Иван Старчак - С неба - в бой Страница 13

В тот день к нам прибыл представитель инженерной службы фронта. Он имел задание разрушить дорожные сооружения и всячески препятствовать продвижению неприятельских войск. Приехавший проинформировал меня о положении на нашем направлении, дал несколько добрых советов, как улучшить противотанковую оборону.

Утром 9 октября фашисты сразу в нескольких местах попытались форсировать реку небольшими группами. С трудом нам удалось отразить их натиск. Особенно напряженно поработали в этот раз наши пулеметчики Курлинэ, Хмелевский, Гасенюк, Хиль. Они молниеносно меняли огневые позиции и вовремя поспевали туда, где возникала наибольшая угроза.

Хорошо воевали артиллеристы, но у них кончились снаряды, и мы были вынуждены отправить их в тыл. Оставили лишь одно противотанковое орудие с шестью зарядами. Как жаль, что не могу сейчас назвать ни одного из курсантов — слишком мало довелось нам биться рядом. А они заслужили доброе слово.

За эти дни численность отряда сильно сократилась. В нем насчитывалось теперь лишь несколько десятков бойцов. Мы с Щербиной решили сократить линию обороны и сосредоточить все силы у моста через Изверь. Лейтенанту Коновалову было указано, где и как расположить огневые точки. Вскоре он доложил о выполнении приказа. Когда отходил от нас, начался очередной артиллерийский обстрел. Осколком Коновалова ранило. Пришлось отправить его, как и многих других наших товарищей, к фельдшеру Шуре Кузьминой.

С каждым часом число вышедших из строя росло. И приходилось только удивляться неутомимости Кузьминой, Кубасова и Моисеева, которые вот уже несколько суток, не смыкая глаз, оказывали бойцам и командирам первую медицинскую помощь. Я спросил Шуру:

— Не устаете?

Она гордо ответила:

— Не для того я два месяца пороги военкомата обивала, чтобы на трудности жаловаться.

Кузьмина, Моисеев и Кубасов не только перевязывали раненых. Когда противник уж очень напирал, они брались за автоматы.

Во время одной из очередных схваток я видел, как то ли Моисеев, то ли Кубасов, сейчас не помню, схватился за левый бок и, шатаясь, пошел в тыл. Из-под пальцев лилась кровь, но раненый никого не просил о помощи. Я подбежал к нему. Силясь улыбнуться, фельдшер сказал:

— Пустяки, немного задело.

Он лег на землю, вытянулся во весь рост, отвел руки от раны и закрыл глаза. Человек, спасший жизнь многим из нас, сам погиб. Погиб геройски, в бою.

В этот же день ранило и укладчика парашютов ветерана 214-й бригады старшину Ивана Корнеева, того самого, что во время обороны на Угре отказался лететь с Петром Балашовым на отбитом у немцев нашем бомбардировщике.

Я сказал Корнееву:

— Желаю тебе скорее выздороветь, тезка!

Он лишь улыбнулся:

— Если поправлюсь, отзовите из госпиталя в свой отряд.

Я пообещал.

Неприятельские снаряды ложились все с большей точностью. Видимо, стрельбу кто-то корректировал. Я послал нескольких снайперов во главе с сержантом Юрием Смирновым прочесать верхушки ближайших деревьев. Они сняли двух-трех наблюдателей. Но это никак не сказалось на артиллерийском огне неприятеля. Тогда мой взгляд задержался на колокольне, находившейся в полутора — двух километрах от наших позиций. Я направил туда семерых бойцов во главе с Руфом Деминым.

К селу они подъехали на машине, потом, прячась за постройки и ограды, подобрались к церкви. Здесь разделились на две группы: одна проникла внутрь помещения, другая с крыши соседнего дома начала отвлекать внимание немцев. Вскоре парашютисты уничтожили засевших на звоннице двух фашистов, захватили стереотрубу, рацию, несколько мотоциклов. Но и сами потеряли двух товарищей…

К трем часам дня 9 октября стали поступать тревожные сведения от патрулей, ведущих наблюдение за неприятелем на флангах. Гитлеровцы снова готовились к переправе через Изверь выше и ниже моста. В наш тыл проникли мелкие группы автоматчиков и снайперов.

Пока вокруг было тихо. Но это временное спокойствие не могло нас обмануть. Меня волновало одно: сумеем ли продержаться до прихода подмоги? Ведь в отряде осталось всего двадцать девять человек.

И как же мы обрадовались, когда под вечер к землянке у шоссе, где прежде хранились инструменты дорожного мастера, а теперь размещался наш командный пункт, подошли несколько незнакомых командиров. Один из них запомнился тем, что у него поверх шинели был накинут дубленый полушубок. Полным контрастам с этим «утепленным» танкистом была Шура Кузьмина. Она стояла возле нас в одном кителе.

Прежде чем я успел спросить прибывших, кто они, владелец полушубка сам обратился к нам с вопросом:

— Почему лейтенант медицинской службы одета не по сезону?

Кузьмина ответила, что свою телогрейку положила в кузов машины, чтобы мягче было раненым парашютистам. Николай Щербина стал расстегивать свою шинель, намереваясь отдать ее Шуре, но его опередил танкист. Он скинул ладный полушубок и протянул девушке:

— Носите на здоровье!

Сменить нас прибыла танковая бригада. Как-то не верилось, что произойдет это так обыденно, вроде сдачи поста в карауле. Заступили мы на этот «пост» 4 октября на двести пятом километре, а сменились 9 октября 1941 года на сто восьмидесятом километре от Москвы.

Уже после войны мне удалось познакомиться с архивным документом, в котором были строки и о нашем отряде. Вот они:

«В октябре 1941 года под Юхновом 430 человек, отобранных из батальона для подготовки десантников, под командованием майора Старчака в течение четырех дней сдерживали наступление немецких войск, рвавшихся к Москве. Из состава отряда погиб 401 человек. Но отряд не отступил и дал возможность подтянуть резервы и остановить наступление врага на юхновском направлении».

Далее говорилось, что уцелевшие двадцать девять человек представлены к ордену Красного Знамени.

Тут я должен внести некоторые уточнения. Да, в день составления политдонесения нас действительно было всего двадцать девять человек. Однако позже в отряд пришли еще около тридцати бойцов из числа тех, кого мы считали погибшими или пропавшими без вести. И продвижение противника мы задержали не на четыре, а на пять дней.

Передав занимаемые позиции прибывшим подразделениям, мы отправились в Москву. Я всю дорогу спал. Растолкали меня, когда машины наши уже стали въезжать в затемненную столицу, забаррикадировавшуюся и прикрывшуюся сверху аэростатами воздушного заграждения.

Александра Кузьмина да и многие другие ребята впервые видели Москву.

— Давай через Красную площадь, — велел я шоферу, хотя это и составляло немалый крюк.

Бойцы просили, чтобы водитель ехал медленнее, особенно когда впереди показался Мавзолей…

Сержант Петров вспомнил, что на Серпуховке живет его любимая учительница Антонина Кирилловна Макарова, оставившая Вурнары и поселившаяся у замужней дочери. Он поделился со мной мыслью, что хорошо было бы ее повидать, попить, как до войны, чаю с клюквенным вареньем, побеседовать по душам. Петров рассказал о ее трогательном напутствии, когда он зашел к Антонине Кирилловне проститься перед отъездом в Ленинградский институт советской торговли.

— Ты уж, Боря, смотри там… береги себя, — сказала она тогда и, хотя на дворе стояла летняя пора, протянула шарф. — Взял бы, а?..

— Ну что ж, — обнадежил я Петрова, — может быть, как-нибудь и выберешься, навестишь…

А сам подумал о жене. Где она? Успела ли уйти из Минска?

Получив указания в штабе Военно-воздушных сил, направились в лагерь, расположенный недалеко от Москвы. Там же базировался 1-й бомбардировочный авиаполк, в котором у нас было много друзей.

Полковник Филиппов встретил приветливо и поблагодарил за самолет, пригнанный Петром Балашовым из Юхнова.

Мы пока не знали, кто еще уцелел из наших товарищей. Неизвестной оставалась судьба разведчиков, ушедших вместе со старшим лейтенантом Левенцом. Не было сведений и о парашютистах, высадившихся во вражеском тылу еще в сентябре и оставшихся на Варшавском шоссе в начале октября. Но вот они один за другим стали возвращаться. Пришли ребята, взрывавшие мосты близ Мятлево, вернулась вместе со своим командиром группа Левенца…

— Теперь снова будете вместе петь на берегу Нерли, — сказал я Саше Кузьминой. — Жаль только она того и гляди станет.

Река и вправду уже покрывалась снежной пеленой. У берегов кое-где по утрам хрусталем поблескивали тонкие ледяные пластинки.

Участники боев на Угре и Извери — десантники, побывавшие в неприятельском тылу, стали ядром, вокруг которого собиралась молодежь, прибывавшая почти каждый день из Москвы, Горького, Владимира, Иваново с путевками Центрального Комитета комсомола. Юноши с уважением смотрели на побывавших в огне воинов, на их ордена и медали, охотно учились у них всему, что необходимо на войне.