, — погрозил он ей пальцем.

Надежда Ивановна, молча слушавшая весь разговор, поднялась с табуретки и, накинув на плечи тулуп, вышла на улицу вместе с Георгием,

Когда они очутились в сарае, Надежда Ивановна сказала:

— Напуган хозяин, что скоро наши придут. Мне кажется, он и впрямь хочет помочь вам.

— Да, я тоже так думаю, — согласился Георгий.

Пузанок быстро распряг лошадь и вместе с Надеждой Ивановной ушел в дом. Георгий сидел в темноте, прислушиваясь к каждому шороху на, улице. Откуда-то изнутри поднималось и росло чувство тревоги. «Что, если это лишь уловка? Вдруг ночью хозяин выдаст меня полицаям?»

Спать он не мог. На память прикинул расстояние до предполагаемой линии фронта. Высчитал, сколько ночей придется ему пробираться к своим.

«А вдруг не дойду? — закралось в голову. — Нет, живым не дамся!» Он тут же подумал о документах. Партийный билет, удостоверение личности, орден... Надо спрятать.

В прошлом году, когда Карлов с летчиками ездил в тыл получать новые самолеты, его соседом по купе был майор — работник контрразведки. Майор рассказывал о том, как ловко используют фашисты документы убитых или взятых в плен советских граждан.

«Даже наши партийные билеты у них настоящие, — припомнилось Карлову. — Только фотографию другую наклеивают, да так, что и придраться не к чему. Документ-то наш, а предъявитель... того, с начинкой. И под светлым именем погибшего черные дела совершаются».

Карлов вытащил из кармана свой партийный билет, документы, письма, завернул их в носовой платок и на ощупь втиснул сверток за балку под соломенную крышу. Затем отвинтил орден, сорвал петлицы и спрятал их туда же.

До слуха его донесся тихий скрип двери. Летчик насторожился. В сарай вбежала Надежда Ивановна,

— Георгий Сергеевич, — прошептала она еще с лестницы. — Вам уходить надо. Хозяин утром заявит о вас старосте. Я через стенку слышала, он жене говорил, — она перевела дыхание. — Он боится, что вас по пути к нашим поймают и могут опознать его лошадь или шубу. Говорит: «Увидят, что я помог, расстреляют еще до прихода русских». Хозяйка уговаривала, чтоб он сейчас же пошел заявить, он было собрался, а потом раздумал, сказал: «Поздно уже, утром пораньше схожу». Теперь они уже спят. — И Надежда Ивановна добавила решительно: — Уходите. Лошадь не нужно брать, а то, пока Пузанок встанет и запряжет, хозяин может проснуться. Идите лучше пешком.

Георгий слышал, как часто билось ее сердце, Он взял автомат и быстро слез с чердака. Что-то опустилось в карман его шубы. Просунув туда руку, он нащупал ту самую банку сгущенного молока, которую подарил Надежде Ивановне.

Он обернулся, хотел что-то сказать, но только молча поцеловал ее огрубевшую руку.

— До скорой встречи. Ждите, — Георгий вышел из сарая и исчез в темноте,

Идти было тяжело — ноги по колено проваливались в снег. Слабый ветерок кружил в воздухе снежные россыпи. Георгий изредка останавливался, чтобы разглядеть светящиеся стрелку и циферблат ручного компаса. В высоких иссохшихся камышах на берегу Маныча он присел на снег передохнуть. Опять сильно ныла рука. Он с трудом перемотал портянки, подложил в валенки сухой камышовой травы и двинулся дальше на северо-восток.

На горизонте сквозь серую пелену облаков начал просачиваться рассвет. Маныч остался далеко позади. Георгий отыскал занесенный снегом стог сена и решил укрыться в нем до ночи.

Когда рассвело, он увидел, что неподалеку проходит проселочная дорога. Изредка по ней проезжали жители. Один раз, оставляя черный след дыма, протащился большой немецкий автобус.

Переставший было к утру снег вновь посыпал крупными хлопьями.

Вскоре Георгий почувствовал, как леденеют ноги. «Да, валенки не унты», — подумал он и начал усиленно шевелить пальцами. Немного помогло. Потом веки стали слипаться, и он не помнил, как заснул.

Разбудили его взрывы и страшный рев над головой. «Та... та... та... та...» — слышались сквозь рев моторов частые залпы авиационных пушек. Снаряды со свистом рассекали воздух. Мелкой дробью рассыпались длинные пулеметные очереди.

Георгий выглянул из своего убежища. Шестерка штурмовиков обстреливала остановившуюся колонну — около десятка немецких легковых автомашин и два больших автобуса (очевидно, перебазировался штаб какого-то крупного соединения). Несколько автомашин горело. В стороны от дороги разбегались фашисты и плашмя валились на снег.

До боли в глазах всматривался Георгий в хвостовые номера самолетов, однако разглядел лишь белую полосу, наискось перечертившую киль и руль поворота, — опознавательный знак дивизии полковника Рубанова. Но вот штурмовики изменили направление захода на цель, и теперь, выходя из атаки, проносились почти над самым стогом, где прятался Карлов.

Георгий опознал «семерку» — самолет старшего лейтенанта Мордовцева. За ним мчался самолет с номером «20». «Это же сержант Семенюк!» Штурмовик начал разворот и накренился. «За Карлова!» — успел прочитать Георгий на фюзеляже.

Что-то стиснуло горло. Расползлись буквы, слившись в сплошную белую строчку.

«Дойду, обязательно дойду, чего бы это ни стоило дойду», — твердил себе Георгий и вытирал рукавом щеки. А крупные буквы надписи все стояли перед глазами.

Минуты через три, видно расстреляв весь боекомплект, штурмовики улетели на восток.

Фашисты подбирали раненых и под руки волокли их в уцелевший автобус. Затем, бросив на дороге пять обгоревших машин, колонна тронулась и вскоре скрылась из виду.

Георгий почувствовал голод. Он отогрел пальцы в широких рукавах деревенской овчины, достал банку сгущенного молока и высосал почти все содержимое.

Быстро стемнело. Изредка в разрывы низко проплывающих облаков заглядывала луна, освещая темные груды обгоревших машин. Мороз крепчал.

Георгий выбрался из стога и взглянул на компас. Ему необходимо было пересечь дорогу. Разбитые брошенные машины стояли на его пути.

Конечно, можно было их обойти стороной. Но Георгию страстно хотелось посмотреть на эти груды металла — он никогда раньше не видел вот так рядом, на земле, результаты воздушных ударов.

«Наверно, у машин никого нет. В конце концов, за ними можно спрятаться, если кто-нибудь появится», — решил он и зашагал к дороге.

Ближе к машинам Георгий стал пробираться осторожней. По ровному открытому полю он крался, лишь когда луна скрывалась за облаками. Как только она выглядывала, Георгий ложился на снег и лежал неподвижно. Никогда раньше он не предполагал, что луна так щедро может освещать землю. Хотелось глубже зарыться в снег, спрятать себя от случайного вражеского взгляда.

Опасения оказались напрасными. Подобравшись вплотную, он убедился, что у машин никого нет. Он обошел их и осмотрел при лунном свете развороченные прямыми попаданиями снарядов капоты, бензиновые бачки, кузовы.

Вдруг Георгий ясно услышал скрип приближающихся саней. Маскируясь в тени, он забрался внутрь автобуса. Стекла окошек были выбиты. Два походных металлических столика с вырванными из пола ножками перекосились набок.

Лошадь была уже совсем близко. Георгий увидел человека, сидящего в санях. Ясно вырисовывался немецкий автомат на плече.

— Трр... — послышалось на дороге. Лошадь остановилась. — Ишь, как угораздило.

Снег захрустел под ногами. Человек обошел кузов автобуса.

— Хенде хох! — крикнул Георгий.

— Я свой, их полицай, — проговорил тот и поднял руки.

Георгий, не опуская автомата, скомандовал:

— Не разговаривай, поворачивайся кругом. Пошевелишься — застрелю на месте, — и полушепотом повелительно добавил, назвав первую попавшуюся на язык фамилию: — Иванов, обезоружить его.

Когда полицай повернулся спиной, Георгий выпрыгнул из автобуса. Он снял с полицая автомат, затем переложил в свой карман пистолет, извлеченный из кобуры предателя.

— Иди к лошади! — он ткнул его в спину дулом автомата.

— Хоть ноги-то мне развяжите. Я их, кажется, уже отморозил, — послышался из саней чей-то жалобный, молящий голос.

Эта мольба, похожая на стон, прозвучала так тихо, что, казалось, донеслась откуда-то из-под снега.